В старом коттедже в глубине леса негде ступить — травник потерял свои записи, поэтому перевернул вверх дном весь дом. Книги и рукописи были разбросаны по всем доступным поверхностям. Стол в кабинете, помимо прочего, завален сухими травами. Два рыжих кота клубками свернулись на кресле у камина, а волчонок топтался по разбросанным книгам, виляя меж ног травника.
— Что конкретно ты ищешь? — спрашивает Минхо, оставаясь в дверях комнаты — кабинета и зала одновременно — ведь пройти дальше он просто не мог. — Быть может, я видел твою пропажу?
— В том-то и дело, что я не помню, — сетует травник. — Знать бы, в какой книге это было, тогда бы сразу нашёл, но в последний раз я пользовался рецептом почти десяток лет назад...
— Рецептом?
Чан перестаёт перебирать записи на верхней полке своего книжного шкафа, поднимает волчонка и вручает его Минхо, чтобы не мешался под ногами. Бог немного неуклюже берёт щенка на руки, хлопая глазами в удивлении. Ну и что это сейчас было?
— Это рецепт снотворного, — говорит травник, перелистывая, кажется, теперь свой дневник, пробегая взглядом по строчкам. — Если моя задумка удастся, то я смогу улучшить его. Но сперва мне нужно найти оригинальный рецепт, потому что я не помню ни пропорции, ни полный состав. Только основные моменты.
— Для чего тебе снотворное сейчас?
— Мне не нужно, — качает головой травник. — Чанбин натолкнул на мысль в свой последний визит. Поделился секретом. Я долго размышлял, и всё-таки хочу попробовать.
— Он разве ведает в травах?
— Магия тоже отчасти травничество, — Чан закрывает дневник, разочарованно взирая на следующий. — И наоборот, — открывает. — Я ведь тоже могу колдовать, просто не делаю этого практически — нет нужды. Мне трав достаточно. Чанбину травы не по душе, поэтому колдует без них. Ты ведь знаешь, что в моих лекарствах есть крупицы магии.
Волчонок на руках Минхо вертится, кусает за подбородок.
— Я чувствую чаровство, — бог рукой закрывает своё лицо от щенка, а тот принимается кусать теперь пальцы, играючись, — но не слежу за ним. Весь дом уже давно пропитан твоими чарами.
— Надеюсь, мой дух не задержится тут надолго, когда я уйду.
— Не говори так. До этого ещё много времени.
— Даже ты не можешь знать, — Чан снова закрывает дневник, не найдя в нём нужного. — Ну где же...
— Тёмная книга с зеленоватым корешком.
— У меня четыре такие книги. Или больше?..
— Вот и проверь четыре.
Травник оглядывает хаос в комнате и цепляет взглядом две похожие книги: одну он уже пересмотрел, она лежала на столе. Другая стояла как раз на той полке, которую он сейчас перебирает. Ещё две, скорее всего, были под завалами.
— Не поможешь найти?
— Я держу волчонка, — умывает руки.
Травник прыскает со смеху.
В книге на полке не было нужного рецепта, но нашлось лекарство, о котором Чан вспоминал не так давно и тоже не смог найти. Пройдя по комнате, он нашёл третью книгу — та лежала возле кресла, где клубками свернулись два рыжих кота. Травник пролистал книгу.
— Нашёл, — говорит. — Спасибо.
Минхо кивает.
Иногда бог изволит дать совет, и травнику ничего не остаётся, кроме как прислушаться — бог редко ошибается. У него чутьё на совершенно другом уровне, не на человеческом.
— Раз нашёл, то надо бы теперь прибраться. Я помогу.
— Ты разве не держишь волчонка?
— Он посидит спокойно. Посидишь? — спрашивает, смотря в глаза щенку на своих руках. Тот машет хвостом и облизывается. — Всяко лучше, чем искать твои книги.
Минхо опускает волчонка на пол, и тот, крутанувшись, садится на месте.
— Он слушает тебя больше, чем меня, — вздыхает травник.
— Я хозяин, — отвечает бог. — А тебе бы учить его, пока ещё маленький. Пусть и дух, но видишь же, в нём от волка больше, чем от тебя. Вырастет в непокорного зверя, и быть беде.
