Бог с ромашкового поля

Минхо играет с рыжим котёнком, пока взрослый кот лениво наблюдает за ними, лёжа среди ромашек. Ромашки веселятся — прикрывают кота от солнца, ластятся, пусть и сетуют, что он примял их, упав прямо на цветы. Коту всё равно — он не понимает шептание ромашек. Он и человеческий язык не всегда понимает. Или делает вид, что не понимает. Минхо до сих пор не был уверен. — Поиграйте вместе, — говорит коту, но тот лишь ухом ведёт. — Лодырничаешь? Суни взмахивает хвостом — не нравится, как хозяин сетует на него, пусть и беззлобно. Ромашки перешёптываются, смеются. Им нравится, когда бог их не ругает, нравится, когда сидит с ними на поле подолгу в одиночестве или с котами, играючись. Даже когда приходит с травником, нравится, пусть тот и не уходит с поля без цветов. Бог травнику не запрещает рвать ромашки, даже не злится на него за это. Ромашки на него тоже не злятся, знают ведь — травник не по своей прихоти букеты собирает. А даже если и по прихоти — какая разница? Травнику всё можно. Пусть Минхо с ними не говорит, пусть игнорирует перешёптывания, а часто и вовсе затыкает, но ромашки всё равно любят своего бога. Беззаветно и преданно — они по-другому не могут, ведь выросли сами из любви бога. Минхо уставше ложится в траву, опуская голову рядом с котом. Дуни, маленький рыжий котёнок, которого бог подобрал совсем недавно, играется с ромашками и жуками в траве. Минхо подкладывает руку под голову, поворачивается на бок и смотрит, как Суни нежится в солнечных лучах, прикрывая глаза. Бог не замечает, как сам проваливается в сон под стрекот кузнечиков в траве и перешёптывания ромашек. Просыпается от того, что чья-то тень падает на его лицо. Он открывает глаза и видит перед собой деревенского мальчишку с ромашковым венком на голове. — Дядя, а вы чего тут лежите? — спрашивает бесстыже. Минхо на секунду оторопел от такой наглости. Ромашки зашептались — выражение лица бога показалось им забавным. На мальчика они не злились, значит, он ничего плохого полю не сделал, пока Минхо спал. — А где ещё мне лежать? — спрашивает Минхо. — Ну-у, — тянет мальчик. — Дома? — Здесь мой дом. Мальчик оглядывается по сторонам, но потом смотрит на Минхо, точно тот сказал какую-то нелепицу. — Тут же одно поле, никаких домов нету. — Это — мой дом, — говорит Минхо. — Поле. — Даже в дождь? — Даже в дождь, — он безразлично окидывает взглядом ромашковое поле. Солгал. Его дом — коттедж в глубине леса. Но там уже много лет живёт травник. — Дядя, так у вас нет дома? — Какой глупый мальчик, поведал же, это — мой дом. Ромашки смеются — бог выглядит совсем глупо, споря с ребёнком. «Замолчите», — сердится Минхо. — А дедушка говорил, что дом — это когда крыша над головой есть. А у поля ведь нет крыши. Теперь Минхо даже стало забавно. — Дом — это не всегда крыша над головой. Это даже не всегда место. Мальчик посмотрел на него вдумчиво, немного сморщив нос, но всё равно не понимал, о чём толкует бог. — Дом — это дом! Как дом может не быть местом? Минхо поднимается с земли и оглядывается вокруг — котов нет, видимо, ушли куда-то. — Ты поймёшь, когда вырастешь, мальчик. Ребёнок ответил почти обиженно: — А у меня вообще-то имя есть! — Было бы странно, не будь у тебя имени, мальчик. — Меня Джисон зовут! — лицо заливается румянцем — Минхо смутил мальчишку своим ответом. Бог протягивает руку к венку на голове мальчика и касается одной из ромашек. — Ромашки не с этого поля, — говорит. — Ага. А откуда вы знаете? — Просто знаю, — пожимает плечами Минхо. Ромашки ругались бы на ребёнка, сплети он венок из цветов с этого поля, но они наоборот очень радостно встретили