Иной исход

Все в работе его раздражало. Нож снова и снова соскальзывал с неподатливой древесины. Наконец, дрожащие от напряжения руки не удержали его, он скользнул плашмя, высекая острую стружку, которая с приятным «пэньг» согнулась и отпружинила, глубоко войдя под ноготь. Огонь пронзил руку до самого плеча. Ругнувшись, Филипп отшвырнул от себя нож и неподатливый кусок древесины, и занялся пострадавшей рукой. Он сунул палец в рот, нащупывая занозу, и выдернул ее зубами, чуть не подавившись от мерзкого привкуса. Кровь сочилась, будто он отхватил весь палец, а ноготь изнутри перечеркнула тонкая полоска, которая потом почернеет. От досады он ударил бестолковое полено, щедро окропив его алыми каплями, и скинул его на пол. Когда, назлившись вдоволь, он успокоился и полез доставать укатившийся палистром, он забылся и от души приложился головой о столешницу снизу. Удар оглушил его и вынудил какое-то время стоять на коленях, прижимая макушку. Утихнувшая ненависть вспыхнула с новой силой. Когда же он попятился, сжимая в руке деревяшку, то ударился об стул. Таким его застал Калеб. Лежащим на полу, ноющим. Очень несчастным. Голубые глаза смотрели с мольбой, и на секунду лицо Калеба исказила тревога, но услышав, что Филипп снова издал скорбный стон, он расслабился и перешагнул брата, не давая схватить себя за ногу, окинул взглядом гору стружек и щепы, и дружелюбно кивнул. - Вижу, ты увлекся. Я говорил, стоит только начать. - Калеб, - снова застонал Филипп с пола, силясь перевернуться. - Я знал, что тебе понравится, - Калеб взял с полки банку масла для полировки и снова перешагнул Филиппа. - Калеб, ну, Калеб, - жалобно заныл тот, суча ногами. – Не хочу палисмана! Не хочу вырезать из дерева! Не хочу! - Горжусь тобой, - крикнул Калеб уже из-за закрытой двери. Бессердечный и жестокий! Филипп перевернулся на живот и лежал, уговаривая самого себя встать. Ждала его неблагодарная, никчемная работа, неподдающийся кусок древесины самой раздражающей породы, и тупой нож. Все плохо и неудобно. Зато на лицо Калеба вернулась улыбка. Это только ради Калеба. Ради Калеба он – всё. Еще поднывая в себя, больше от раздражения, чем от настоящей боли, он, наконец, поднялся. Долго и нудно заваривал пряные листья в горшке, пил их, уничтожая остатки блинов от обеда, бросая злобные взгляды на полено, больше походившее на обглоданное, чем выструганное. Еще раз подумал о Калебе, и только тогда взялся за нож. Зная, что Калеб не отвяжется, он выполнил работу на отвали. Впрочем, старший брат не соврал, на несколько часов он действительно чувствовал себя увлеченным. Увлеченно ненавидящим. *** Круглая, немного вытянутая штука заканчивалась чем-то вроде короны, но с плавными зубцами. Более несуразную вещь и придумать сложно. Тем смешнее казалась торжественная серьезность Филиппа и его гордый вид. - Это мешок? – Калеб старался, чтобы брови не дергались, чтобы рот не разъезжался к ушам. – Ты из мешка себе достанешь палисмана? Или это яйцо всмятку? Прерывая калебовы предположения, Филипп вытолкнул между поджатых губ слово «бутон». - Вот это бутон?! – Калеб не удержался от обидного хихиканья, тыкая пальцем в самое кривое воплощение бутонов даже среди мешков и яиц. - Ну, уж извини. Не все у нас такие одаренные как ты, мастер Калеб. - Но почему… бутон? - Потому что ему нужно немного больше времени, чем остальным. Раскроется, когда будет готов, - неохотно объяснил задумку Филипп, но брат на это не купился. Он с сомнением посмотрел на бутон, на Оладия, на брата с перевязанным пальцем и спросил. - Просто признайся, что ты вырезал самое простое, что придумал? Ощущая неожиданную злость, Филипп вспыхнул. Да, вышло криво, но он убил весь вечер на эту поделку, старался, чтобы сделать Калебу приятно, подначка его проникла слишком близко к сердцу. - Тебе какое дело? Не нравится, не смотри, а хаять не надо, - непривычно звонким голосом сказал Филипп, отбирая свое изделие. – Оставь в покое. Калеб почувствовал себя неловко. Извиняться было поздно – грубо стукнув палисманом о полку, Филипп ушел, хлопнув дверью. Хлопок его снова и снова повторялся в ушах. Пока Филипп дышал воздухом, Калеб терзался виной, а в ухо ему укоряюще свистел Оладий. Добрая птица подлетела к бутону и постучала по нему клювом, от чего кривая вещица не удержалась на заваленной плоскости и свалилась в заботливо подставленные ладони Калеба. Пусть Филипп постоянно ругал его за то, что работает без перчаток, но их грубая кожа, хотя и защищала руки, не давала чувствовать, как поет древесина. Бутон пел тоже. Калеб улавливал нежное завихрение воздуха и даже легкие зазубрины, где оно прерывалось. Ему смертельно захотелось убрать изъян, дать теплу ровно течь и завиваться спиралью, как положено. Как ему хочется. Бережно лаская нелепую поделку, Калеб все сильнее ею проникался. Он погорячился, не так уж она и небрежна, как казалось на первый взгляд. Он повертел ее и нащупал неглубокую полосу, призванную обозначить свернутый лепесток. Она начиналась ровно и четко, виляла с середины и до конца представляла собой прерывистую колею разной глубины. Он сам не понял, как из кармана в руку перекочевала миниатюрная стамеска, но хватило одного движения, чтобы превратить рубцы в красивый изгиб. Дальше руки действовали сами. По отзывчивому материалу лезвию даже не требовалось усилия, чтобы штрихами снимаемой шелухи освободить из кокона итоговый вариант. Каждый срез лишал его торопливости мастера, его нежелания стараться, движение за движением, дерево, покорное Калебу изменяло форму, внутри него зарождалась невидимая глазу сильная жизнь. Калеб ощупал улучшенный бутон. Несмотря на то, сколько под ногами хрустело стружки, он казался тяжелее, чем был. Сложенные лепестки, пронизанные жилками, готовились раскрыться. Калеб с любовью рассматривал, что получилось, и предвкушал восторг брата, когда он увидит. Дел-то на четверть часа. Он легко все поправил. Калеб поставил законченный бутон на полку. Оладий снова постучал по нему клювом, проверяя на устойчивость. И разочарованно взлетел, когда бутон устоял. *** Филипп заметил изменения сразу и такой реакции от брата Калеб никак не ждал. Он схватил палисман и глаза его сузились в два осколка. Филипп зашипел, то ли всасывая воздух сквозь оскаленные зубы, то ли выдыхая бешенство с нечаянной болью пополам. - Нравится? – все же спросил Калеб, надеясь, что ему показалось. Но взгляд брата и его перекошенное лицо на ошибку не тянуло. - Я же попросил его оставить в покое! - Да он получился отличным, не хватало пары штрихов и я… Оладий с тревожным щебетом заметался над их головами. - Я просто… - Еще проще было бы его не трогать! - Мне было приятно тебе помочь. - А мне было бы приятнее, если бы делал, что велено! «Велено?» Калеб хмыкнул и провел в воздухе ладонью, подавая знак сбавить тон. – На здоровье, Филипп. Не за что, Филипп. Филипп скрипнул зубами, подчиняясь, но внутри него гнев продолжал кипеть. Руки сжались, подрагивающие пальцы обвились вокруг бутона, ставшего под лезвием Калеба изящнее, гораздо более хрупким. Древесина оставалась мертвой. Да. Ничего иного Филипп и не ждал. Оладий сочувственно опустился ему на макушку, но птице не под силу было избавить от раздражения человека, который зная, что обречен на провал, все же поддался надежде. Из-за этого встреча с реальностью оказалась больнее. Палисман молчал. Обязанный разделить с владельцем одно сокровенное желание, он предпочел не откликаться на зов. Магии не могло зародиться в воле охотника на ведьм, единственно желающего, чтобы всякая магия умерла и ведьмы сгинули с ней вместе. К тому же, в отличие от брата, Филипп никогда не любил животных. И палисмана не хотел. Нежное подбадривание Калеба только сильнее раздражало. Прошло почти полтора года с последнего раза, когда он испытал восторг, выжигающий душу. Думая, что легко подавил пристрастие, он снова желал зачерпнуть из источника власти. Так какое внутри него могло быть желание? Чтобы палисман умер в его руках, питая подавленный голод монстра