Невозвратимость

Ему не нужен был сон, но он привык впадать в лёгкую дрёму, пока жил с Се Лянем. Самое странное в Се Ляне было то, что он делал демона живым, и Хуа Чен порой забывал о своей сущности, продолжая жить рядом со своим возлюбленным. Несколько недель он не спал и не ел. Демоны не нуждаются в потребностях смертных и могут тягуче существовать, как дерево под солнцем, но теперь что-то было утеряно. Рана глубока и пуста: ни гноя, ни крови, но это пространство микробездны, наполненное ничем и одновременно всем, громко шумело в тишине. Внешность Хуа Чена не менялась в зависимости от его ощущений, но в отражении зеркала что-то было другим. Трафареты для лица без изъянов выточены давно, но сколько бы обличий ни сменил Хуа Чен, он никак не мог найти деталь, портившую образ острой и дерзкой красоты. Уголки рта поднимались, сменяя улыбку одну за другой в самых разных вариациях: от харизматичного носителя угроз до беззаботного и наивного богатого юноши; но Хуа Чен так и не смог понять, в чём проблема. Контакты с Цзюнь У были такими же непостоянными, как море: он мог пропадать на неделю и больше, занимаясь делами Небесной Столицы, оставляя всю бумажную работу на других небожителей; а мог плотно посвящать время общению с Хуа Ченом, но никто так и не узнал о том, что Цзюнь У приручил лисицу. Мышление большинства небожителей было слишком ограничено рамками. Цзюнь У объяснил, что трансформировать его и влиять на него не только долго и сложно, но и совершенно невыгодно, поэтому небольшой спектакль решит проблему, сохраняя хрупкое и чёрно-белое устройство мира небожителей. Хуа Чен смеялся над Небесами и чем больше знакомился с их миром, тем глупее была шутка, которую они называли жизнью. Они напоминали детей своей эгоцентричностью и тщеславием. Прямо пропорциональная зависимость силы и исполнения молитв – единственное, что заставляло их работать; но самодурство и высокомерие – их чины и статус. Хуа Чен убедился, что самое верное решение, которое он принял, – так это отвержение даров благодати Небожителя. Вокруг него ворох придурков, надевших себе на голову венец из костей и крови и сделавших из них иллюзию короны из драгоценных камней. Исподтишка он подглядывал за жизнью вокруг, но однотипность реки бытия мракожителей небес, постоянный солнечный свет и безоблачность уже впитались в кровь настолько, что бледная кожа Хуа Чена словно стала на тон насыщеннее. Желания выходить из покоев не было, и Хуа Чен стал заниматься двумя делами: читать и спать. Жизнь вне комнаты перестала течь, и он отдалился от мира вокруг; счастье, грусть, злость и прочие отягощающие эмоции перестали существовать, и он упокоился в гробе из четырёх стен. Соприкасаться с эмоциями, глубоко проживать каждую из них внутри, обмазывая каждый кусочек кожи, как лекарством. Он привык к наполненности переживаний, но Хуа Чену так нравилась их отгороженность, словно они были спрятаны под плотной тканью – море внутри больше не штормит: оно иссыхает. Но одиночество Хуа Чена не было полноценным. Се Лянь часто посещал его, только это было не Божество в короне из цветов и не его гэгэ. С ним общался тот самый настоящий Се Лянь, о котором говорил Цзюнь У. Хуа Чен молча слушал все обидные тирады, вылетавшие из его уст, и молча смотрел, как двигаются его губы и покачиваются пряди волос. Се Лянь зацикливался на повторении одного и того же, особенно на том, как просто было пользоваться Хуа Ченом и как тот оказался наивен. Единственный диалог, который завязался между ними, начался с попытки выгнать его. Только от себя не убежишь. — Сань Лан, никто тебе больше не скажет правду, кроме меня, и никто тебе не поможет, — шелест монашеских одежд сопровождался покалыванием мурашек по коже, — ты же понимаешь: даже после своей смерти я забочусь о тебе. Ведь никто, кроме меня, — необычно мягкие, но ледяные ладони прикоснулись к непроницаемому лицу Хуа Чена, — не способен полюбить тебя так. Таких, как ты, Сань Лан, любить очень сложно. Но стоило раздаться знакомой неторопливой походке, тяжеловатой и уверенной, с равномерным распределением веса на всю стопу, или спокойному, но властному голосу, которому не нужна громкость сверх меры, чтобы его слушали – Цзюнь У достаточно начать говорить, чтобы остальные молчали, – и Се Лянь, плотно