lamb land

аки не хотел ебаться. по факту ебаться он не то чтобы особо мог и не то чтобы особо умел – сросшиеся с венами трубки капельниц заменяли ему соитие. мечтательный полусон, в котором он жил столько времени, слыша голоса, будто его окликивают из бездны, все еще лишь стоящего на обрыве, видящего цвета через зеленые вспышки. просто было одно маленькое «но». психушка – это не наркопритон, не парк развлечений, не клуб и даже не церковь. в психушке можно есть наваренную баланду и читать книжки, если ты достаточно безопасен, чтобы не умудриться порезать себя страницей, и если у тебя есть, кому их принести. семья аки приносила ему лишь редкостные кошмары с восковыми плавленными лицами. рыжая девочка была норм. рыжая девочка говорила называть ее «он» и это было не слишком сложно, чтобы отказываться от дырки. ее звали тенши. мило. «тенши» было удобно шипеть на ухо, пока трахаешься на боку под стеганным одеялом в приспущенных спортивках или стоя в туалете. психушка у них была не особо жесткая – по мазанным воспоминаниям убитого лекарствами аки и по рассказам тенши – сбитым и скомканным, как ее волосы. она говорила, как в некоторых психушках двери между коридором и душевыми сняты с петель и мыться с тобой ходит санитарка, стоя напротив. в некоторых психушках нельзя даже посрать одной – это было логично. туалет это чуть ли не самое пошлое и очевидное место, где можно себя убить. место для облегчения и избавления от говна – малышка была в чересчур депрессивной фазе, будто бы гормоны привели ее к новому пубертату. тенши мазала в себя «тестик» уже достаточно времени к тому моменту, как попадала в большинство из своих психушек, но это была первая, где ее положили с мужчиной. она успела сделать себе новые документы к тому времени, как попасть сюда – так что вполне объяснимо. тенши любила члены. иногда она любила их слишком сильно – и аки, слишком флегматичный, чтобы ссориться и прогонять ее, просто ебал ее пальцами до скулежа и всхлипов. почему-то это удавалось немного лучше, чем просто ебля. держать ее через маленькую талию и давить на подвижные, будто бы даже мягковатые ребра, с удовольствием ощущая, как они прогибаются под исколотой рукой, надеясь, что они покалывают легкие – хотя легкие, вроде как, не ощущают боли. аки не думал, что это правильная и полезная функция организма – хотя кого вообще ебет, что думает аки. аки не думает, что его самого ебет, что он думает. перекатывающую во рту его мягкий член, как слишком огромный комок жеванной жвачки, тенши не ебет, что он думает – поразительно. иногда это злит его настолько, что у него встает. *** суперзвезда хяякава аки. тенши о нем читала. аки интересует, почему его положили с челядью. он же такой важный. или нет? – ну… у меня не такой животрепещущий анемнез. все довольно скучненько. изнасилования, наркотики, подростковая проституция, но я сам виноват. это почти что всегда случается, когда ты бежишь из дома, из под мамочкиного крыла. наверное, я счастливее так, чем там. а вообще, не надо мне доверять. я ненадежный рассказчик. я вечно вру. аки и не собирался ей доверять. им руководило навязчивое желание услышать упоминание своей собственной истории из чужих уст заново. по его позвоночнику бегали приятные мурашки, когда сто тысяч раз пережеванные подробности /его/ происшествия вновь растирали на языках. но он вовремя умел смахивать злость за то, что /даже он/ не всегда суперзвезда этого представления. он садил тенши между своих коленей и сравнивал размеры их тел. почему-то это было медитативно. ему нравилось, что когда он показывал «окей» пальцами, то, в получившейся дырке, у запястья тенши было еще лишнее пространство. почему-то это приносило ощущение безопасности и даже ностальгии. будто бы ты ходишь по курятнику, глядя себе под ноги, чтоб не убить цыпленка. будто гладишь маленького котенка – единственного из помета, которого тебе разрешили оставить. тенши поднимала голову вверх, кладя ее на плечо аки, и им приходилось есть языки друг друга, чтобы не становилось слишком неловко и тихо. она любила слюни. аки даже плевал ей в рот несколько раз, потому что опять же – ему было не сложно. она улыбалась его снисходительности – будто на стакане появлялась трещина – такая же измученная, уставшая и /снисходительная/ улыбка. иногда она говорила «спасибо» в его руки после того, как он ее бил. аки до этого не ебался. он видел раньше что у девочек под юбками – но это был не сексуальный интерес. что сказать – с ним случались вещи лучше. он не мог понять зависимость тенши, но возможно это было из-за различия их тел? ему нравилось кончать и пиздить тенши и думать, что он может сломать ей руки. и ноги. и нос. и шею. пробить ей висок несильным ударом по голове, выколоть ей глаза, выдрать клок измучанных, но все еще пышных волос, похожих на паутину, испачканную в пищевом красителе. ему нравилось, как она ойкала, когда он пихал ей два пальца в жопу, пока ебет пизду. какое-то время у него была навязчивая идея трахнуть ее туда, просто чтоб сделать больно и что? отучить быть шлюхой? какая ему была с этого выгода – только один убыток. это его не касалось. ему просто хотелось сказать – что ты нахуй делаешь? его злило, что попасть в психушку и спустить пять лет своей жизни на лекарства и вонючую еду было ее выбором. наверное, впервые столкнувшись с человеком /из внешнего мира/ мирами внутренними (как пошло) аки испытывал зависть. единственным, что у него осталось, была его трагедия – оттого он так и любил слушать ее подробности вновь и вновь, будто бы смотреть автобиографию. будто бы нищий перебирает свои копеечки – вновь и вновь, полируя до скрипа, а затем и вовсе стирая их в труху. идея выебать тенши в жопу была в каком-то смысле эскаписткой и в каком-то смысле поучительной – но если ебать тугие сухие дырки, то члену будет чуть ли не так же больно, как и тугой сухой дырке, которую ебут. сначала он думал так – потом ему просто стало жалко этого долбоеба. он притерся к тенши достаточно, чтобы даже забить хуй на свой скептицизм и в своей голове ассоциировать его с мальчиком. душевно девственный ангелочек, потерянный в своих травмах. совсем молодое лицо, разученное смеяться, но не забывшее, как нужно высовывать язык, когда ловишь сперму. жалко было пиздец – аки ебал и плакал. бить тенши менее приятным не становилось.