— Он-то? — смеётся Чан. — Не волнуйся.
Волчонок лениво зевает — ему скучно просто сидеть, но бог попросил, а значит, нужно ждать. Минхо поднимает с пола несколько книг.
— Как ты собираешься их расставить?
— Разумно было бы по содержанию, но...
Но они потратят весь день, перечитывая содержание и выбирая категории.
Минхо собирает ещё несколько книг и складывает их стопкой на полу.
— Тогда просто расставим по полкам.
— Я совсем запустил твой дом. Извини...
— Это теперь твой дом, — пожимает плечами бог. — Хаос обычно лишь в этой комнате.
Для Минхо уже давно не имеет значения, насколько запущен этот дом. Он, впрочем, запущенным и не был, скорее, слишком обжитым местами. Половину вещей даже из этой комнаты можно было бы расставить по местам или вовсе убрать. Но это всё было жизнью травника — изучение и множество попыток сотворить что-то из ничего. Хаос для одних, но процесс сотворения для других.
Волчонок всё продолжал сидеть на том месте, где оставил его бог, когда они закончили убирать.
— Волчонок, — зовёт Чан, присаживаясь на корточки. Щенок смотрит на него озадаченно, поглядывает на бога.
— Иди, — говорит Минхо.
Щенок радостно скачет к родителю, виляя хвостом.
— Ха-ха-ха, у тебя хвост отпадёт так, — смеётся травник, ловя скачущего волчонка. — Ну-у, оставь моё лицо в покое, — улыбка яркая и любящая — травник души не чает в своём фамильяре, всё никак им натешиться не может.
— Ты придумал ему имя? — спрашивает Минхо.
Чан качает головой.
— Он хочет твоё имя, — говорит бог.
— Моё? — Минхо кивает. — Волк Чан... — тянет, пробует на вкус.
Щенок ведёт ухом и поворачивает морду к травнику. Смотрит на него большими наивными глазами, полными любви и обожания.
— Тебе правда нравится? — спрашивает Чан, будто волчонок ему сможет ответить. И всё-таки щенок тявкает, виляя хвостом.
— И всё же Волчонок мне больше по душе, — мягко говорит. — Могу я звать тебя так и дальше? — улыбается нежно, почесывая за ухом щенка. Волчонок снова тявкает. — Буду считать это за «да».
— Это и было «да», — говорит Минхо. — Но теперь он знает, что его имя Волк Чан.
— Вот как. Тогда я рад.
Лето проходит, и жизнь бога едва ли меняется день ото дня. Старый коттедж с маленьким садом за ним, где травник выращивает свои травы, тихий лес, куда люди не ходят без надобности, залитое догорающим летним солнцем ромашковое поле, что так и не оставляет деревенский мальчишка.
Мальчишку бы отвадить, но у Минхо сердце не на месте, когда поле остаётся само. Он не может не приходить. Что-то этим летом должно случиться, чует сердце бога. И это что-то приближается, ведь лето догорает.
Минхо сидит в тени ветвистого старого дуба и смотрит на поле. Ромашки тихонько переговариваются между собой — даже не смотрят на бога. Минхо читает роман из библиотеки травника. В корзинке с дюжину грибов — богу стало уныло по пути к полю.
Ромашки перестают болтать, начинают волноваться, будто бы их раскачивает ветер.
— Что случилось? — спрашивает Минхо вслух. В ответ шептание вместе с ветром.
Чужак.
Бог всматривается вдаль, но чужака не видит.
— Покажите, — говорит ромашкам, и те кренятся в одну сторону. Минхо идёт за ними.
На самом краю поля светловолосый юноша в деревенских одеждах. Минхо подходит ближе, но на глаза не показывается — таится нетелесным духом, как и положено богу.
Юноша осматривает поле — ветер раскачивает цветы волнами, будто озеро ромашек посреди леса. Он проходит вглубь и останавливается среди цветения. Края видно, но они так далеки, что от центра поля лесная полоса видится голубой. Вдыхает цветочный аромат, дышит ветром и ромашковым шёпотом, ловит веснушками поцелуи солнца. В волосах путаются золотые лучи, переливаются и теряются в светлых прядях. Глаза полуприкрытые, прячутся под густыми ресницами. Юноша смотрит на цветы трепетно, несмело.
