Невозвратимость

Словно вернувшись в прошлое, Хуа Чен снова мог видеть Се Ляня. Наблюдать за ним издалека было таким привычным раньше и таким чужим сейчас, но вот он снова там, с чего всё началось. В каком-то смысле для Хуа Чена всё началось с рождения Се Ляня: если бы будущий бог войны не появился на свет, то его жизнь закончилось бы гораздо быстрее, и всё покатилось бы кувырком. Представление обратного развития событий когда-то было частым развлечением демона, но всех чаще он склонялся к одному варианту ответа — Хуа Чена не было бы ни в какой из форм, в которых он есть сейчас. Он бы не стал ни демоном, ни небожителем, а только неупокоенным духом. Ведь всё, что он имеет в руках и на плечах – всё это было ради того, чтобы стать достойным бога войны в короне из цветов. — Думаю, лучше начать с самого начала, — раздался голос Цзюнь У одновременно отовсюду, словно Хуа Чен оказался внутри его головы, — не с того момента, когда начинается твоя история, а когда в мир пришёл тот, кого мы называем Се Лянь – искусный лжец и манипулятор. Небесная кара настигает любого, чью силу считает достойной для вознесения; в расчёт никогда не берётся ни ум, ни мораль, ни характер, что ни один раз сыграло на руку ему и многим небожителям. Примерно около двух тысяч лет назад или даже больше существовало государство Уюн. Оно, сродни Сяньлэ, цвело и не знало бед, но на небе нет ничего вечного, и вскоре его постигла та же участь, что и любое другое, — перед глазами Хуа Чена замельтешила яркая картинка, напоминающая рисунки. Эту часть рассказа Цзюнь У не видел, но слышал. — Это была неизбежная трагедия, которую было невозможно предотвратить – оставалось только смириться. Но юный наследный принц, вознëсшийся на небеса в семнадцатый год жизни верил, что он сильнее неотвратимой судьбы, и потому решил бросить вызов звёздам. Этим принцем был Се Лянь. Он упрямо боролся против предсказаний своего наставника, но звёздные пророчества не менялись день ото дня, а становились всё больше пугающими. Каждый, кому был не безразличен принц, пытался отговорить упрямца, но тот отказывался слушать кого-либо. Се Лянь вырос избалованным, как и большинство царских детей. Ограниченный безопасным пространством бытия, он и представить себе не мог настоящую реальность за пределами своего небольшого мира, — Хуа Чен всё прекрасно понимал и сам видел то, о чем говорил Цзюнь У. Это описание подходило семнадцатилетнему Се Ляню из Сянлэ. — По предсказаниям жрецов, вулкан на территории Уюн должен был проснуться, и тогда лава сожгла бы всё на своём пути, а чёрная туча нависла бы плотным занавесом до тех пор, пока вулкан не успокоится. Сны с падением Уюн стали беспокоить и самого принца. Государство, которое сможет существовать без войн, звучит как детская сказка, но Се Лянь отказывался понимать, что Уюн – это не персиковый источник, а всего лишь очередной мелкий шов в истории мира. Он не хотел воевать, не хотел убивать невинных, поэтому и слушать не желал про покорение соседних земель, чтобы переселить жителей туда. Его королевские родители решили иначе и втайне от сына делали то, что сделал бы любой рациональный правитель. Но Се Лянь был небожителем. Это был лишь вопрос времени, когда он узнает о происходящем за его спиной. Солдаты были наказаны, и это стало первой ямой на его идеальной дорожке. Чиновников не устраивал такой расклад событий, ведь речь шла об их хрупкой смертной жизни, которая и так предельно коротка. Небожителю с его высот не постичь этого, он не может рассуждать, как обычный смертный. Так они думали. Они воспользовались своей властью и зависимостью верующих от любого божества, начали громить и рушить его храмы, осквернять статуи. Сердобольный Се Лянь продолжал рвать себя на части, самоуверенно полагая, что он спасёт каждого без войн крови. Он, отдавая себя без остатка, был верен своим верующим больше, чем они ему. Бог войны переименовался в покровителя строительств и воздвигнул мост к