поселившийся в одиночестве Хуа Чена, словно продолжая быть частью мира живых, прятался или исчезал. Проводить время с Цзюнь У, с которым можно молчать и не слышать треск голоса Се Ляня, постепенно становилось любимым делом Хуа Чена, и он сам искал встречи. Ромашковый чай успокаивал и возвращал ясность, являясь брошенной в колодец веревкой, поэтому спокойно спать он мог только после него. Цзюнь У не мог положиться на нестабильного Хуа Чена и довериться ему; он раздал указания слугам, которые работали в закрытом от внешних глаз крыле. Потерянный демон почти перестал выходить из своих покоев, слился со стенами и заперся в собственном пространстве. Цзюнь У принял его под крыло и дал время для успокоения, а не для упокоения, поэтому такой расклад не сочетался с намерениями небесного владыки. Хуа Чен был интересным и незнакомым предметом в коллекции Цзюнь У: длинные пальцы аккуратно щупали грани и аккуратно разбирали механизм по частям, познавая, кто такой Хуа Чен на самом деле. Цзюнь У подробно не знал, почему один из непревзойдённых намертво приклеился к Сяньлэ, стал его личной собакой. Но что в нём есть самом, кроме этой медленно гаснущей одержимости, кто он вне верного демонического пса? Цзюнь У вполне мог входить без стука, давая слугам лишь распахнуть двери, и всё же он вежливо стучал пару раз по поверхности, выжидал несколько секунд и входил в покои. Растрёпанный Хуа Чен с опухшими веками и без повязки немного растерянно смотрел на Цзюнь У, свободный красный легкий халат, накинутый на белую рубашку, струился по телу, как облака вокруг солнца, отчего демон казался хрупнее обычного. Внешний вид мало волновал Цзюнь У, но его радовало, что приложенные усилия окупаются. Хуа Чен не пытался построить очередной образ, не хотел выглядеть, как мечи в коллекции Цзюнь У. Чем больше неидеальности транслировал перед Цзюнь У Хуа Чен, тем крепче держался подвесной мост. — Владыка, я так радовался раннему возвращению, что не успел в срок привести себя в порядок. Положительные эмоции захлестнули моё мёртвое сердце, и оно начало биться — Хуа Чен игриво улыбнулся и откинул прядь волос, закрывавшую глаз, назад. Пустая глазница придавала брызги зловещего в расслабленную ухмылку. Хуа Чен определенно научился создавать вокруг себя ауру, которая необходима градоначальнику среди демонов. В мире, где все решается силой, только страх рождает уважение, и никто даже не пытался оспорить место Хуа Чена. Цзюнь У тихо посмеялся: это было похоже на то, будто он решил прокашляться. Он был не в ладу с юмором и редко прибегал к шуткам, неся в себе серьёзность или добродушие. Хуа Чен подметил, что выходить из образа он не рисковал даже в скрытых от глаз, других местах. Изводя Цзюнь У подобными шутками, Хуа Чен ждал, когда контроль сорвётся, но его знания о личности благодетеля скудны и неточны. Стальные цепи контроля разорвутся, и падение пагоды покажется легким ветром, но Хуа Чен хотел дорваться до шторма, который сметёт всё. Но сам он выстоит. Больше никакого обмана, больше никаких двойных одежд. — Если ты продолжаешь шутить, то всё гораздо лучше, чем я думал, — Цзюнь У оценочно пробежался взглядом по спутанным волосам, которые не только торчали в разные и стороны, но и, как у неухоженных овец, комками сбивались в кучу шерстяных облаков. Коралловый гребень, ждавший долгое время, чтобы приняться за дело, для которого он был создан, оказался в руках Цзюнь У. — Позволишь? Брови Хуа Чена дрогнули, и он чуть было на уронил с лица полуулыбку, но развернулся спиной к подошедшему Цзюнь У. Они оба уже привыкли, что от желания вскрыть друг другу глотки ничего не осталось и, словно давние знакомые, они устало проводили время в тишине или в лёгких диалогах. Однако что бы там ни было в прошлом, сейчас этот жест был неожиданностью. Хуа Чену захотелось задать вопрос, но он решил промолчать и дать распутать его волосы Цзюнь У. Одним гребнем, вязшем в волосах, как на мели корабли, было не обойтись. Цзюнь У терпеливо прочесывал участки волос, где ничто не мешало, и волосы, как течение реки, свободно пропускали коралл через шёлковые ленты. Цепкие пальцы находили колтуны и распутывали скомканные пряди. Хуа Чен не ощущал ничего, кроме прикосновений к волосам. В каких-то местах Цзюнь У хватало минуты, а на какие-то