Ромашки шепчутся — человек красив, и красота эта кажется богу смутно знакомой.
Юноша отрывается от ромашек и оглядывается. Смотрит сквозь бога — не видит его. В глазах ясных и голубых, как утреннее небо, тревога.
— Кто здесь? — спрашивает юнец, но в ответ лишь молчание. Бог молчит, и ромашки молчат. Никого здесь нет, юноша. Лишь сотни глаз, что взирают на тебя, и безвестный бог, чьё сердце поросло цветами.
Вскоре юноша уходит, а вслед за ним идёт домой и божество.
Голоса в саду заставляют Минхо задержаться на пороге. Кого занесло к старому коттеджу среди леса?
Бог обходит дом, и видит высокого светлого юношу с жемчугами, рассыпаными по волосам. Рядом с ним низкий злыдень в тёмных одеждах — полная противоположность хрупкому эльфу. Оба беседовали с травником. Минхо подходит беззвучно, оставаясь нетелесным духом, но Хёнджин замечает приближение бога.
— Ты здесь, — говорит он, смотря прямо в глаза Минхо. Чаровник рядом с ним заозирался — он бога не видит. Травник тоже не видит, но не тревожится — бог часто исчезает и появляется из ниоткуда. За долгие годы он научился различать присутствие божества, пусть и не видеть. Узреть позволено лишь тем, чьи души подобны душе бога. — Мы лишь наведаться, не более, — улыбается хрустально.
Минхо появляется перед людьми, и чаровник перестаёт искать его — упирается и сверлит взглядом. Травник едва кивает — приветствует.
— Злыдень, — цыкает бог, и отводит взгляд. — Болтайте, — он отворачивается полностью и идёт всё-таки к дому. Интерес удовлетворён.
— Я пойду за ним, — говорит Хёнджин. — Вам же я не нужен.
Двое кивают, и юноша спешит за богом.
— Минхо, подожди! — золотые листья на голове несмело дрожат от движения. Тонкий золотой венок украшает голову юноши, и заставляет взгляд задерживаться на себе. Украшение кажется таким же хрупким, как его носящий. — Что тебя тревожит?
— Отчего такие мысли? Меня ничто не тревожит.
Корзинка с грибами стоит на пороге, а рука касается двери, но не открывает её.
— Я просто... чувствую.
— Чутьё тебя подводит.
— Разве?
В тёмных глазах юноши переливается ночное небо. Он взирает на бога внимательно, изучающе. Изящное лицо замирает в сомнении — он не верит, что ошибся.
— Мои тревоги неизменны.
— Твоя душа дрожит, Минхо.
— Моя душа тебя не касается.
— Не касалась бы, не влияй она на лес. Но лес это мой дом, и трепет твоей души меняет его. Мы лишь беспокоимся...
— Кто — «мы»?
— Я и Чанбин.
— Я не хочу слышать твоё «мы», если оно и о нём тоже.
— Хорошо,
я беспокоюсь.
Меня пугают изменения в лесу. Поле цветёт, но лес умирает.
— Я ничего не могу с этим сделать, Хёнджин.
— Да как так? Ты хозяин этих мест! Это твой лес, твоё поле, они поддаются твоему влиянию!
Минхо взирает на эльфа и видит нечеловеческую красоту.
Светлая кожа, будто мраморная, изящные тонкие руки и длинные пальцы, украшенные золотыми браслетами и кольцами. Хёнджин похож на утреннюю росу — хрустально чистую, прозрачную, мерцающую в солнечных лучах.
Полупрозрачные одежды струились, едва не касаясь земли.
Он эльф, лесной дух или сказочная фея — ни одно живое существо не посмеет сказать, что Хёнджин человек. В нём нет ничего от людей, ничего земного. Лишь неосязаемое прекрасное.
— Я не могу заставить лес измениться.
— Но он меняется
из-за тебя!
— Из-за меня, а не по моей воле, Хёнджин. Сколько, по-твоему, нужно сил, чтобы повлиять на весь лес? Это не сад за домом, где стоит лишь захотеть, и любой цветок вырастет, подпитываясь чарами травника.