небесам. Однако Се Лянь не учёл того, что его безграничная мощь полностью зависит от людей. Та часть последователей, которая у него оставалась, медленно меняла покровителей тайно и открыто: Се Лянь перестал делать свою главную работу. Он не слушал и не выполнял молитвы, а для поддержки моста было нужно больше и больше сил, но он был словно дырявое ведро. В роковой день, когда звёзды сошлись, воздух стал горячим и тяжёлым, полыхающие реки хлынули, как в самых леденящих страхом снах принца. Мост, воздвигнутый буквально к небесам, с поддержкой лишь от ослабшего небожителя не выдержал наплыва паникующей толпы, которая забыла о всякой человечности и стремилась только выжить. Все падали с огромной высоты в раскаленный поток и варились заживо. Небольшие группы людей смогли спастись, но и они были принесены в жертву вулкану руками самого Се Ляня, чтобы успокоить его. Вместе с мостом милосердный небожитель сломался, его уже не волновали ни смешки небожителей, которые вместо помощи Уюн смотрели на всё это, как на спектакль, ни последователи, которые возненавидели его, разрушив храмы до основания. Они пронзали его сердце мечами и проклинали, окончательно убив с этим любые остатки человека в нём. Он начал медленно сходить с ума, и из этой ямы ничто и никто не могло его вытащить. Во всех он видел предателей, потому что они покинули его и не поддерживали, он стал мыслить черным и белым: кто не со мной – тот против меня. Бывший наследный принц успокоил вулкан, кинув в печь людей и своих друзей, которые пытались его остановить, но их обида поселилась у него на лице. Первое заражение поветрием ликов. Се Лянь очень постарался, уничтожив любое упоминание Уюн и стерев его с истории, но время и без него справилось хорошо. Множество государств пало и рождалось за это время, и большинство кануло в небытие, неважно какой бы трагичной не была их история. Память жива, покуда живы люди, но Се Лянь уничтожил каждого, кроме своего сбежавшего наставника. По непонятным для меня причинам. Рассказ об Уюне явно подошёл к концу, и дальше демона ждал не менее короткий о том, что было после и причём здесь тогда Цзюнь У. Вопросов у Хуа Чена только прибавилось, но собеседник не спешил возобновлять свой рассказ. Ощущения присутствия Цзюнь У было таким ясным, словно он стоял позади, и Хуа Чен старался лишний раз не шевелиться и не дышать. Расслабиться и плыть по течению – эти слова были такими далёкими и едва знакомыми. Он едва мог вспомнить времена без тревог. Чем хуже была ситуация, тем увереннее становился Хуа Чен. Только если это не касалось Се Ляня. — У тебя есть подтверждение твоим словам? Учитывая, что это было так давно, как ты мог получить эту информацию? Сомневаюсь, что и без того закрытый от мира Се Лянь добровольно бы поделился, — Хуа Чен говорил ровно и плавно, его глубокий голос, напоминающий о теплоте сентября, сглаживал все грубые углы слов, но сейчас Цзюнь У всё равно не акцентировал внимание на этих мелочах. — Конечно, смотри, — перед глазами вспыхнули воспоминания уже от первого лица, — если не веришь моим глазам, то покажу всё это в мире смертных. С тонкого запястья соскользнул рукав ханьфу: не брезгуя грязью и пылью, ладонью юный Цзюнь У прошёлся по гладкой поверхности стены, которая лишь в некоторых местах покрылась мелкими трещинами. В скрытом от света пространстве не рассмотреть клубы грязи, которые поднялись в воздухе, но по помещению раскатами пронёсся звук чихания и кашля; затхлый запах сухости раздражал нос. Ресницы пару раз опустились, прежде чем перед глазами возникла длинная фреска с рисунками, отражающими рассказ Цзюнь У. Одновременно с носителем воспоминания Хуа Чен внимательно всматривался в лица на стене, и, к своему ужасу, Хуа Чен узнал в нём Се Ляня. — Это точно он, — сквозь время и пространство они одновременно произнесли эту фразу, а короткий ноготь Цзюнь У уткнулся в очертание лица Се Ляня, обводя его по контуру. Они вновь вернулись в