Бог с ромашкового поля

Джисону двадцать лет. Детство давно позади, а юность догорает последними углями — теперь он взрослый, на его плечах ответственность за свою жизнь. Сынмину тоже двадцать, и на его плечах теперь большое хозяйство и болеющий дедушка. А Чонину четырнадцать, и матушка наконец перестала оттягивать его взросление — дальше просто некуда. Зима в этом году вступила в свои права слишком рано — деревья не успели скинуть пожелтевшую листву, как их замело холодным снегом, укрыло белым одеялом. Деревня едва успела подготовиться к зиме. Снегами замело все лесные тропы, льдом покрыло озеро и морозным инеем присыпало болезни. Этой зимой старики и дети болеют особенно тяжело. А лекарств недостаёт. Сынмин уж месяц не спал толком — ухаживал за болеющим дедом, бегал к соседям, у которых болела маленькая дочь. Делился лекарствами, помогал, чем мог. Сынмин остался сам с непомерным грузом ответственности — родители его работают в городе и на зиму точно не приедут — дорог нет; бабушка уж год как почила, а Чониновы родители и так чем могут помогают по хозяйству. И если бы Сынмин только мог чем-то помочь маленькой болеющей Кюджин или своему дедушке — но Сынмин не понимает в лекарствах абсолютно ничего. Деревня покупает их у травника, но в этом году запасы сделать не успели — лесные тропы замело слишком быстро. Теперь в лес до весны ходу нет — заблудишься, замёрзнешь насмерть. Сынмин, пусть и знает дорогу к травнику, побоится идти в лес зимой. Да и в общем — побоится идти в лес. Лесные тропы под плотным белым одеялом, что трещит под ногами с каждым шагом. Морозный воздух кусает щёки и нос, с ветром пробивается под изношенную шубу. — Ты уверен, что знаешь дорогу? — бархат чужого голоса согревает сердце в противоположность холодному ветру, что морозит уши. — Ты хочешь, чтобы я был честным или?.. — встречно спрашивает Джисон. Ёнбок в ответ прыскает, едва сдерживая смешок. — Ну, я знаю, какой дорогой нам точно не нужно идти. — Надеюсь, мы не заблудимся. «Я тоже», — одними губами произносит Джисон. Станет совсем грустно, если он скажет это вслух. В конце концов Ёнбок пошёл с ним, потому что доверяет ему. Зимний лес кажется пустым и безжизненным. Серое небо над головой вот-вот вновь начнёт сыпать снег, заметая следы двух путников, что ищут дом травника. Им бы управиться до того, как начнётся метель, но они даже не знают, идут ли в правильном направлении или свернули совсем не туда. Ёнбок напевал себе под нос какую-то лишь ему известную мелодию. Джисон всё сильнее кутался в свою изношенную шубу, пытаясь не растерять оставшееся тепло. Если они не найдут сегодня дом травника, то и не потеряют ничего по сути — только время. Они никому не говорили, что хотят отправиться за лекарствами, ведь даже не были уверены, что смогут найти дом лекаря. Обычно за лекарствами для всей деревни ходил староста, Сынминов дедушка, но в этом году он успел забрать лишь треть — сперва лесные тропы замело снегом, а потом староста и вовсе сам слёг. Обычные деревенские к травнику ходили только по крайней нужде — боялись его, да и путь неблизкий через лес. Джисон, по правде, тоже боялся. Из рассказов, травнику уже по крайней мере с полвека, и в уединении он живёт не просто так — помимо трав ещё и в чарах ведает. Им бы найти дом, а дальше Джисон разберётся. У него язык подвешенный, он легко объяснит, что да как, почему они пришли зимой, и почему старосты с ними нет. Пусть Хан и боялся травника, которого ни разу в жизни не видел, он был готов на всё, чтобы помочь Сынмину и дедушке. Ведь они его семья. Признаться честно, Джисон ожидал найти деревянную хижину, что уже косится от времени. Но вместо этого они нашли большой каменный дом с покатой черепичной крышей. Дом старый, но ухоженный, с небольшим садиком за ним и выбеленными деревянными рамами. Даже в деревне не у каждого был такой красивый дом. — Этот дом такой... — начал было Ёнбок, но так и