Хрустальное лицо дрожит, будто вот-вот разобьётся, покроется трещинками боли. В глазах звёзды-слёзинки, что вот-вот норовят упасть на порог старого коттеджа и превратиться в жемчуга.
Бог дорожит лесным духом, как своим сердцем. В нём всё самое светлое, что могла сотворить жизнь, в нём утренняя роса, что вобрала в себя звёздное ночное небо и первые лучи утреннего солнца, в нём любовь всего живого ко всему живому. Минхо не знает о нём ничего, но также он знает о Хёнджине всё, равно как и эльф знает о боге больше, чем тот может предположить.
Их существование было бы совсем одиноким одно без другого. Бог, что должен хранить свои земли, и дух природы, что был рождён из любви леса.
— Лес умирает, а ты лишь смотришь на это... — дрожит мелкой рябью голос Хёнджина.
«Это умираю я, а не лес», — отвечает Минхо, но голос его остаётся беззвучным. Бог не посмеет сказать это вслух.
Однажды ромашки проросли в его кровоточащем сердце, и с тех пор уж не один десяток лет минул.
— Ты проливаешь слёзы понапрасну, — бог касается мраморной кожи, вытирая со щеки слезу-жемчужинку. — Не в твоей власти что-либо изменить, Хёнджин. Купайся в любви природы, мой милый друже, твоё существование — величайший дар всему живому. Носи злато и цветочные короны, растворяйся в росе и предрассветном тумане, наслаждайся жизнью.
«Я умру, но лес будет жить и после меня», — шепчет божья душа, а уста глаголят:
— Мне тягостно видеть твои заплаканные очи, друг мой. Улыбайся, Хёнджин, улыбка тебе к лицу, как лёгкие одежды и жемчуга в волосах.
В Хёнджиновых глазах ночное небо меняется на переливы золотого закатного солнца. На пороге старого коттеджа жемчужная россыпь, что вот-вот расстает, будто её никогда и не было. Бог и эльф смотрят друг на друга, как старые друзья, что прошли вместе невзгоды и радости. Один ищет утешение и надежду. Другой лишь взирает на прекрасное, не пытаясь искать спасения израненной душе.
— Твои тревоги и печали съедят тебя заживо, как лесная чаща ест заплутавших животных, — льётся мёдом жестокая правда из Хёнджиновых уст.
— Не ведаю, о чём ты, — отмахивается бог, поднимая корзинку с грибами и открывая наконец дверь дома. Они топтались на пороге до глупого долго.
— Лишь мысли вслух, — выдыхает эльф. Лишь мысли вслух...
❁ ❁ ❁
Прозрачный ручей протекает меж пальцев, омывая руки прохладой. Хёнджин черпает ладонью воды и отпивает.
— Сладкая, — говорит эльф своему хмурому спутнику.
— Не пей из ручья, ты не дикое животное.
— Чем тебе дикие животные не угодили? И откуда же мне пить, если ручьи под запретом?
— Возле дома есть колодец, там и напьёшься.
— Но до дома путь неблизкий, — сетует дух. — И если тебя будет мучить жажда, неужели ты не станешь пить с ручья? В нём вода чистая, прохладная...
— И сладкая, — перебивает чародей. — Вода не должна быть сладкой, она безвкусная.
— Много ли ты знаешь! — почти возмущённо вспыхивает Хёнджин. — Всякая вода имеет свой вкус, не бывает так, чтобы вкуса у неё совсем не было!
Чародей всё хмурится, фыркает, делает шаг в сторону, затем ещё один, и снова.
— Просто уходишь? Постой, подожди меня, — эльф спешно поднимается от ручья в попытке поспеть за человеком. — Ты совсем не в духе после того, как мы побывали у Минхо...
— Если бы он не появлялся, я был бы в духе.
— Неправда. Стоит тебе приблизиться к его дому, как твои вены чернятся ядом.
— Прям таки чернятся?
— Не по-настоящему. Но ты плюёшься ядом, едва завидишь Минхо. А если его нет, то всё равно напряжён, будто ждёшь, что он вот-вот появится, и тебе понадобятся твои колючки.
