Невозвратимость

Руки Хуа Чен дрогнули, и он усилием воли остановил себя, чтобы не тронуть своë лицо. Кончиками пальцев шрамы на лице Цзюнь У ощущались рваными и неровными выпуклостями. Хуа Чену казалось, что он их уже касался, только на своём лице. Пустая глазница запульсировала, и по лицу пробежала неприятная щекотка. Хуа Чен превратился в кривое отражение Цзюнь У, и линии несуществующих шрамов загорелись, словно недавно полученные ожоги. Брови чуть прогнулись внутрь, глаза заблестели: казалось, что он сейчас заплачет, но его эмоции сразу же притупились и остались очередным камнем внутри. Три округлых шрама, каждый с растянутыми двумя полосками с противоположных сторон, зажили неровными косичками; прошло так много времени, а рубцы никуда не делись. Остатки от обычных ран давно бы уже превратились в тонкие и едва заметные линии, словно очертания границ государств на картах, но здесь явно было что-то куда страшней, чем обычное падение или боевые заслуги: как постыдное клеймо, как вор без руки. Се Лянь – один из сильнейших богов войны, впитывая слово за словом рассказ о нём, Хуа Чен никак не мог принять то, что его божество могло быть причастно к чему-то такому жестокому. — Неужели это сделал Се Лянь? — на этот раз Хуа Чен подавлял желание коснуться лица напротив. — Даже по твоим рассказам, он не действует так отчаянно и резко. Это совсем не похоже на его почерк. — Се Лянь бы продумывал глубокий и детальный план, где он, толкнув одну костяшку в домино, запустил бы механизм: дощечки ломали друг друга и себя, но он лишь бы наблюдал. Именно таким предстал образ Се Ляня из слов Цзюнь У. — Сяньлэ постарался, но эти шрамы... — Цзюнь У преподнёс руку к своему лицу, но не коснулся его, а медленно перевёл взгляд на тонкие пальцы, словно боялся прикоснуться, задумавшись, насколько будет щипать яд так и не зажившие раны. Порой боль остаётся с нами на всю жизнь, и сквозь века, толщу кожи продолжает мигать, как красный фонарь в ночи, напоминая, что что-то всё ещё не так; белоснежный цветок становится алым, прорастая на кровавой почве, — я сам нанёс себе их. История Цзюнь У всё ещё покрыта пеленой тумана, но эти слова пробудили отклик внутри Хуа Чена: он не мог не вспомнить про свой глаз, которого лишился ради силы. Вырвав своё уродство, он не стал красивее: избавившись от части себя, он приобрел силу, но ненависть к себе взорвалась, как гнойник, и вонючая зелёная жидкость струилась и капала столько времени, что Хуа Чен перестал считать. Цзюнь У больше не поднимал тему о повязке на глазу, но после произнесённых слов трудно было проигнорировать его зацепившийся взгляд. О демоне под кровавым дождём ходило много слухов из уст в уста, но Цзюнь У на то и был Владыкой Небес: словно большая библиотека, он хранил в голове всю важную информацию, чтобы сила не попала в неправильные руки и хаос не захлестнул Небеса так, как это случалось с миром смертных. — Мне нет нужды рассказывать то, что ты уже и сам знаешь, — руки Хуа Чена скользнули за голову в попытке нащупать узелок потерявшийся в прядях волос, — но это неплохое начало нашего договора: показать то, что мы оба скрываем, — плотный узел никак не хотел поддаваться, сопротивляясь изо всех сил, и резким движениям Хуа Чен сорвал повязку с тонким звуком рвущейся кожи. Так легко избавиться от повязки мог только Се Лянь и сам Хуа Чен – никто, даже одно из бедствий, не смог бы её сорвать. Если бы они находились в настоящем времени, то холодный воздух неприятной щекоткой обдал бы кожу вокруг пустой глазницы. В пустом пространстве мыслей Цзюнь У, где не было ни воздуха, ни света, ни тьмы, Хуа Чен не смог поймать секунды пугающей эйфории