замолк — не смог подобрать слов. Джисон в ответ кивает. Он тоже приятно удивлён. Постучать в дверь они решаются не сразу, лишь через несколько минут пустого топтания на пороге. Дверь открывает мужчина с виду лет двадцати пяти — ненамного старше Джисона с Ёнбоком. Неужто у травника есть подмастерье? Мужчина смотрит с удивлением ещё несколько секунд, пока наконец не спрашивает: — Вы за лекарствами? Джисон на миг теряется, но быстро собирается и кивает. Мужчина смотрит ещё несколько мгновений вдумчиво, но отходит от двери, приглашая гостей зайти. — Зима уж на дворе, я думал, в этом году больше никто не придёт, — говорит мужчина. Его тёмные волосы немного вьются, на плечи накинут вязаный шарф, с виду очень тёплый, а уставший взгляд всё же остаётся приветливым — вовсе не пугающим. — Снимите шубы, погрейтесь. Вам нужны какие-то конкретные лекарства? — Мы-ы-ы, — тянет Джисон, снимая свою старую шубу, — за теми, что остались для деревни. Мужчина окидывает его взглядом. — Эти лекарства я не могу вам отдать. Их забирает деревенский староста. — Мы как раз поэтому, — вмешивается Ёнбок. — Видите ли, зима в этом году началась рано, а наш староста заболел. Он не может прийти. Да и вряд ли кто-то придёт до весны. Все тропы замело снегом, сюда и дорогу-то не найдут. — А что же вы тут делаете? — Деревне очень нужны лекарства. Если бы можно было обойтись тем, что есть, то нас бы здесь не было. Но этой зимой сильно болеют старики и дети, мы решили рискнуть. Нам нечего терять, — говорит Джисон, следуя за мужчиной вглубь дома. Ёнбок идёт рядом, кивает на каждое слово. — Прям уж таки нечего терять? — спрашивает мужчина, останавливаясь в комнате, похожей на кабинет — все полки у стен были заставлены книгами, на столе стопками лежали бумаги, а на полу у камина, свернувшись тремя пушистыми клубками, на пледе лежали три кота. Кресло у камина было занято другим человеком, а вот диван в противоположном углу комнаты пустовал. — Садитесь на диван, — кивает. Джисон с Ёнбоком послушно усаживаются. — Мы бы только время потеряли, если бы не нашли дом травника, — отвечает Джисон. — В лес зимой не просто так никто не ходит. Вы могли потерять не только время, но и жизни, если бы не нашли мой дом и заблудились. — Так вы и есть травник? — спрашивает Ёнбок. Мужчина озадаченно переводит взгляд с Джисона на него. — А кто же ещё? — Ну... Вы очень... — Молодой, — переливом колокольчиков звенит голос человека, что сидел в кресле. Джисон наконец решается его рассмотреть — светлые волосы, такие же пшеничные как у Ёнбока, тёмные глаза, в которых будто переливается огонь от камина, и изящное лицо, будто у дорогой фарфоровой куклы из города. Он похож на фею из сказки, но не на реального человека. А ещё он улыбается — мягко и ясно. На втором незнакомце молочный свитер тонкой вязки, с виду совсем невесомый, но такой пушистый, что, кажется, если в него укутаться, можно наконец согреться. На ногах большой и наверняка тёплый узорчатый плед, что наполовину спадает на пол. В волосы у него вплетены жемчужные бусины — они переливаются при свете огня из камина. Сказочный. Других описаний у Джисона просто не найдётся. Травник вздыхает. — Как вас зовут? — обращается в гостям. — Хан Джисон. — Ли Ёнбок. — Что ж, Джисон и Ёнбок, меня зовут Бан Чан. А это, — он указывает на парня, что сидел у камина, — Хван Хёнджин. И на самом деле нам обоим куда больше лет, чем может показаться. Те, кто неразрывно связан с чарами, очень долго остаются молодыми. Вам следует это знать. Итак, вам нужны все лекарства, что должен был забрать староста, верно? Мне нужно будет некоторое время, чтобы всё перепроверить, а вам — чтобы отогреться перед обратной дорогой. Если хотите чего-нибудь выпить, воды или чая, можете попросить Хёнджина. — Спасибо... — кивает Джисон. Травник ещё какое-то время перебирает бумаги на своём столе, находит какой-то список и выходит из комнаты, оставив Джисона и