пустоту, промежуточное пространство между воспоминаниями. Вокруг не было ничего, кроме звучащего со всех сторон голоса Цзюнь У и расстерянного Хуа Чена. Обычно не слишком разговорчивый Цзюнь У приходилось столько всего рассказывать, что после этого ему понадобится несколько лет тишины. — Рассказ о Се Ляне родился из уст его бывшего наставника в Уюн и в будущем советника Сяньлэ, Мэй Няньцина. Он единственный, кто мог поддерживать связь со мной. Он сразу заметил, что Се Лянь, который был его учеником, сильно изменился. Привычки, речь, эмоции – всё это было как раньше, но советник Сяньлэ знал принца Уюн лучше, чем себя, и быстро узнал, кто перед ним. Никто не заметил подмены, кроме него. Мэй Няньцин изложил мне всë по духовному каналу связи, но ничего сделать, остановив Се Ляня, он не мог – оставалось только наблюдать за ним. Иными словами, — Цзюнь У, казалось, тяжело вздохнул, — принц Уюн занял место принца Сяньлэ. Когда именно это произошло, сказать сложно, но это было задолго до семнадцателетия. Притвориться не до конца созревшей личностью гораздо проще, чем полностью повторить взрослого. Хуа Чен опустошенно наблюдал за Се Лянем, как время от времени это делал Цзюнь У через его призму и высоту. В отличие от других, у него было небольшое преимущество: он мог смотреть на кого и что угодно, когда никто другой не мог, но таких моментов было немного. Принц стоял перед зеркалом и вытворял манипуляции с изменением внешнего вида лица, преображая мелкие детали вроде родинок и яркости цвета глаз. В этот день ему предстояла встреча с родителями; наедине с собой черты его лица расслаблялись. Уставший и поникший взгляд, опущенные уголки губ и холодное равнодушие смотрели на него в ответ через отражение. Вылепив нужный силуэт лица, он с лёгкостью изменял его по нужде. Роль принца Сяньлэ словно была создана для него кем-то. Навыки перевоплощения мало пригождались, внешность принца Уюн и принца Сянлэ была практически идентична. Перед каждой встречей с царственными родителями, с которыми он виделся нечасто, «Се Лянь» подправлял некоторые неточности, которые они бы смогли заметить, но перед теми, кто видел его каждый день, в этом нужды не было. Контраст образов в памяти всплывал, как круги на воде. Нарисованный образ с неловкой улыбкой, милыми надутыми щеками и уверенным божеством в светящемся моральном золотом свете был уничтожен совсем незнакомым Хуа Чену божеству, в котором не было ни грамма того, что восхищало в нём и того, что полюбилось ему как верующему и возлюбленному. Это был совсем другой человек – все эти восемьсот лет Хуа Чен следовал за воздухом. Он то и дело возвращался к этой мысли, которая переворачивала всё наизнанку. Хоть что-то было настоящим в его жалком существовании, хоть что-то стоило всех этих жертв и страданий? Хуа Чен не мог найти ответы. Небожители никогда не были в его глазах абсолютом чистоты и добродетели, но Се Лянь был другим. Его желания и стремления казались такими чистыми и сердечными, они исходили из искренних побуждений. Так всё это время думал Хуа Чен, но всё это была дешёвая подделка: слова, действия, взгляды. Изначально не было никакого пиршества, только гниющие остатки еды, которые Хуа Чен по глупой вере принимал за дары. Хуа Чен так много раз повторял себе, что не заслуживает счастья и любви, что загнал себя этими словами в обман. С дрожью внутри он ожидал моменты, которые полностью изменили его жизнь. Первое прикосновение к чистоте своими грязными ручонками; дотронувшись до благодати, он верил, что на малую часть и сам стал лучше, но его уродство от этого никуда не делось. А самое ужасное: то, что он получил очищение, значит, что Се Лянь испачкался в черноте пороков и бесстыдной мерзости Хуа Чена. Как же это было наивно: тот, кто погряз в безнравственности и прятался под белыми одеяниями, не мог уже хоть как-то испачкаться. — Стена, с который ты упал, — Цзюнь У не стал делать акцент на то, каким образом, но они оба знали, что