чужака. Бог за это самую малость на них сердился — не за что с такой нежностью относиться к человеку. Но ромашкам, видимо, понравилось, как мальчик ввёл в ступор бога, заставив того спорить с ребёнком. Мальчик снимает венок с головы и смотрит на Минхо, улыбаясь лучисто. — Красивый, правда? — бог кивает. — Хотите, и вам такой сплету? — Не нужно, — отвечает Минхо. — Тебе разве не нужно домой? Это поле далеко от деревни, почему ты здесь один? — Я прячусь, — пожимает плечами Джисон. — От кого? — От Сынмина. Мы поспорили, что он не сможет найти меня до сумерек. Поэтому я решил спрятаться в лесу. Он трусишка, ни за что далеко в лес не пойдёт. — И ты собираешься оставаться здесь до сумерек? — Минхо приподнимает бровь. Негоже ребёнку самому бродить так далеко от дома, да ещё и так долго. — Не знаю, — пожимает плечами. — Наверное, нет. Дедушка говорил, что в лесу нельзя до сумерек засиживаться, там волки водятся. А мне домой через лес идти надо. Мальчик плюхается на землю и крутит свой венок в руках, рассматривает. Ромашки вокруг игриво зашумели, наклонились к нему, так и норовя коснуться ноги или ладони. «Не трогайте», — говорит им Минхо, и ромашки послушно остраняются от мальчика. Сегодня им совсем не хотелось сердить бога. Минхо ещё какое-то время просто стоит рядом, но потом тоже садится на землю. Рукой цепляет корзинку, в которой принёс котов. «Где Суни и Дуни?» — спрашивает у ромашек. Те говорят, что уснули в траве, наигравшись. Минхо удовлетворённо кивает сам себе. Мальчик всё игрался со своим венком — переплетал. Минхо рассмотрел его немного. Тёмные волосы, круглое лицо, искристые глаза — тёмные, но в солнечных лучах переливались золотом. Одежда простая деревенская. Ему, быть может, одиннадцать или чуть больше. Минхо переводит взгляд на свою корзинку. В ней подстилка, чтобы котам было мягко, и книга, которую дал травник, чтобы богу не было скучно на поле. Минхо книгу так и не открывал. Теперь можно и открыть, раз уж делать больше нечего. Минхо читает внимательно, неспеша. В книге секреты травничества — тёмный лес для бога. Да ему эти знания и ни к чему. А Чан свои книги лелеет, хранит, как ценное сокровище. В них всё его искусство, всё чаровство, все знания, что копили его наставники, и что накопил он сам за свою короткую жизнь. Минхо забывается в тихом гудении поля, пока мальчик возле него не охает. Бог отрывается от книги, смотрит на Джисона. Мальчик в свою очередь всматривается в траву. Ромашки шепчут — кот не хочет подходить к человеку. — Суни, — выдыхает Минхо, протягивая руку. — Иди сюда, нечего бояться. Джисон смотрит немного растерянно. — Это ваш кот? — А чей же ещё? Суни выходит из травы, обходя мальчишку дугой, и подходит к хозяину. Минхо гладит его, чешет за ухом, спрашивая: — Куда Дуни дел? Котёнок выскакивает из травы, будто только и ждал, пока о нём заговорят. Скачет, играючись, бросается на Суни. Минхо ловит его одной рукой, и котёнок случайно его царапает острыми коготками, что не успели ещё сточиться. Ромашки гневно зашумели. «Замолчите», — говорит им Минхо. Ромашки замолкают. Джисон смотрит на котов с огоньками в глазах. — Поиграй с ним, — говорит Минхо то ли котёнку, то ли мальчику, отпуская Дуни возле Джисона. Дети и правда начинают играться. Спустя какое-то время котёнок уже сидит на руках у Джисона, и тот его гладит. Суни почти сразу залез в корзинку. Минхо вернулся к чтению. Когда он отвлёкся от чтения в следующий раз, то заметил на голове у дремающего Дуни совсем маленький венок из ромашек. А потом Джисон заскучал. — А что вы читаете? — спрашивает у Минхо. — Книгу. — А про что она? — Про травы и