свободы, однако на лице перестала ощущаться привычная тяжесть. Он заморгал и прикрыл рукой впадину, пытаясь найти повязку. Маскируя глаз, а потом его отсутствие бинтами и повязками всю жизнь, постепенно Хуа Чен понял, что они давно стали для него частью кожи, а не аксессуарами, подчеркивающими яркость образа. Руку, приложенную к лицу, словно приклеенную, спрятали упавшие вуалью пряди волос. Хуа Чен замер не в силах сдвинуться с места, он не мог понять, что ему делать. Открыться, шагнуть вперёд и взглянуть одним глазом на Цзюнь У или собственной ладонью перекрыть все пути и, сжав себя в кулак, раздавить. Он не мог стряхнуть с тела страх, ползающий по нему, как муравьи. Хуа Чен знал, что Цзюнь У не сделает тех ужасных картин, что рисовало тревожное сознание. Он знал, что протянутая рука никуда не исчезнет и не сломает ему запястье, но он не был уверен. Ничего не зависело от него, и весь контроль принадлежал только Цзюнь У: если тот захочет, то Хуа Чен раз и навсегда застрянет в чёрной клетке сознания Владыки. Неопределенность и выжженная кругом земля. Погрязший в воздухе густого пепла, Хуа Чен потерялся. Куда ступить и не оступиться, куда посмотреть и не просмотреть, что вдохнуть и не задохнуться? Тревога прижалась к нему всем телом, впиваясь острыми ногтям в запястье, и, как кукловод, не отводя от него взгляд и обрезав все нити, парализовала свою игрушку. — Тебе больше нечего бояться, прятаться – удел слабых, тех кто не может преодолеть свой страх. Разве это про тебя? Ты уже сделал первый шаг, и дороги назад быть не может: мост давно пал. Либо ты останешься в этом пограничье, либо двинешься вперёд, — Цзюнь У развёл руки в стороны, развернув раскрытые ладони в сторону Хуа Чена. Он уверено выжидал: вариант противоположного развития событий был мал, но возможен. Цзюнь У поставил всё на сломленное состояние и на единственный свет фонаря в виде себя: он остался и находился рядом, ведя его за руку, но завязав глаза. — Когда ты примешь себя, тебе не понадобится никто, кроме самого себя, а я в свою очередь, — уголки губ приподнялись вверх, и беззубая улыбка озарила лицо, — поддержу тебя и буду с тобой рядом. Никто не сможет сокрушить наш дуэт. Голос Цзюнь У звучал так уверенно, но при этом ненавязчиво, он манил к себе и был единственным явным и чётким в тëмном пространстве, которое словно хотело впитаться внутрь, поглотить, растворяя Хуа Чена изнутри, делая его частью непроглядности вокруг. Он желал подойти, и если бы ситуация сложилась наоборот, то он не уверен, что смог бы сопротивляться. Хуа Чен сделал первые неуверенные шаги в сторону Цзюнь У, чьим терпением он начал восхищаться. Пространство, в котором они находились, не предполагало никаких физических ощущений, но Хуа Чен уловил тепло, исходящее от Цзюнь У притягивающими волнами, словно что-то родное и давно забытое пробудили распростёртые объятия. Хуа Чен незаметно для себя сократил расстояние между ними и оказался прижатым к груди Цзюнь У. Руки аккуратно и неторопливо сомкнулись на его спине и уверено легли на поясницу. Вновь и вновь он ощущал то, чего быть не должно в крепких и надёжных руках Цзюнь У. Хуа Чен ни за какую награду не назвал бы эти искусственные и наигранные осязания, распространяемые Цзюнь У в пустоте сознания, «домом», но кроме физической обманки существовало внутреннее настроение. Цзюнь У не мог его наиграть и создать, он никак не мог проникнуть внутрь головы Хуа Чена и сотворить иллюзию чувств. Язык сворачивался во рту и прижимался к нёбу от тягучей своей привлекательностью твердости в руках, от силы, исходящей от прямой спины и крепкой груди, к которой прижимался Хуа Чен. Мысль, перечеркнутая