— Колючки? — чародей прыскает со смеху.
— Ты словно ёж, что щетинится, чтобы защитить себя. Но ведь защищаться не от кого...
— Не от кого? Божество, что плевать хотело на тех, кого должно защищать и оберегать. Убийца леса, что давно уже игнорирует отраву, что сжирает его изнутри.
Наш дом в лесу, Хёнджин, и он с каждым годом всё ближе к чаще леса. Она разрастается, и твой бог ничего не делает с этим, закрывает глаза. От такого бога
нужно защищаться. Он не справляется со своей единственной задачей.
— Много ли ты знаешь о задачах бога?
— А ты? — встречно спрашивает человек.
Хёнджин останавливается, взирая на своего спутника.
— Мы с ним подобны...
— Вы разные. Ты — лесной дух, отражение природы, её любви. Твой долг залечивать лесные раны, выводить заплутавших людей из леса и оплакивать погибших животных. Он — хозяин, что должен заботиться о своей земле и тех, кто на ней живёт. И свой долг он давно уже забыл.
Хёнджин перебирает свои пальцы, крутит золотые кольца.
— Это несправедливо...
— То, что твой бог забросил лес — вот что несправедливо. Насколько близко чаще нужно подобраться к нашему дому, чтобы ты понял это? Ведь дверь в твой город тоже где-то близко, правда?
— Перестань, прошу, — голос дрожит мелкой рябью, а на лице вековая боль и печаль.
Кажется, что Хёнджин рассыпется, если человек так и продолжит истязать его сердце.
— Джинни, это правда.
— Она жестокая.
— Какая есть, — чародей едва касается мраморной щеки костяшками пальцев — боится поцарапать нежное лицо. Подушечки уже давно огрубели. — Ты слишком привязан к тому, кто давно оставил тебя.
Хёнджин отстраняется.
— Если он не видит чащу, значит мы должны сами о ней позаботиться.
— Делать работу бога? Уволь.
— Но кто тогда? — Хёнджин заглядывает в тёмные человечьи глаза и встречает в них гордое упрямство. — Ты ведь скрыл хижину от людей, покрой и чащу, чтобы туда наверняка никто не зашёл. Лес и сам прячет её от чужих, но с твоей помощью...
— Твой бог так и продолжит закрывать глаза на это.
— Дай ему время, Чанбин, прошу. Он обязательно всё исправит, я верю...
— Одной лишь верой сыт не будешь.
Чанбиновы глаза цвета морёного дуба смотрят пронзительно и строго. Он человек действия, а не слов. Он верит тому, что видит. И Минхо не давал поводов верить в него, сколько бы Хёнджин не убеждал в обратном. Со Чанбин не застал времена, когда сердце бога не взращивало цветы скорби, а его солнечная улыбка и переливчатый смех разливались трелью над полями и меж лесными деревьями. Он застал время, когда божья любовь угасла, очернилась скорбью и поросла ромашками.
Сейчас смех бога лишь скрывает его печаль.
И всё же пусть человек не верил жалкому подобию бога, в которое превратился покровитель этих земель, он верил лесному духу, что своими хрустальными слезами оплакивал его.
Чанбин вздыхает.
— Я скрою чащу, но... Учти, я помогаю тебе, а не ему.
— Я отплачу тебе, — голос эльфа предательски дрожит, а в глазах снова собираются слёзы.
— Перестань, — грубая ладонь касается тонкого запястья с золотым браслетом. — Я делаю это не ради платы, а... ради тебя.
В пронзительном взгляде ни намёка на былую грубость — лишь всепоглощающая любовь и нежность. Хёнджин собрал в себе любовь всего живого ко всему живому, все ясные рассветы и хрустальную росу. Чанбин в себе собрал жестокую человеческую прямоту, твёрдость духа и грубую силу. Коренастый дуб и изящная ива, что сплелись ветвями, переплелись судьбами.
В Хёнджиновых глазах ночное небо и лунный свет, а в глазах Чанбина утопленные вековые деревья.
— Я отплачу, — повторяет Хёнджин, переплетая пальцы.