Ёнбока с Хёнджином. В комнате повисло неловкое молчание. Джисон нервно начал перебирать пальцами. Чан сказал, что те, кто связан с чарами остаются молодыми долго. Значит, скорее всего, это правда, что ему по крайней мере пятьдесят лет. А может и больше. А ещё он сказал, что Хёнджин тоже старше, чем выглядит. Значит, он тоже травник? Чародей? Из мыслей Джисона вывело мягкое касание Ёнбока — тот успокаивающе взял Джисонову руку в свою. — Ты нервничаешь? — прошептал Ёнбок на ухо. Джисон кивает. А как иначе? Чан не показался страшным, но всё же в этом доме немного тревожно — незнакомо. И ещё Джисона беспокоит Хёнджин, что уже почти дремлет в кресле, будто их тут и нет вовсе. Вернее, его беспокоит не сам Хёнджин, а то, что они остались с ним в комнате и будто мешают ему. Вдруг Хёнджин поднимается со своего кресла, плед окончательно падает на пол, и под ним виднеется что-то большое и серое. Джисон так и замирает — не собака, но огромный волк, что всё это время лежал в ногах Хёнджина под пледом. — Это Волчонок, — звенит Хёнджинов голос, когда он видит промелькнувший ужас на лице Джисона. — Он безобидный. — Волчонок? — переспрашивает Ёнбок. — Это его имя? Хёнджин думает ещё несколько секунд, но всё же кивает. — Они зовут его Волчонок, поэтому, думаю, что да, — но кто «они»? — Хотите чаю? Травяной, ягодный, ромашковый... Любой на самом деле. У Чана есть почти всё, — мягкая улыбка светит едва ли не так же ярко, как огонь в камине. — Ёнбок, верно? Если хочешь, можем вместе сделать чай. Ёнбок вопросительно смотрит на Джисона, и когда тот кивает, соглашается. Если бы Джисон хоть взглядом показал, что не хочет оставаться один, Ёнбок не оставил бы его. Но всё в порядке, Хану нечего здесь бояться. Джисон остаётся в комнате сам. Он подтягивает ноги к себе, не решаясь шастать тут — на полу возле кресла, где раньше сидел Хёнджин, лежит огромный волк. Поэтому Хан рассматривает комнату. Комната одновременно слишком маленькая для зала, но и слишком большая для кабинета. И всё же тут есть камин, а возле него кресло с лежащим рядом серым волком под пледом. В другом углу комнаты стоит диван, на котором сидит Джисон, а у окна письменный стол, заваленный бумагами. Помимо бумаг и пары книжек, на столе был подсвечник, несколько пучков разной сухой травы и письменные принадлежности. По всему периметру комнаты стояли застеклённые и незастеклённые книжные шкафы, несколько стопок книг лежали просто на полу — видимо, для них не нашлось места на полках или, быть может, травник пользовался ими, поэтому не убирал. Комната была в небольшом беспорядке, но не в хаосе — просто видно, что помещение жилое. Три кота — двое рыжих и один рябой — мирно спали на пледе слева от камина. Волк возле кресла, кажется, только притворялся спящим — он всё время водил ушами, но головы не поднимал. Волки не многим отличаются от диких собак — разве что окрасом. Сынминов дедушка как-то рассказывал, что его друг в молодости подобрал в лесу осиротевшего волчонка, и тот стал ему вместо собаки. Поэтому Хан не боялся самого волка — его скорее пугал размер зверя. Ведь даже лёжа он выглядел куда крупнее даже самой большой собаки, что доводилось видеть Джисону. Страшно и представить, какого он размера, когда стоит на всех четырёх лапах. У Джисона было столько вопросов. Сколько лет на самом деле травнику? Хёнджин тоже травник? Или чародей? Почему у Чана столько питомцев? О чём все эти книги? Почему он выбрал жизнь в уединении в лесу, а не в деревне? Быть может, это связано с тем, что он не стареет? И не стареет ли он в самом деле? Джисон всегда любил сказки, но и подумать не мог, что хоть что-то из них может быть реальностью. И тут травник оказывается совсем молодым мужчиной, но говорит, что он куда старше. И что самое смешное — Джисон готов ему поверить. И готов будет поверить, если ему скажут, что Хёнджин, например, фея, а не человек — настолько ненастоящим и волшебным