лекарства из них. — Ой, так вы лекарь? — Нет, — отвечает Минхо. — А зачем тогда вам книга про лекарства? — Она не моя. — А чья тогда? Минхо пожимает плечами. Это книга травника. А кем травник приходится богу, сложно сказать. Другом? Возможно. — Вы не знаете, чья книга? — Знаю. — Так чья? — Не скажу. Ромашки хихикают и шушукаются между собой. Минхо игнорирует. — Тебе пора домой, — говорит. — Но ведь ещё совсем светло. — В лесу темнеет раньше. Пойдёшь сейчас, и когда выйдешь к деревне, уже будет смеркаться. А если пойдёшь позже, то придётся идти по тёмному лесу. Не тебе ли дедушка говорил, что нельзя в лесу до сумерек задерживаться? Джисон смотрит вдумчиво, немного морщит нос. — Ну ладно. Он осторожно поднимает котёнка со своих колен, садит его прямо в большой ромашковый венок, что раньше красовался на голове мальчика. Венок уже начал увядать. Джисон, кажется, и не думал брать его с собой. Минхо провел мальчика до края ромашкового поля. Джисон остановился, будто бы хотел что-то сказать, но не решался. Минхо не спешит, он может подождать. Но в лесу темнеет рано, и мальчику уйти бы поскорее. — Отчего не идёшь? — спрашивает бог. — Я... — Джисон всё не решается. — Я соврал вам, вообще-то, — говорит наконец. — Про венок. Я ромашки здесь нарвал. Извините... Минхо на секунду оторопел. Но почему тогда ромашки так весело приняли мальчика? Почему не ругали его, не сетовали на то, что оборвал цветы? Почему не сказали? И всё же удивление быстро прошло. Есть ли разница, отчего ромашки так себя ведут? Минхо никогда их не понимал. Глупые ромашки. — Ничего страшного, — говорит бог. — Вы не сердитесь? Я обманул вас. — Не сержусь, — отвечает Минхо. Мальчик улыбается слепяще, искренне. Никто так не улыбается, кроме детей — они ещё всех тягот жизни не познали, им нечего печалиться. — Спасибо! — Пожалуйста, — отвечает бог. — Иди, тебе пора. Мальчик кивает и убегает по тропе в лес. Деревья шелестят, спрашивают, нужно ли за ребёнком проследить, чтобы не потерялся. — Не нужно, — отвечает им Минхо вслух. — Раз нашёл дорогу к полю, то и от поля найдёт. Минхо возвращается к корзинке. Суни всё так же сидит внутри, Дуни умывается рядышком — немного неумело, котёнку ещё многому учиться. Маленький кошачий венок давно уж спал с его головы и расплёлся. А Джисонов венок, уже совсем увядший, лежит кольцом на земле. Ромашки не злились на мальчика, что тот сорвал цветы на поле. А Минхо не злился на мальчика, что он соврал о венке. Бог поднимает плетёную корзинку, садит в неё котёнка и идёт домой. Мальчик стал частым гостем на поле. — Ты снова прячешься здесь от Сынмина? — спрашивает Минхо, опускаясь на корточки возле мальчишки. — Нет, — отвечает Джисон. — На этот раз я прячусь от его папы. Он хочет забрать нас ловить рыбу. — И отчего же ты не хочешь? — Я не люблю рыбу, — говорит Джисон. — Так нельзя, — Минхо качает головой. — Негоже убегать в лес, если тебе что-то не нравится. А рыбу ловить учиться надо, даже если она тебе не нравится. Умение это лишним не будет. — А вы умеете ловить рыбу? — Умею, — отвечает Минхо. Ещё он умеет охотиться и сведущ в делах хлеборобных, но давно уж растерял свои навыки без практики, должно быть. Да и времени прошло — уже многое изменилось с тех пор, как Минхо сам растил хлеб или сидел у озера вместе с рыбарями. — А кто вас научил? — Не помню, — отвечает Минхо. — Это было очень давно. Менялись дни, менялась погода, но ребёнок, кажется, и не думал прекращать свои визиты. Минхо стал реже выходить к нему — негоже богу так часто с людьми бывать, вниманием своим одаривать. Как перестал на поле появляться бог, так и мальчик со временем