красным крестом, билась о грани сознания, в попытках сбросить ограничения. Признать, что тот, на кого ты смотрел, как на врага, долгое время, вызывает комфорт и защищенность, было трудно. Хуа Чен сильный, он справлялся со всем и справится ещё несколько тысяч раз, но теперь рядом с Цзюнь У, демоническое могущество которого так странно отошло на второй план и заняло последнее место в очереди. Непривычно и оттого так чуждо знать, что ты можешь положиться на кого-то, кроме себя. Он должен нырять в беспомощность и немощность, когда отпускает контроль, но Цзюнь У не пытается забрать эту власть: с ней или без неё владыке совершенно без разницы, как быть, и Хуа Чен благодарен за возможность выбора. — Посмотри на меня, — полушёпотом произнëс Цзюнь У, чтобы не спугнуть загустевшую атмосферу спокойствия вокруг, — это гораздо проще, чем может казаться. Хуа Чен, мне всё равно сколько у тебя глаз: один или два, от этого ты не меняешься. Грубая красота острых черт твоего лица никуда не исчезает из-за этого. Кроме того, не всё строится исключительно на внешнем виде, гораздо большее значение имеют способности, характер. Судить лишь по цвету нитей на одеждах – значит сильно ограничивать себя, — физически Цзюнь У никак не ощущал Хуа Чена в данный момент, но он был полностью уверен в том, что тот задержал бы дыхание, слушая его, и весь мир бы свëлся к одной точке: в чьих объятиях и тени он оказался. — То что ты называешь уродством – твоя сила. Эмин создан кровавой жертвой твоей собственной плоти, не обесценивай это. Про ятаган ходит много слухов и рассказов: как родилось это несущие смерть от одного пореза оружие? Называть это «уродством» то же самое, что не уважать собственную силу. Мышцы дрогнули; мягкие и расслабленные, как свежее тесто, они потяжелели и ожили. Хуа Чен никак не мог понять, зачем Цзюнь У продолжает давать ему ощущение собственного тела и такое натуральное, будто всё это происходит в настоящее мире, взаимодействие с Цзюнь У. Немного отстраняясь назад, лицо, укнувшееся в белые одежды, приподнялось, и Хуа Чен медленно посмотрел вверх перед собой. Пряди, прячущие глазницу, свесились назад, и ничем не прикрытая травма явила себя взору Цзюнь У. Полая глазница, которая казалась такой же беспредельно пустой, как и все вокруг, ярким пятном выделялась на смуглой коже Хуа Чена. Из-за разницы в росте и очевидного внутреннего нервного напряжения Хуа Чена его единственный глаз округлился, и, казалось, что он взирает на Цзюнь У с каким-то удивленным восхищением и испугом. — Почему же тогда ты прячешь свои шрамы, держишь их втайне? Твои слова звучат так уверенно, ты убеждён в своей исключительной правоте, но в чём дело? — уставший и выдохшийся Хуа Чен неожиданно перестал звучать разбито, в его голосе, как искры, мельком задребезжали привычные оттенки самоуверенности и игривости. Всегда казалось, что он не умеет разговаривать иначе, но Цзюнь У доказал обратное. — Хуа Чен, ты сам хорошо знаешь, что такое небесная столица, как небожители поддерживают свою силу. Порой последователи не в силах даже принять пол небожителя, — они отсранились друг от друга, но Цзюнь У старался не прерывать зрительный контакт. Хуа Чен невозмутимо смотрел в ответ, словно это не он несколько минут назад готов был свернуться комочком от сдавившего его со всех сторон страха. Незаметно он впился длинным ногтем ладонь и слой за слоем процарапывал кожу. — Небожители ограничены своими же последователями и, чтобы не потерять всё, вынуждены ограничивать и свои мысли. — Проще говоря, ограниченные тугодумы и напыщенные не пойми от чего, — в усмешке он прикрыл глаза, — не хочу уподобиться им ни на