он выглядит. А Джисон-то думал, что сказочнее Ёнбока людей не существует. В доме травника тепло и уютно — совсем не ощущается, что за окном зима. У Джисона дома зимой немного холодно — в восемнадцать лет он наконец вернулся в отчий дом, но оказалось, что за годы без должного присмотра крыша местами начала протекать, а холодный зимний ветер пробивался через протрухшие оконные рамы. За два года Джисон подлатал крышу, но с окнами пока не разобрался — у него не было денег. И всё же столько лет спустя родной дом перестал казаться действительно родным — родители уже давно скончались, а семьёй Джисону стали Сынмин, Чонин и их дедушка с родителями. Дом старосты ему роднее. И всё же Джисон там никто. Пусть Чонин зовёт его старшим братом, а дедушка относится как к родному внуку, пусть Сынмин ему тоже как брат — они друг другу не кровные родственники, Джисон не может вечность оставаться грузом чужим людям. У Джисона дома зимой холодно. Это место согревал только Ёнбок своим присутствием. Согревал пуще дров, потому что теплил не печь и не воздух, а само сердце. А в доме травника тепло будто шло не только от камина — тут всё было тёплым, будто зимы и вовсе нет для этого дома. Может, дело в чарах? Они и на дом наложены? Джисон крутил в голове самые разные мысли, когда возле него на диване будто из ниоткуда взялся рыжий кот. Хан бросил короткий взгляд на плед у камина — в самом деле теперь там лежали два шерстяных клубка — один рыжий и один рябой. Кот некоторое время будто изучал Джисона взглядом, а потом, видимо, удостоверившись, что человек ему не враг, спокойно отвернулся. Джисон осторожно протянул руку к коту и погладил того — кот замурчал. — Ничего себе, я, кажется, тебе нравлюсь? — мягко улыбается Джисон, продолжая гладить рыжего кота и получая в ответ довольное мурчание. Ёнбок с Хёнджином возвращаются в комнату — у обоих по две чашки в руках. Но для кого четвёртая? Для Чана? Хёнджин ставит две чашки на письменный стол. Ёнбок отдаёт одну чашку Джисону и отпивает со второй. — Это ромашковый чай, — говорит он, садясь на диван. — Хорошо, — кивает Джисон. — Ох, здравствуй, кот, — обращается Ёнбок к новому другу Джисона. Кот рядом с ним бросает короткий незаинтересованный взгляд на Ёнбока и отворачивается. — Ну ладно, — пожимает он плечами. Джисон ещё некоторое время греет руки чашкой, прежде чем отпить чай. Две чашки, что принёс Хёнджин, так и стоят на столе нетронутые. — Пока мы сидим, — вдруг заговорил Хёнджин, — хотите что-то спросить? — Ты тоже травник? — практически не задумываясь, спрашивает Джисон. — Нет, — Хёнджин спокойно качает головой. — Тогда ты просто здесь живёшь? — спрашивает Джисон. — Тоже нет, — отвечает Хёнджин. — Я... друг. — А почему Чан сказал, что ты тоже связан с чарами? И что ты тоже старше, чем выглядишь? — Разве он такое говорил? — удивляется Хёнджин. — Не дословно... — А ты любопытный, Джисон, — улыбается Хёнджин. Улыбка его мягкая и светлая, как лучи утреннего солнца. — Пейте чай, пока не остыл. Всё я вам не расскажу, и сами должны понимать. Мы в первый раз видим друг друга, и, возможно, в последний. Но скажу так — я в самом деле намного старше, чем вы можете себе представить. И, можно сказать, с чарами я тоже связан. В дверях комнаты появляется Чан. — Всё готово, — констатирует травник. — Но там снегопад. Вы сможете добраться до деревни? — А у нас есть выбор? — прыскает Ёнбок. — Останетесь на дольше и до темна не успеете, — вдумчиво проговаривает Чан. — Но если пойти сейчас, то есть шанс заблудиться в снегу... — он растерянно смотрит на Хёнджина. Тот пожимает плечами. Травник подходит к своему столу и берёт единственную стоящую на нём чашку в руки. Отпивает чай. — Меня не должно касаться это, — продолжает озвучивать свои мысли Чан. — Но я не могу позволить вам пропасть в лесу с моими лекарствами. И всё же... Хёнджин смотрит в сторону Чана с едва заметной тоскливой улыбкой. Вдруг плед, что