перестал сюда приходить. Ромашки скучали в одиночестве — отвадил бог мальчика от поля, но и сам перестал приходить. Травник корпел над своим дневником, когда Минхо с тяжёлым вздохом упал в кресло у камина. Впервые за долгое время бог проводит осень в своём коттедже, а не на ромашковом поле. Поле цвело круглый год, и даже под снегом зимой можно было увидеть ромашковый цвет. — Почему вздыхаешь? — спрашивает Чан, продолжая аккуратно выводить слова на бумаге — в дневнике его знания и чаровство для будущего ученика, если таков когда-нибудь появится. А если нет, то для себя, ведь к старости память его может стать совсем никудышней. — Думаю уйти на зиму, — говорит бог. — Снова? Ты не провёл здесь ни одной зимы, кажется. — Теперь это твой дом. Мне нет здесь места. — Это всегда будет твоим домом. Для тебя всегда есть место. Останься на зиму в тепле. Суни и Дуни будут скучать без тебя. — Они к тебе привычны, ничего с ними не станется. Уже не первую зиму проводят с тобой. — Тогда не оставляй меня одного на зиму, — не сдаётся травник. — Люди сюда приходят совсем редко, а зимой тропу к коттеджу заметёт, и до весны никто из деревенских и не подумает приходить. К концу осени кто-то придёт за лекарствами на зиму, и я снова останусь один. — К тебе захаживает злыдень. — Он не злыдень, — качает головой Чан, мягко улыбаясь. — Чаровник, — фыркает Минхо. — Не вижу разницы. — Злыдни приносят несчастье, а чаровство для помощи людям. Совсем ведь разные вещи. — Как перестанет на меня рычать и лаять, так и перестану звать злыднем. А пока злыдень. Травник смеётся. Иногда бог ведёт себя совсем по-детски. — Останься на зиму, — просит. Дуни трётся о ноги, будто бы тоже просит бога остаться. — Я подумаю, — отвечает Минхо, и поднимается с кресла. Набрасывает на плечи изрисованный цветочными узорами плащ — подарок от старого друга. — Сегодня будет дождь, — говорит травник. — Я знаю, — отвечает бог. — Поэтому и надеваю плащ. Всё жду, когда он придёт в негодность. — Такие вещи не приходят в негодность так быстро. Тебе нужно носить его каждый день, чтобы он хоть немного износился. Хёнджин знал, что будешь так относиться к вещи, поэтому постарался на славу. Минхо отмахивается. К чему было так стараться и украшать одежду цветочными узорами? Бог неприхотлив, ему богатые одежды ни к чему. Минхо идёт к своему полю через тёмный тихий лес — небо сегодня серое, вот-вот грозилось опуститься дождём на землю. Лес ждал и наконец дождался. Ромашковое поле тоже дождалось. Крупные капли дождя стекали по листве старого дуба, падая на плечи Минхо. И ромашковое поле, и лес сегодня молчат — за шумом дождя шелест всё равно едва слышно. Минхо наслаждался молчанием, но недолго. — Ты промок до нитки, — серебром переливается чужой голос. Минхо ему не рад. — Ты тоже, — отвечает Минхо. Светловолосый юноша убирает мокрые волосы со лба. На тонких запястьях звенят безделушки, а в волосах звёздами рассыпаны хрустальные бусины. Губы, как спелые плоды персика, приподнимаются в улыбке. Плащ на нём плотный, тяжёлый от влаги, украшенный цветочным узором из золота. Поступь, в противовес одеждам, лёгкая, будто земли он и вовсе не касается. — Я шёл к тебе, — говорит юноша, останавливаясь под старым дубом возле бога. По лицу стекают капли, но он их будто и не чувствует. — Я не звал. — Мне не нужно приглашение, знаешь ведь, — улыбается мягко и мирно. — Тебя давно не было на поле. — Отваживал деревенского ребёнка приходить сюда. Больно ему поле полюбилось. — Поле или его неизменный обитатель? — Должно быть, второе, — отвечает Минхо. К чему таить — и так ведь ясно, что мальчик приходил сюда из-за