внутри? Что за создание родится с целью умереть? И вдруг невидимые прожилки на истуканчике засветились. Сперва бледно-розовым, потом красным. Словно подражая им, глифовая нарезь на предплечьях засветилась тоже. Сполохи перетекали с кожи на дерево и обратно, заставляя Филиппа вновь поверить, что из деревяшки и дикой магии получится нечто прекрасное, его воплощенное заветное, что-то личное, его и больше ничье. Калеб с восхищением наблюдал за рождением палисмана и не сразу понял, что происходящее таит опасность. Филипп не издал ни звука, когда руки прорезала боль. Геометрические шрамы вскрылись, сочась зеленой слизью, палисман в его руках запульсировал страхом и скорбью, а потом его хрупкая скорлупа треснула, раня ладони. Внутри осыпавшегося кокона была пустота. Густая, переливающаяся, странным образом сохраняющая форму бутона, она опустилась ниже и прильнула к пальцам. Околдованный Филипп не пытался отдернуть рук, позволяя сгустку уплотняться, ластиться к коже, опутывать ее спиральными щупальцами, всасываясь в неестественно удлиняющиеся пальцы. Следом в иное измерение увязли ладони. Кожа под жижными слоями стала прозрачной, обнажая бурые мышцы и между ними – полосы зеленого и черного, изредка покрытыми ясно-голубыми глазками. Обожгло запястья, предплечья. Филипп осознавал боль, но надеялся дотянуться до сердцевины, понимая смысл лишь в этом. Подбежавший Калеб не знал, что может сделать с месивом света и плоти, но шар энергии отпрянул, словно испугавшись его порыва или немагического взмаха посохом. Он сжался, отсоединяясь, теряя всякий интерес к Филиппу и завис между братьями. Никто из них не осознавал, что сфера издавала какой-то звук, но когда она прекратила, вылив им на голову ледяную тишину, они поняли, что звук был. Не отрывая глаз от пульсирующего шара, Филипп потянулся и что-то спросил, но его вопрос не пробился через полное беззвучие, разлившееся вокруг. Сердце палисмана робко сжалось от внимания. И оглушительно взорвалось, сметая все вокруг, откидывая мебель к стенам, уничтожая посуду. За секунду до этого, Филипп все же дотянулся до него, капая на пол кровью и зеленой тиной, сунув руку глубже, ухватился и, используя опору как рычаг, развернулся, заслоняя собой Калеба от вспышки света и ударной волны. Его лишенное сознания тело, принявшее весь удар, швырнуло на брата и сшибло с ног. Калеб остался в сознании и видел, как рука бездыханного Филиппа покрылась трещинами, вторая рука судорожно сжималась и разжималась, а потом что-то дробно посыпалось на деревянный пол. Калеб шокированно сгребал распадающиеся фрагменты, приставляя их на место, но жуткая мозаика распадалась на глазах. Он продолжал заниматься этим, пачкаясь в крови и чем-то черном, текучем, пока ворвавшиеся в дом посторонние ведьмы, среди которых он узнал соседку, с перекошенными в тревоге ртами и огромными глазами, не начертили перед его лицом усыпляющие глифы и не погрузили его в сон без снов. *** Изучая разложенные на столе косточки, Калеб задумчиво кусал карандаш. Он сможет сделать более прочную копию каждой, соединит между собой пружинами, чтобы конструкция мягко сгибалась, ремень от локтя даст импульс, или лучше сделать наплечник? А снаружи будет кожа, маскирующая перчатка из кожи. Черная, или лучше, золотая? Если кожаная, то материал заглушит скрежетание, а золотая выглядит жутковато, но впечатляюще. Нужно будет у Филиппа спросить, как ему нравится. Если не выберет, можно сделать оба варианта. Рука, чертящая чертеж не дрожала. Он все исправит. А портал, портал подождет. *** Болезненная воспаленная полоса заката расползлась синяком. Филипп сидел на постели, и накручивая на палец серую прядь волос, рассматривал свою новую внешность. Калеб, державший зеркало, подавленно молчал. Мелкие шрамы Филипп свел, но магическая рана, наискось прорезавшая лицо, лечению не поддавалась. Словно заполненная блестящей смолой с матовыми вкраплениями, она цеплялась тонкими черными венками за неповрежденные участки кожи, стекала по челюсти на