лежал возле кресла зашевелился, и из-под него полностью показался большой серый волк. Зверь спешно подходит к травнику, будто тот его позвал. Сердце Джисона пропускает удар — волк в самом деле огромный. Хёнджин смотрит на зверя и говорит: — Он ведь может провести их. — Волчонок? Сможешь? — недоверчиво спрашивает Чан. Волк заинтересованно смотрит на него, а потом на гостей на диване. Машет хвостом довольно и словно кивает. — Не смотрите так испуганно, — обращается травник к Джисону и Ёнбоку. — Он не обычный волк. — Это уж точно, судя по его размерам, — говорит Ёнбок. Чан качает головой. — Он мой помощник. — Фамильяр, — говорит Хёнджин. — Волшебный зверь. Внешне волк, но он куда умнее обычного волка. Волк самодовольно облизывается и будто кивает, поддакивая. — Что ж, тогда так и сделаем, — говорит Чан. — Можете слишком не спешить, пейте чай спокойно. Волчонок проведёт вас. Они сидят в неловкой тишине совсем недолго — пока Чан сам не начинает задавать вопросы о деревне. Джисон с Ёнбоком отвечают коротко, но по существу. Им скрывать нечего. Да и Чан не вызывает никаких волнений в их сердцах — травник очень дружелюбен. — Сказал бы, что буду рад видеть вас здесь летом или весной, — говорит Чан, стоя на пороге, — вы кажетесь славными ребятами. Но лучше вам здесь бывать пореже. Хорошо, когда в деревне никто не болеет, а лекарства нужны только по осени и по весне — для запаса. — А просто так сюда приходить нельзя? — спрашивает Ёнбок. Чан качает головой. — Негоже деревенским слишком часто в лес ходить без надобности — лесные духи гневаются. Волчонок, — наклоняется к зверю, — выведи их к краю леса, и домой, понял? Волк лает, виляя хвостом. — Удачи вам, ребята, — говорит Чан. — Спасибо, — кивают Джисон с Ёнбоком. Тяжёлый ящик с лекарствами в руках Ёнбока, а перед ним Джисон с Волчонком — протаптывают снег, чтобы было чуть легче идти. Хотя едва ли волк в самом деле протаптывает людям тропу — скорее, идёт быстрым шагом впереди, время от времени останавливаясь и дожидаясь, когда же люди поспеют за ним. За снегом иногда тяжело было разобрать волчьи следы, и тогда зверь возвращался, чтобы люди шли прямо за ним. Когда они уже почти дошли до края леса, снегопад стал спокойнее, и Джисон наконец смог чётко видеть. В какой-то момент волк остановился и залаял — дальше идти он отказывался. — Это всё? — спросил у Джисона Ёнбок. — Мы дошли до края леса? Хан озадаченно смотрит на волка — вокруг них сплошные деревья, но волк крутится на месте и лает. Он будто хочет что-то сказать, но люди его не понимают. — Эм... Волчонок, верно? — обращается Джисон к зверю. Тот заглядывает в глаза, слушая. — Извини, мы не совсем тебя понимаем... Но, кажется, ты не пойдёшь дальше, да? — волк в ответ лает и будто бы кивает. — Хорошо... Тогда нам просто нужно идти прямо, да? И тогда мы выйдем к нашей деревне? Волк начал резво лаять и вилять хвостом, будто соглашаясь. — Хорошо, — сказал Джисон. — Спасибо большое, что провёл нас. Волк напоследок ещё раз гавкнул и, крутанувшись, убежал обратно в лес. — Так ты теперь по-волчьи понимаешь? — улыбается Ёнбок. Веснушки его практически исчезли с лица на зиму, но несколько ярких всё ещё оставались на щеках солнечными поцелуями. — Не понимаю, — прыскает Джисон. — Но Хёнджин правду сказал, он намного умнее обычного волка, поэтому я смог угадать, что он имел ввиду. — И даже поговорить с ним смог, — смеётся Ли. — Пойдём, Бокки, мы и так уже замёрзли. Поменяемся? Ты, наверное, устал нести ящик. — Не поменяемся. Он тяжёлый. — Ну тогда тем более! — Нет, — качает головой Ёнбок. — Протаптывай мне снег лучше. А то все сливки тебе будут — сходил за лекарствами, а я что? Рядом постоял? А так получается, что я их принёс. Джисон в ответ смеётся, а сердце его полнится любовью — такой живой и искренней, что и зимняя стужа не страшна. Солнечный мальчик Ли Ёнбок согревает пуще огня в камине, ведь греет не руки, но сердце.