клубки приходилось тратить от двух палочек благовоний. Длинные пальцы упорно работали, но так ни разу и не схватились за ножницы или нож, чтобы отрезать то, что спасти уже нельзя. Хуа Чен немного забеспокоился за зрение Цзюнь У, но тут же вспомнил о его способности к самоисцелению. Способно ли хоть что-то стать для него препятствием? — Остановись, давай лучше просто срежем их, — Хуа Чен обернулся и оказался почти впритык к Цзюнь У, — подумай, сколько времени уже прошло и сколько ещё нужно, чтобы привести это в порядок, — рука подняла в воздух сплетенную из колтунов ограду. — У меня достаточно времени, чтобы помочь тебе с этим, — рука Цзюнь У легла на плечо Хуа Чена, — всë же это твой настоящий облик. Ты полностью уверен в том, что хочешь сделать? — Я не заклинатель и никогда не был им. Для меня волосы – просто волосы, и ничего более. Они мешаются во время боя, так будет удобнее. Вот так, — он указал на точку, где соединяются шея и спина. — Подожди, а ты вообще умеешь стричь волосы, Владыка? Цзюнь У пропустил очередную колкость мимо ушей. Хуа Чен владеет минимальными крупицами информации и знать не может ничего о навыках Цзюнь У из прошлого. Злиться и тратить себя на шутки неравноценно, но он вспомнил то, что покоилось глубоко в земле, у самых корней, когда года его жизни не доходили даже до двадцати. Он действительно был избалован, как и любой ребёнок, живший в достатке, в самом широком смысле этого слова; но юный принц запротестовал внутри, когда услышал, что о нём говорят, как о безруком неумельце. Он поморщился и от заполнившего его чувства обиды сжал кулаки, впиваясь в свои ладони. Единственный, кто считал себя их другом, был Цзюнь У. Впервые на самом себе он прочувствовал несправедливость и неравность отдачи. Он не стал устраивать споры и разборки или рвать связи со сплетниками. Продолжая ненавязчивое светское общение, Цзюнь У научился через них пускать нужные ему известия и слухи в массы. Даже неугодные были полезны для государства. — Я умею гораздо больше, чем Градоначальник Хуа может себе представить, — обращаться по титулу стало небольшой игрой: они одновременно проявляли уважение и завлекали друг друга. — Белоручки никогда долго не держатся ни внизу, ни наверху, — клинки бога войны срезали пряди волос наискосок без колебаний, ровно так же, как и прозвучали слова Хуа Чена. Внешний вид Хуа Чена приобрёл шаловливость, но загадочная аура вокруг него исчезла. Ладонь трепетом бриза скользнула по кончикам линии волос, прикасаясь к холодной шее. Мимолетность случайного контакта чувствительной шеи Хуа Чена и пальцев Цзюнь У всколыхнула комок в животе, напоминающий тревогу, возрастающую с поднятием взгляда в предгрозовые облака. Хуа Чен, полный выскакивающих эмоций неожиданного удивления, резко повернулся, смотря округлившимся глазом на Цзюнь У. Он внимательно оглядел Владыку, выучил все его черты и запомнил, как правила чтения, так точно, что с закрытыми глазами мог представить его точно таким же, как и наяву. Повисла тишина, ударяющая по мыслительным перешептываниям Хуа Чена. Глаза в глаза, сердце к сердцу; была ли это тревога? Ведь это чувство знакомо – оно тыкало и порхало внутри и раньше, напоминая тревогу, но тогда Хуа Чен знал только одно: он готов стать для Се Ляня мостом через пропасть, цветами под его ногами и плащом, который укроет от дождя. Он видел перед собой спасителя, божество и позже – возлюбленного. История взаимоотношения с Цзюнь У – разнообразный колорит стрел, мечей и щита; неоднозначная война и протянутая в темноте леса рука. — Ты затмишь луну и посрамишь цветы в любой одежде и с любой длиной волос, Хуа Чен, — Цзюнь У поднялся и подошёл к зеркалу, протянув раскрытую ладонь, — подойди сюда и посмотри на себя. Расстояние между кроватью и Цзюнь У было мизерным, поэтому Хуа Чен, не приподнимаясь, положил свою ладонь сверху, крепко обнимаясь пальцами. Цзюнь У легко притянул к себе нисколько не сопротивляющегося Хуа Чена: он с удовольствием следовал за желанием быть ближе. Цзюнь У всячески хотел вернуть равновесие Хуа Чену, с которым он мог существовать прежде, но всё зиждилось на Се Ляне. Чаши весов лишились опоры, и, брошенные, они бы потеряли всю свою ценность. Всё, что требовалось, – вновь вернуть основание и стойку. — Ты можешь не стараться