было на самом деле, — Сяньлэ не позволил бы случится кровавом пиршеству на таком священном ритуале, но что бы он ни делал, прерваться обходу было суждено. Это было вне его контроля и компетенции, и каков не был бы его выбор, люди бы стали осуждать его. Заняв не своё место, он нарушил баланс и судьбу, поэтому был обречён на неодобрение с самого начала. В теле семнадцателетнего юноши он, яшмовая ветвь, не мог прыгнуть так, как того требовало расстояние, и я вмешался. Совершил такую же ошибку, которая изменила ход событий, как и он. Для Владыки Небес нет таких преград, как высота, когда твоих духовных сил хватит, чтобы уничтожить целое государство. — Нет, я же так чётко помню, как приземлился ему в руки, — забубнил себе под нос Хуа Чен, — идеально уместился в эти руки, словно падал ровно к нему… — растерянное молчание прервали его слова. Если бы Цзюнь У стоял рядом, то широко раскрытый глаз упёрся бы взглядом в его фигуру; он бы приоткрыл губы, словно разучился дышать, хотя это уже и не нужно. — Я не хочу в это верить. — Хочешь дальше жить в обмане? Быть просто использованной игрушкой для развлечения и преодоления одиночества?Это лучше, Хуа Чен? — внезапно рассказчик обрёл форму и Цзюнь У возник перед ним. — Лучше жить в таком же барьере ограничений, как ты и жил, выходит, — преодолев одним шагом расстояние между ними, Цзюнь У схватил его за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза, — думаешь ты избавился от своего прошлого, бедности и криков о том, что ты урод? Надев ярко-красные одежды и пряча вот это, — взгляд Цзюнь У сместился на повязку, — ты маскируешься, но всё остаëтся точно таким же, Хуа Чен. Ты останешься таким же навсегда и никто, абсолютно никто, не взглянет на тебя, не даст тебе, то что могу дать я. Пальцы Цзюнь У, ломающие кости и исцеляющие раны любой сложности, не оставили никакого следа, кроме отпечатка в виде теплоты; Хуа Чен с трудом понял, что сейчас произошло. Слова Владыки оставляли раны, как от сквозного ранения саблей в сердце, как синяки от ударов об камни, но стоило ему отстраниться и оставить после себя лишь память о мягких прикосновений, Хуа Чен потерял нити страха. Он смотрел на него иначе с каждым разом. Демон не хотел верить в правдивость слов, но Цзюнь У он начал доверять больше и больше. Обманывать или использовать его не было смысла, Цзюнь У способен своими руками добиться целей. Да и Се Лянь теперь мёртв. — Постой! — Цзюнь У и не собирался никуда уходить, но Хуа Чену показалось, что тот разочаровано отвернулся от него. Рука легла на плечо, сжав его. — Я не хочу жить так, как раньше, не хочу, чтобы на меня смотрели, как на урода, — интонация голоса плавно поднималась, и глаза скользили по фигуре напротив, — ведь больше и некому это делать, никто не знает. Кроме тебя, — по лицу Хуа Чена пробежала его особая усмешка, но не с чувством выигрыша или блефа. — Хочу обрести такую же силу, как у тебя, избавиться от страхов, от всего. Я не хочу быть тем слабаком, которого во мне увидел ты. Владыка, я хочу быть твоим последователем, верующим. Полусогнутое колено, на которое Хуа Чен готов был упасть, дабы показать свою верность и преданность, не коснулось пола. Развернувшись, Цзюнь У удержал его за плечи и не дал произойти коленоприкладству, его тонкие брови напряглись в недовольстве. Он поддал раскрытую ладонь, помогая Хуа Чену подняться. Опираясь во второй жизни на руку Цзюнь У, Хуа Чен почувствовал, как в душе поднялся трепет, а глаза заблестели. — Это было лишнее. Я не ищу себе последователей среди демонов и небожителей, мне хватает храмов в мире смертных. Хуа Чен, мы равны друг перед другом, нас должны соединять взаимоотношение соратников. Мне не нужны коленоприкладство и прочие знаки подчинения; мне нужно только доверие, поэтому я покажу ужас, который сотворил со мной Сяньлэ. Маска, въевшаяся в лицо, расплавилась, впитываясь в настоящую кожу. Защитный слой спал, обнажив три уродливых шрама во всё лицо.