❁ ❁ ❁

— «Лесные духи гневаются»? — говорит Минхо со смешком, когда Чан закрывает двери. Травник вздрагивает — он пусть и знал, что бог рядом, но не ожидал, что тот окажется прямо за ним. — Ты хотел бы, чтобы я сказал им, что бог не жалует гостей? — Уж лучше лесной дух. От бога во мне нет ничего, — Минхо вертит в руках чашку с недопитым чаем — травяным, не ромашковым. Эту самую чашку Хёнджин оставил на столе рядом с Чановой. Бог всё это время оставался нетелесным духом, чтобы не попадаться людям на глаза, но эльф всё равно мог его видеть. И пусть Минхо не просил чая, Хёнджин сделал и для него. — Это ты сказал, что Волчонок может их провести, — догадался Чан. — Хёнджин повторил за тобой. Минхо кивает. Когда они вернулись в кабинет, Минхо упал на диван, что до этого был занят гостями. Бог устал. Присутствие людей его вымотало. Хёнджин снова сидел в кресле у камина, укрытый тёплым пледом. Рассматривал жемчужины в ладони — видно расплёл одну из своих тонких кос. Двое котов умывались рядом — проснулись. Дуни же лежал теперь на том месте, где раньше сидел Джисон. «Ты помнишь его? Ты был совсем котёнком», — обращается бог к коту в своих думах. Но Дуни не ответил бы ему, даже если бы смог услышать божьи думы — богу подвластно понимать лишь ромашковое поле и отчасти лес. И говорить с фамильярами — в них человеческий дух. — Эти мальчики, — заговорил Хёнджин, — они не показались вам странными? — Нет, — сухо ответил Минхо. Джисон никогда не казался ему странным. Что в детстве, что сейчас — мальчик был особенным, но не странным. Что до Ёнбока... Минхо, кажется, видел его лишь единожды — в тот день, когда они с Джисоном целовались на ромашковом поле. — Светловолосый юноша, — заговорил Чан, — он какой-то... Он вызывает чувства. Минхо заинтересованно приподнимает бровь. Вызывает чувства? Отнюдь. Разве что красота его нежная и лучистая бросается в глаза. — В нём есть эльфийская кровь, — констатирует Хёнджин. — Я почувствовал это, как только он появился в комнате, но окончательно убедился, когда мы заваривали чай наедине. Но он не чистокровный эльф. Быть может, наполовину. И, кажется, во мне он эльфа не почувствовал. Либо не понял этого. Я не уверен. — Хочешь сказать, в деревне есть эльфы? Невозможно, — говорит Чан. — Мы бы знали. — Конечно, невозможно, — соглашается Хёнджин. — Эльфам запрещено жить среди людей. Но нам не запрещено иметь отношения с людьми, хоть это случается и редко. А мальчик сирота — он сам сказал, когда ты расспрашивал. Они оба сироты. Мальчик мог придти откуда угодно. — Разве может эльф любить человека? — спрашивает Чан. — Пусть это и не запрещено, но... Мальчик-полуэльф ведь может родиться только от... — Чан, — останавливает Минхо. — Мы ведаем, как на свет может явиться мальчик-полуэльф. Один из его родителей эльфийской крови. Не важно, как это случилось. Природа любит его так же, как эльфов? — обращается к Хёнджину. — Да, — отвечает тот. — Чан ведь тоже почувствовал это. — Тогда нам нет нужды беспокоиться. Мальчик под защитой. Маленькое сокровище природы, о котором жизнь позаботится. На лице Хёнджина дрогнула улыбка. — Но они с трепетом смотрели друг на друга, — говорит эльф. — С тем самым... — Да, — снова пресно отвечает бог, не давая эльфу закончить. Он знает. Нет нужды напоминать. Нет нужды тормошить старые раны, что кровоточат от вида любви. Любовь в сердце Минхо поросла ромашками — раненая, неуверенная и слабая. Однажды Минхо умрёт, а вместе с ним, он надеется, умрёт и ромашковое поле. Умрёт и память. Но лес будет жить. Травник открывает рот, чтобы что-то сказать, но тот час смыкает уста. Передумал. Он знает бога лучше, чем эльф, знает его раны, как никто другой. Ведь именно травнику пришлось залечивать кровоточащее сердце бога. Ведь именно благодаря травнику безвестный бог всё ещё здесь, пусть его сердце уже не один десяток лет цветёт ромашками. Ведь именно травник нашёл хоть какой-то смысл в ромашках — теперь из них он делает лекарства. Минхо бы их вырвал с корнем, самолично оборвал все лепестки с каждого