так, — Хуа Чен смотрел в лицо отражению Цзюнь У, ловя ответный внимательный взгляд, — может ты и лучше, чем кажешься, но тебе нужна либо моя сила, либо влияние в мире демонов. Как ты сам сказал, здесь невозможно остаться с чистыми руками. Я не уйду и не предам, теперь я верен тебе, — голова повернулась в профиль, случайно скользя кончиком носа по линии лица Цзюнь У. Хуа Чен хотел отодвинуться, понимая, что переходит границы физических прикосновений, наполненных нежными чувствами благодарности и преданности как к новому другу, партнёру, к интимному воздыханию и трепетному желанию слиться. Ладонь Цзюнь У переместилась на точку между талией и бедром, не дав сделать шаг в сторону. — Градоначальник слишком суров к себе и, соответственно, ко мне, — Хуа Чен наблюдал, как рука показательно проскользила вверх по телу, не прижимаясь плотно, но оставляя следы мурашек на теле и напряжение мышц. Цзюнь У особенно медленно провёл по гладкой коже на шее, обводя кадык кончиками пальцев, замер и непринуждённо повернул подбородок Хуа Чена так, что теперь они смотрели друг другу в глаза. — Ты прав. Мне нужна сфера твоего влияния, но всё, что я говорю тебе, всё, что я делаю для твоего блага лишь потому, что я хочу этого для тебя. Ты не используешь весь свой потенциал из-за глупых и беспочвенных комплексов. Хуа Чен, ты же точно так же используешь меня. Сейчас же рядом с тобой больше нет его, — имя Се Ляня вызывало бы проклятие и хворь, поэтому Цзюнь У не произносил его. — Как ты узнал? — они находились впритык друг к другу, и Цзюнь У ощутил, как расслабленность в теле сменилась на напряжение, превращая Хуа Чена в натянутый каменный нерв. — Внимательность к деталям, — Цзюнь У не стал говорить, что блуждающий взгляд при их первых встречах и поиск кого-то в углу комнаты выдавали его из раза в раз. Хуа Чен не полностью восприимчивый к своему душевному состоянию: замыкаясь в себе, он не замечал, как его тело порой потряхивало, когда он бродил по коридорам. Но это уже работа разведки. — Когда я сказал тебе, что доверие – важная часть наших отношений, это было не просто так. Ты можешь во всём на меня положиться: если тебе нужно моё присутствие, то я буду рядом. Только скажи. Я тебе, ты мне, и никакого обмана и полуправды, Хуа Чен. — Галлюцинации – это не то... — он замялся и сгорбился, — не то, что скажешь кому-то. Точнее это то, что не скажешь никому. Это пугает и останавливает. Бежать некуда, потому что он везде, потому что это он, — указательный палец несколько раз ткнул в его голову, — здесь. Наверное, уже навсегда. Его слова обнуляют всё, что ты мне говоришь, и стоит тебе исчезнуть, как он постоянно повторяет и повторяет, какое же я ничтожество. — Хуа Чен старательно избегал взгляда, хоть и говорил спокойно, словно рассказывал о погоде; опущенные руки то и дело приподнимались и скрыто жестикулировали. Цзюнь У не любил повторяться и много говорить, поэтому старался разжёвывать информацию как можно лучше, чтобы небожители, совершив поклон, ушли по своим делам. Хуа Чен прекрасно понимал всё сказанное, но нуждался в толчках. Раньше он мог давать себе их сам, ведя себя к цели, но теперь он будто рыба, которую учат жить на суше. — Одна просьба, и всё, — Цзюнь У никуда не торопился и мог прождать ещё очень долго, но Хуа Чен опередил ожидание и вновь собрался воедино. — Цзюнь У, останься со мной рядом, — он твёрдо и уверенно смотрел на лицо напротив, вся его жалость к себе спряталась в углы комнаты. — Помоги мне обрести спокойствие. Хуа Чен не любил зеркала, не любил смотреть на своё отражение, но Цзюнь У каждую их встречу подзывал его и лил в уши красноречивые речи о том, что его лицо сродни дикому цветку, а сам он изящен, как пение иволги. Сначала это было непривычно и неудобно: внутри всё ёжилось и отталкивало каждое слово Цзюнь У. Хуа Чен хотел убежать. Теперь это стало неотъемлемой частью встреч, и Хуа Чен медленно тянулся из болота самобичевания к высоте и плотной земле под ногами. — Ты не один, и я вовсе не про твоего друга из головы, — он шутливо указал на голову Хуа Чена, повторяя его жест. Хуа Чен приподнял бровь и хохотнул, не ожидая, что у мастодонта всё же есть какие-то умения шутить. Отражение Хуа Чена облокатилось на плечо Цзюнь У, и его мышцы размякли. Страха больше нет.