шею и уже дошла до ключицы. Каждая попытка на нее повлиять приводила к разрастанию и пришлось оставить все, как есть. - Рад, что глаза уцелели, - сухо озвучил Филипп свои мысли. Бровь, рассеченная пополам, дернулась. И Калеб, все еще привыкавший к новой мимике брата, вздрогнул. - Болит? Филипп коснулся непривычной горбинки носа. – Если не трогать, не особо. Калеб задышал иначе. Филипп стиснул зубы, чтобы не сказать лишнего и снова посмотрел на человека, которым теперь являлся. Бледное после болезни лицо в обрамлении жесткой седины источало горечь и злобу. - Фил, мне жаль, - в десятый, в сотый раз начал Калеб, но Филипп похлопал его по плечу, разрешая опустить зеркало. На губах у него задержалась слабая, но дружелюбная улыбка, он на ощупь взял с одеяла монетку, отодвинув каучуковый мяч, и поместив ее на костяшки, заставил переползти по всем пальцам к мизинцу, и обратно – быстрее. - А ты говорил, что левой рукой дьявол водит. Спасибо дьяволу. – Филипп подмигнул брату и обнаружил, что тот морщится от боли. Он немедленно отпустил плечо Калеба. - Пружины еще не разработаны. - Я ослаблю. - Спасибо. - Как подумаю, что могло быть хуже… - Калеб, я рад, что в порядке ты. Вот, что могло быть хуже. Видя, что брат все еще смотрит на него с сострадательной морщинкой между бровей, он попробовал еще раз. - Зови меня Филипп Полтора Уха. Бедолага, теперь тебе на меня любоваться вот такого. Калебу не весело от шутки, горечь обжигает носоглотку, вынуждая его отвести взгляд. Поэтому он не видит поджатых губ, выдающих совсем не то настроение, какое пытался показать Филипп. Рассматривая подвижность пальцев, он все больше мрачнел. Ведьмы, которых позвал Калеб, огромная нескончаемая череда ведьм, легко закрыли раны, заявив, что не существует такой магии, чтобы выращивать новые пальцы. Лживые трусливые твари. Во рту вновь стало кисло и вязко от ненависти. Лекарство находилось от него в шаге, оно свистело, мурлыкало, шуршало и жужжало возле своих владельцев. То, чем Филипп был якобы проклят, дарило ему широкие возможности, которые он подавлял. Состояние текучей плоти и удлиняющихся костей, питаемого живым маслом палистрома, возводило его регенерацию в абсолют. Он сейчас же вырастил бы новую руку, хоть третью, если бы верил, что Калеб простит ему убийство Оладия, или какого другого палисмана. Но Филипп иллюзий не питал. Калеб не пойдет на такое, даже ради спасения жизни. Внутри него сердце сжималось от понимания, что ведьмы, колдовство и поделка Эвелин для него важнее брата. Филипп точно знал, что сам он для исцеления Калеба вырезал бы не только палисманов, но и их хозяев. Ради Калеба-то. Теперь же мысль, что ему придется терпеть физический изъян и смиряться с жесткой перчаткой, сводила его с ума. Взрыв противоречивых желаний, простых и понятных по отдельности, но не способных ужиться соединенными вместе, едва не убивший его, что-то вскрыл внутри, нарушил целостность, и именно эта рана болит, не заживая, пусть и тело перестало кровоточить. Теплое участие и сострадание, отраженное в глазах Калеба разбавило поток черных мыслей. Филипп отдышался и взял чувства под контроль, согласный соответствовать рамкам Калеба, игнорируя те части, которые в них не помещались. - Все в порядке, Калеб, - сказал он, пожимая плечами. – Приноровиться для работы с колбами еще придется, но я уже кое-что умею. Не в калеку превратился. Спасибо тебе. Но от ободряющего касания он воздержался. До тех пор, пока пружины не будут ослаблены. *** Поцелуй был прерван стуком. Филипп попытался мягко придержать лицо Калеба у своего, мол, ну их, но Калеб нахмурился и под его встревоженным взглядом рывком вскочил. Он распахнул входную дверь. Никого. Только сбитый порывом воздуха под ноги ему упал посох с палисманом. Осиротевший отвергнутый тотем не оживал, оставшись тусклым деревянным оконечником. Калеб забрал его с крыльца и отнес к остальным, бережно устраивая в невеселой компании. Почти все ведьмы вернули ему посохи, узнав, что они взрываются и калечат