живого цветка. Но попытается — по-настоящему умрёт, болезненно и жестоко. После этого не видать богу покоя. А он ни о чём больше так трепетно не мечтает, как о покое. Бог не хочет умирать. Но и жить ему незачем. Его существование потеряло смысл давным-давно. — К чему это замечание? — всё же говорит Чан. Он обращается к Хёнджину, не к Минхо. — Это имеет какой-то вес? — Не имеет, — говорит Минхо за эльфа. — Он просто сказал. Мягкая улыбка на Хёнджиновом лице окончательно меркнет. Он подтягивает к себе ноги, кутается в тяжёлый колючий плед сильнее и будто бы становится меньше — но богу всё равно. Он никогда не обратит внимания. Хёнджин в его глазах драгоценность, которую нужно беречь. Но его чувства бога не заботят. «Улыбайся, друг мой», — и Хёнджин улыбается, ведь ему грех жаловаться. Излюбленное сокровище природы, о нём сама жизнь заботится. Эльфа невозможно не любить. И всё же сердце его трепещет перед богом, который позабыл, что такое любовь. И даже когда помнил — не любил. Этот светловолосый юноша, Ёнбок, он такой же. Его невозможно не любить. И это величайшее проклятие эльфийской крови. Эльфы не знают ненависти к себе, но и настоящей любви им не познать — природа просто не умеет по-другому, не умеет не любить их, не заботиться не трепетать от нежности. Джисон держал Ёнбока за руку, смотрел на него ласково и сладко, но однажды он встретит того, кто предназначен ему судьбой, и это будет не мальчик-полуэльф. Ёнбок останется с разбитым сердцем. Как останется и Хёнджин. Ведь его сердце также дрожит перед человеком, что просто не способен по-другому. Эльф роняет жемчужины из рук, и те катятся по полу под ноги травнику. — Ты чего? — спрашивает Чан. — Пустое, — отвечает Хёнджин. — Оставь. Юноши из деревни оживили дом травника, но лишь ненадолго. Зимой всё в лесу будто засыпает, и этот коттедж тоже. Травник зимой берётся за изучение своих дневников, а бог греется у камина или гуляет в саду, если не пропадает на своём поле. Хёнджин в этом доме появляется редко — ему здесь не место. Но бывают дни, когда быть где-то ещё он не может. Дни, когда из всех живых существ его сердце просит оказаться рядом с богом. Или вдали от чаровника. Хёнджин перестал разбирать, есть ли разница между этими желаниями, или они уже давно слились воедино. Сколько бы Хёнджин ни кутался в колючий плед, его ничто не согревало. Огонь из камина плясал оранжевым цветом по комнате, грел воздух и стены, но у Хёнджина замерзало сердце. В доме травника ему не место, и чем дольше эльф остаётся здесь, тем отчётливее он понимает это. Понимает каждый раз, и всё же приходит. Его не прогонят. Ему позволят здесь остаться, сколько ему будет угодно. Ведь травник по-другому не может — он тоже обычный человек. Ведь богу безразлично присутствие эльфа. Его бог на диване гладит рыжего кота с пятном на носу. Дуни, кажется. Хёнджин с трудом различает этих котов — кажется, будто ещё вчера у бога был лишь один рыжий котёнок, которого он назвал Суни, но вот теперь их трое, и для кошачьего возраста их всех уже можно считать старцами. Скоро Хёнджин будет плакать по котам бога, а его жемчужные слёзы будут таять на земле, будто никогда и не были жемчугом. Быть может, и сам бог будет скорбеть, когда его питомцев не станет. Его сердце ещё способно на скорбь. Хёнджиновы мысли плетутся, как виноградные лозы, переплетаются и путаются. Тепло и спокойствие травникова дома сыплет песок в глаза, нагоняет дремоту, и постепенно эльф засыпает, всё так же укутываясь в тяжёлый колючий плед, что мог бы быть тёплым, но сердце не согревал. Он засыпает в кресле у камина, а вокруг него беззвучно ходят коты, бог читает книгу, а травник выписывает что-то важное из своих дневников. Двое юношей уже давно покинули дом травника, а за окном холодная зима, и весь лес уже давно заснул. Хёнджин сквозь сон чувствует, как его щеки нежно касается грубая ладонь, и где-то на краю сознания слышится тихий голос цвета утопленных деревьев. — Ты даже во сне плачешь, — мягко и едва уловимо. А Хёнджин и не знал, что плачет во сне.