секунду. Тогда перейдëм к другому вопросу, — Хуа Чен ткнул в случайное место себе на лице, — откуда взялись эти рубцы? Он не произнёс имя Се Ляня, но все его вопросы сводились только к одному имени, каждая мысль была пропитана ненавистью и любовью к наследному принцу. Пускай в этот раз не проронив даже вскользь ничего про зазнобу, Цзюнь У слышал то, что повисло где-то на языке Хуа Чена, так и не коснувшись воздуха. Вопрос должен был прозвучать «Как Се Лянь причастен к этому?», но раз тот решил поиграть в прятки, то Цзюнь У присоединится. — Эта история очень похожа на прошлую, только с той разницей, что наследный принц не умертвлён ни его руками, ни руками других. Он до этих дней всячески пытался утихомирить местью боль, которая оставалась в нём всё это время, но что толку от неё, когда от государства не осталось никакого следа, а шрамы на лице не заживить ничем? Это след от проклятия, который Сяньлэ перенёс со своего лица на моё, когда очередное государство пало в его руках. Он – знамя абсолютного несчастья. Рядом с ним все рушится. Всё, что произошло с государством Сяньлэ, лишь кривое отражение произошедшего с государством Чжоу, но он так прирос к Сяньлэ, что, мне кажется, забыл о своём самозванстве. Настоящий наследнный принц должен был умереть из-за слабого здоровья, но он выжил, только вот место уже было занято. Верить в справедливость было наивно и глупо, но я вырос на текстах о добродетели и чести. Попытка сразить самого настоящего древнего небожителя была втоптана в землю. Со словами, что этот урок я должен запомнить, если выживу, он перенёс проклятие со своего лица на моё. Духи легко сменили пристанище, потому что настоящим принцем был я. Хуа Чен растерял слова и подобрать подходящую фразу так и не смог. Жизненный путь Се Ляня, часть которого была известна Хуа Чену, была такой разнообразной и полной событиями. Он не был уверен, смог ли узнать большую часть произошедшего. История Се Ляня вполне могла вместить в себя весь этот объём произошедшего: бывший возлюбленный был куда напористее, темнее и глубже, чем казалось на первый взгляд. Одеяния монаха – как шерсть животного, оболочка и защита, но внутри может скрываться настоящий зверь. Через рощу рассказов о жизни Се Ляня Хуа Чен проходил следом за Цзюнь У; ветки хлестали и били по лицу. Извиваясь и отпрыгивая, он все равно получал удар за ударом, но с трудом осмеливался срезать деревянные прутики и дивился длинным теням. Мысли, как камни под ногами, шептали едва слышно, что Хуа Чен поклялся перед каменным воплощением небожителя служить ему верой и правдой до самого конца. Он верил, убеждения были правдивы, быть хоть ковром под ногами Се Ляня, но вот только рука, протянутая в паланкин, была принята. Хуа Чена приняло его божество, и он скорее умрёт несколько раз, чем снова будет отвергнут. Быть рядом, рука об руку, но не подставкой для ног. Се Ляню не нужно было с самого начала смотреть на него, дарить улыбку и говорить с кем-то, вроде Хуа Чена. Сочувствующий взгляд Цзюнь У злил. Пускай его слова били в цель, но Хуа Чен не переставал думать о том, что предаёт веру и Се Ляня. Если бы это было так на самом деле, то Владыки со всеми его словами про их дуэт здесь не было. Зачем ему выбирать и заманивать к себе предателя, который может воткнуть нож или сбежать? Цзюнь У для достижения нерациональных целей идёт только продуманными путями без мешающихся ему чувств. Стал бы он подбирать инструмент, который разрушит каркас? Неправильные чувства разъедали и сбивали, пытаясь направить на дорогу из шипов, поэтому застрявшие осколки следует вытащить. Избавиться от этого бесполезного ноющего ощущения раз и навсегда.