бога, что так мирно проводил с ним время. Как перестал появляться Минхо, так и мальчик перестал ходить на поле. — И что же, теперь, когда ребёнок не приходит, ты снова вернёшься на поле? Будешь зимовать тут, как одинокий лесной дух? Минхо, дни здесь не приносят тебе ни спокойствия, ни радости. Иди домой, там хотя бы тепло и сухо. — Это мой дом. — Твой дом в лесу, а здесь лишь твои цветы, которые ты так не любишь. Они тянутся к тебе, надеясь на любовь, но ты свою любовь давно забил гвоздями в деревянном гробу. — Тебе ли говорить мне о гробах? — спрашивает Минхо. Улыбка юноши на миг дрогнула, а потом и вовсе померкла. — Лес умирает, пока твоё поле цветёт. — И что? — спрашивает безразлично. — Ты упиваешься одиночеством своего сердца, пока все, кого ты должен оберегать, заботятся о себе сами. Капли падают с листвы старого дуба на лицо юноши, но тот не обращает на них внимания — смотрит на бога ясными глазами, будто ожидает, что тот наконец признает свою ошибку. Минхо долго молчит. В конце концов юноша сдаётся. — Я лишь хотел... увидеться перед холодами. — Ты меня увидел. — В самом деле, — хрустального лица касается тоскливая улыбка. — И ещё я с просьбой. — Проси. — Можно зимой мы нарвём здесь ромашек? — Кто? — Я и Чанбин. — Тебе можно. Ему нет. — Но... — Ему — нет, — повторяет Минхо. Нечего злыдню рвать ромашки на поле. — Ладно... — Но ты можешь нарвать столько, сколько вам обоим нужно, — говорит Минхо. Чужие глаза наполняются солнцем, будто вокруг не стоит серость и тоска дождливого дня, будто на лицо не спадают тяжёлые капли с пожелтевшей дубовой листвы. — Спасибо. — Пожалуйста, — отвечает Минхо. Они ещё долго стоят в молчании — наблюдают за таким же молчаливым ромашковым полем. Поле — сердце бога, его тоска и скорбь. Его невзаимная любовь, что годами взращивалась в душе. Его страх и несмелость, его чувства, что так и остались неозвученными. Ромашки выросли из любви, пропитались ею, набрались самых сокровенных чувств бога. Минхо не любил это поле, но и ненавидеть его не мог — это всё равно, что ненавидеть самого себя. — Хёнджин, — обращается Минхо к юноше. Тот смотрит на него внимательно. — Что? — Тяжёлые одежды тебе не к лицу. — Мне дождь не к лицу, — смеётся.

❁ ❁ ❁

Закончилась осень, на смену ей пришла холодная зима. А за ней серебристая весна и солнечное лето. Прошёл год. Бог на своё поле так и не ходил. Прошёл ещё один год. Пролетела третья зима, а на смену ей пришла хрустальная весна. Едва растопила заснеженные тропы, ещё не успела даже разбудить первые цветы, но лес уже не спал. Впервые за долгое время Минхо пришёл на своё поле. Морозный воздух кусал лицо, но бог не обращал на это внимания. Отчего-то сегодня сердце было не на месте — так и просило прийти на поле. Ромашки ещё дремали — солнце не успело растопить весь снег на поле, а где не было снега, там белые лепестки были покрыты изморозью. И всё же пусть ромашки молчали, но Минхо не мог отделаться от чувства, что что-то не так. И в самом деле — в глубине поля виднелся человеческий силуэт. Ранней весной, когда в лес ещё никто не ходит, кто-то стоял посреди ромашкового поля, что цветёт круглый год. Минхо подходит ближе. — Как красиво... — говорит юнец. Бог замирает. — Джисон? — срывается с губ раньше, чем он сам успевает осознать. — А? — мальчишка оборачивается. — Откуда вы знаете моё имя? Он смотрит на Минхо пытливо, жгуче. Мальчишка подрос — с тех пор, как бог в последний раз его видел, он стал выше на две головы. — Отчего на поле в такой час? — спрашивает Минхо, не отвечая на чужой вопрос. — В какой час? — встречно интересуется. — Ранняя весна. Ещё и снег не