владельцев. Понимая, что братьев Виттбейн постигла беда, никто не требовал с горе-мастера денег назад, но и жить с опасными поделками отказались. Калеб все равно вернул всем плату. Остался только гальдорский камень, потому что владелец двенадцатиногого паука уехал из города. - Калеб… - Не надо, Фил! Они правы. Я халтурщик. И ты меня просил оставить твой палисман в покое. - Я к тому, что, возможно, не стоило говорить, что произошло, - тихо предположил Филипп, не желая ссориться. Этот разговор у них уже происходил и никогда не заканчивался мирно. Калеб считал, что поступил правильно, ничего не утаив, а Филипп предпочел, чтобы он не рушил с таким трудом заработанную репутацию. Столько лет кропотливого труда, а Калеб все похоронил и воткнул сверху посох, украшенный зверушкой. - Ну и чего теперь? Уедем? Сменим имена? Заново начнем? - Предлагаю пока продолжить, где мы остановились, - пальцы Филиппа, сделанные в мастерской Калеба, слишком сильно сжали подбородок, но Калеб стерпел, подставляя губы под поцелуй. На секунды мир замер и опустился на них нежным облаком. Там, где на Филиппе шрамов уже не осталось, волосы все равно не росли. Калеб провел пальцами по гладкой коже плеча и груди, смущая брата. Ему было щекотно и немного стыдно за девственные проплешины на теле, но этот стыд не горчил, окутывал трепетной близостью и делал Филиппа тоньше рядом с братом. Когда Филипп коснулся Калеба в ответ, ненастоящая ладонь подала в мозг странный сигнал. Остановившись, он незаметно потряс ею, стряхивая наваждение, будто ты сжимаешь горсть земли, чтобы кинуть ее себе под ноги на обструганные доски. Щекотное и тоскливое ощущение разлилось в животе и устремилось к грудине и выше. - Извини, погоди! Ох! - Филипп оттолкнул брата и сел на кровати, подавившись кашлем. Стараясь отвернуться от Калеба, он согнулся пополам, зажимая рот, но горло першило и легкие, казалось, агонизируют, выталкивая наружу горькие темно-зеленые сгустки. Сквозь пальцы просочилось. - Снова, да? – Калеб едва успел разжать руку, прежде чем Филипп вырвал у него протянутое полотенце. Приступы не проходили совсем, но и чаще не становились. Стабилизированное проклятье вновь взялось за ослабевшего брата. Прокашлявшись, бледный и вспотевший Филипп выглядел … злым? - Лягу у себя, - отрезал он, но заметив выражение лица Калеба, смягчил тон. – Там прохладнее. Голова раскалывается. Это не было ложью. В самое темя будто монотонно долбили, - Филипп задумался, чтобы описать себе этот звук, - сухие комья земли, пришлепываемые лопатой. От сравнения он поежился и неосознанно сжал кулаки, отчего золотые пластины клацнули, заставляя вздрогнуть и Калеба. - Не волнуйся, я просто… - Филипп замялся, давая брату понимающе кивнуть. – Хороших снов, - закончил он, стремясь убраться подальше от Калеба с его добротой и сочувствием. И от Оладия, который деликатно оборачивался посохом, стоило братьям соприкоснуться губами. Переживал бы брат больше о Филиппе и меньше о питомце, не пришлось бы сейчас испытывать унизительную тошноту. Оказавшись за закрытой дверью, Филипп содрал с себя перчатку. Рука выглядела, будто побывала в глотке чудовищного монстра. Филипп отлично помнил обломки костей и висящие нити сухожилий в обрывках кожи. Сейчас изувеченную кисть покрывала болезненная сетка вен, частично голубых, но стоило обратить на это внимание, как они засветились ярче и сменили цвет на бурый, будто в них впрыснули яд. На глаза упали седые стремительно растущие лохмы, а губы солоно порезались о клыки. Филипп глухо зарычал и одной рукой нашарил стеклянный шар, внутри которого маслянисто перетекало золото. Заставляя себя глотать, он уже чувствовал, что эликсир не действует, как надо, но пока у него не было третьего решения проблемы вендиго, приходилось довольствоваться им. Он выпил еще одну порцию, закрыв глаза в изнеможении. Внизу, отвечая тихому голосу брата, щебетал красный кардинал. Его второй вариант. - Маленькая птичка, маленькая птичка... - задумчиво протянул Филипп.