— Как знаешь, — отвечает человек, отворачиваясь. Он смотрит на поросшую лесную тропу, что ведет к старой хижине. К чародею люди не захаживают в отличие от травника.
— Чанбин...
— Пойдём, нужно многое сделать, — он отпускает руку эльфа и тяжёлой поступью идёт по тропе.
Хёнджин за ним — невесомо.
❁ ❁ ❁
В тёмной лесной чаще, где солнечные лучи теряются, запутавшись в густых кронах высоких деревьев, а земля пропитана кровью и ядом, невесомые шаги эхом отдаются в гробовой тишине. Потресканая кора чёрных деревьев обманчиво переливается серебром изнутри, папоротники цветут огнём, а сухая листва на земле скрывает белоснежные звериные кости, что ломаются под ногами чужака. В этом мёртвом царстве Хёнджин — бельмо на глазу.
Лёгкая дрожь пробирает тело — чаща вызывает страх, а понимание, что в ней не осталось ничего по-настоящему живого, бьётся в груди болью. Лес тщательно прячет чащу от людей, но не может скрыть её от абсолютно всех. Животные всё ещё забредают сюда по неосторожности. Люди всё ещё могут сюда зайти.
Эльф останавливается у пылающего папоротника, закатывает рукава рубашки, чтобы не опалить их пламенем, и тянется к цветку. Огонь гаснет, едва стебель ломается, и цветок вместо алого становится золотым, перестаёт гореть.
За спиной хрустит сухая ветка, и эльф оборачивается. Это воробей едва избежал смерти в чреве плотоядного цветка. Хёнджин подходит к цветку — нежно-розовому снаружи, но угольно-чёрному внутри — и видит, как в соках цветка плавают мелкие обглоданные кости.
Эльф прячет цветок папоротника за пазуху и спешно уходит. Мёртвая тишина вокруг давит, душит, угнетает. Вдруг впереди в угольной черноте чащи видится белоснежное пятно. Хёнджин останавливается, взирает на него, как на нечто невероятное.
Такое же бельмо в глазу, как сам Хёнджин. Такое же неуместно чистое и безгрешное создание.
Ягнёнок в лесной чаще, где не выживают даже волки.
Хёнджин делает шаг вперёд, и ягнёнок, испуганный движением, скрывается в лесу. С золотого венка на голове опадает листок.
Хёнджин идёт всё быстрее, пока не срывается на бег.
Лесная чаща давно позади, но в сердце засел страх, что не утихнет, пока перед глазами не вырастет маленькая хижина чародея, а руки не зароются в колючие тёмные волосы.
Чанбин ловит эльфа в свои объятия, когда тот врывается в дом дрожащий и с полными ужаса глазами.
— Что случилось? — спрашивает человек, удерживая чужую дрожь крепкой хваткой. Он твёрдо стоит на земле, в его руках безопасно и надёжно.
— Папоротников цвет... Я нашёл... — шепчет. — Теперь ты можешь спрятать чащу...
— Тебя всего трусит. Что случилось?
— Пустое... Просто закончи заклинание, чтобы туда точно ни один человек не попал.
Хёнджин увидел то, чего не должен был. Мёртвая чаща не пугала его настолько, как белоснежный ягнёнок среди костей и смерти. Невинный и безгрешный — он не вписывался, пугал до отчаянного вопля. В таком зловещем месте настолько чистое создание — либо злейшее из зол, либо само сердце чащи.
Знает ли Минхо, что сотворил подобное? Или он избегает лесную чащу так же усердно, как лес скрывает её от людей?
— Хёнджин, — человек смотрит в глаза внимательно и выпытывающе. — Что ты увидел в лесу?
— Птичьи кости, — говорит правду. — Угольные деревья, плотоядные растения, цветущие папоротники, волчьи ягоды...
— И? — настаивает Чанбин.
— И белоснежного ягнёнка... — сдаётся эльф.
Чанбин смотрит нечитаемо.
— Белоснежный ягнёнок там, где даже волки умирают. Занимательно. Твой бог не лишён чувства юмора.
— Возможно, он даже не знает о нём...
— Да и плевать, — отвечает чародей. — Давай цветок. Закончим начатое.