расстаял. Джисон пожимает плечами. — Просто захотел сходить в лес. А тут поле. Так странно, ромашки ведь только летом цветут, а эти, видимо, и зимовали цветущие... — Джисон смотрит на поле, на цветы под ногами. — Так красиво... Минхо окидывает взглядом ромашки. Красиво? Разве? — А вы чего тут делаете? — спрашивает Джисон. — Прогуливаюсь, — отвечает Минхо. — В такой час? — передразнивает бога. — Сами же сказали: ранняя весна, ещё снег не расстаял. Ромашки под ногами проснулись, сонно захихикали. — Негоже старших передразнивать, — причитает Минхо. — Вы так странно говорите. — Отчего же странно? — Не знаю, — пожимает плечами. — Слова странные используете. У нас в деревне так только старики говорят. И всё равно не так, как вы... Так чего вас тоже на поле занесло? — Я живу тут, — отвечает Минхо. — Где? — спрашивает заинтересованно. — Неподалёку, — говорит бог. — В лесу, что ли? Взрослые говорили, что в лесу травник живёт. Вы травник? — Нет. Не совсем. — Ну ладно. Если бы вы были травником, я бы у вас лекарство попросил. — Зачем тебе лекарство? — Чтобы было, — отвечает. — Я слышал, что он делает хорошие лекарства, которые почти от всех болезней помогают. Но вы сильно молодой, наверное, чтобы быть травником. Джисон смотрит со смешинками в глазах — дразнит. Минхо не поддаётся — он куда старше травника, что живёт в лесу, пусть и выглядят они почти на один возраст. Более того — травник тоже куда старше, чем выглядит. — Тебе не пора домой? — спрашивает Минхо. — Я совсем недавно пришёл. Но синие губы выдавали мальчишку с потрохами — на холоде он уже давно, а мороз покусал его за щёки и нос и выморозил уши. На нём даже шапки никакой не было. Даже если к полю он в самом деле пришёл совсем недавно, то в лесу провёл уже много времени. До ромашкового поля от деревни неблизкий путь. — Ты уже замёрз, — говорит Минхо. — Я не хочу идти обратно в деревню. — Отчего? — Просто не хочу... Минхо приподнимает бровь. Сонные ромашки под ногами перешёптываются — отчего-то жалеют мальчишку. «Вы что-то знаете?» — но ромашки в ответ только качают головами. Ничего не знают, просто вдруг стало жалко мальчика. — Не место ребёнку в лесу в такой час, — говорит Минхо. — Приходи к концу весны или в начале лета, когда солнце греет землю, а в лесу всё расцветает. — Я не ребёнок, — отвечает Джисон. — Мне уже четырнадцать. — Юнец, — молвит бог. Джисон смотрит вдумчиво, лица не касается улыбка. — А знаете, — говорит, — вы чем-то похожи на эти ромашки. — И чем же? — спрашивает Минхо. — Вы такой же красивый, — говорит серьёзно, но потом юношеское лицо озаряется такой яркой и солнечной улыбкой, что Минхо кажется, будто вокруг него может растаять снег и иней. Улыбка слепящая, наивная и искренняя. Никто так не улыбается, кроме детей — они ещё всех тягот жизни не познали, им нечего печалиться. Ромашки вокруг будто окончательно проснулись ото сна. Зашумели, начали мелко дрожать, будто бы от холода. Минхо не нашелся даже их заткнуть. «Красивый! Красивый!» — кричали ромашки впервые настолько громко и чётко, что у Минхо в голове тоже засело это слово. Джисоново лицо всё светилось улыбкой, пока бог оторепо пялился на него, не находясь с ответом. — Я, наверное, вас смутил, — говорит мальчишка самодовольно. — Извините, — извиняется, впрочем, искренне. Минхо собирается ещё несколько мгновений, прежде чем наконец ответить: — Ничего страшного... Спасибо. Юнец ещё раз лучисто улыбается, и отходит на несколько шагов. Минхо провожает его взглядом. Джисон машет ему рукой и убегает, смеючись. А ромашки всё галдят: «Красивый! Красивый!» «Замолчите», — злится на них Минхо. Ромашки замолкают.