lamb land

каким бы шоком и даже разочарованием это ни стало для аки, но его жизнь оказалась не обреченной прогнивать до костей до своего исхода на головокружительных отходах без конца и начала. его жизнь не будет состоять из зеленой краски коридоров, ёбли с тенши и его любимых антипсихотиков – он бы пустил слезу, если бы помнил, как это делать не только припухшими, заспанными глазами чисто физиологически. с проплачено-радостным тоном очередной юрист-коммедиант-режисер-президент сообщает живой легенде, что государство интегрирует ее в общество. хочется вежливо отказаться, но аки кажется, что его выбор тут невелик – либо собственная хата на окраине либо злобная кормежка через зонд за неповиновение, а потом снова собственная хата на окраине и пинок под зад. если отбросить инфантильное нежелание аки двигаться с нагретого места, то схема довольно белая. ему даже предлагают сменить его документы – тенши подбадривается когда это слышит и вызывается помочь, если что – уж он-то с бюрократией прошел и огонь и воду, а сахарный одомашненный (обольниченный) мальчик аки может устать, расстроиться и вообще ничего не сделать. – да ладно, – говорит тенши, накручивая прядку и почесывая ушиб на своей коленочке, голыми пальчиками ступней захватывая ткань спортивок аки и поигрывая с ней. – я, наверное, скоро выйду. будем в гости ходить друг к другу. познакомлю тебе со своими друзьями, устроишься в комбини, на тусовки буду тебя тягать. не жизнь, а малина. еще и пособие от государства должно быть вообще ни капельки нихуевое. оденем тебя по-людски, я бридж тебе проколю, носик, ушки. – щурится. – заживешь. – почему ты вообще сюда попал? – а, – тенши прячет глаза в матрас, будто бы услышал комплимент. аки приподнимает бровь. это вообще не было комплиментом, но кому как. – ну я же говорил, я часто в таких местах. меня мама начала сдавать по богадельням еще в юности. мне лечили шизофрению и сексуальные девиации, я думаю, потому что к диагнозу «транссексуальность» уже не применялась карательная медицина. чуть позже на меня начали стучать мои друзья и бывшие из-за наркоты и самовыпилов. теперь уже такой возраст, когда я сам понимаю, что надо бы полежать. это как санаторий, наверное. посмотрят мою медкнижку, спрячут опасные предметы от меня куда подальше да последят, чтоб таблеточки принимал не только для опохмела после веществ. короче, у меня тут типа отпуск. два раза в год я точно сейчас лежу. – ну и как тебе такая жизнь? – спасает. скорее всего, я бы умер без присмотра персонала. у меня есть даже любимые больницы. рехаб это гнилая тема, да модно, красиво, чистенько, но, по факту, ты можешь юзать прям в них. здесь же нихуя подобного – кренделем завернут и вперед на душ шарко. прелесть. аки пожимает плечами. он опять тянет на себя тенши и тенши льнет в ответ. они лежат как птички – без сложных человеческих эмоций и связей друг с другом, просто создавая тепло между своих тел и ощущение не-одиночества. если честно, аки даже впадлу об этом думать. они два торчка, которые триггерят друг другу эрогенные зоны, потому что у них нет других развлечений. кто-то когда-то сказал тенши, что секс – развлечение бедных. богатые люди нюхают кокаин, охотятся на священных оленей и строят в непале храмы. тенши ответил, что еще богатые люди славятся оргиями с молодыми мальчиками, так что не надо ля-ля. он, как сам собой молодой мальчик двадцати лет отроду, очень даже имеет право, на то, чтобы поебаться. не с илоном маском, господь упаси, но вот с современной легендой – точно. интересно, знает ли аки про свой фанклуб эджевых педовок там, за стенами? знает ли он вообще, что такое эджевая педовка? аки смотрит в потолок так, будто бы не знает вообще ничего. особенно то, какую фамилию себе выбрать. особенно то, как он будет спать с окнами нараспашку, слыша в визгах проезжающих машин болезненные стоны неупокоенных душ своих родственников-самоубийц. он продолжает верить в то, что он помнит отрывками. суицид в его вере был строго-настрого запрещен, кроме как во имя спасения от адских мук на земле, от пыток изнеможения высохшего организма, вынужденного пить кровь вместо воды все время. но если его родители были свято уверены, что человечество ожидает неминуемая и страшная погибель, то почему они не сказали об этом аки? почему они не взяли его с собой? они узнали об этом в церкви и их не выпустили после этого? что произошло в тот день? как много раз его спрашивали и как же сильно он сам хотел знать ответ, хотя… нахуй. он другой человек. а они больше вообще не люди. их тел не существует, их тело прах, их души мечутся, ведь апокалипсис не случился и их побег был напрасен и богомерзок. аки будет молится за них где-то между приемами сертралина, грандаксина, двух нахапов водника и розовой сладкой пизды – только вот это тенши будет принимать его внутримышечно. – тенши. шипит аки, потому что это то имя, которое нужно шипеть сквозь зубы и давать звонкую оплеуху, чтоб мозг звенел. он лезет тенши под кофту сзади, лапает его крохотную, ледяную спинку и тянет еще ближе на себя, злобно толкаясь промежностью в теншино междуножие, все еще скрытое под пижамкой. длинные штаны ниже пяток тенши. глупый принт – синие полоски на сером фоне и бежевые медвежата в порядке рандомайзера. – детка, – шепчет аки в ахере от себя, потому что никогда такого не говорил, но тенши скулит и мечется, будто в него /попали/ выстрелом из ружья или членом в матку. – тенши, выебешь себя мной, если я попрошу? если я буду просто присутствовать, когда ты что-то делаешь и пользуешься моим членом? – аки, я не буду над тобой издеваться. – почему? я всегда над тобой издеваюсь, мне не сложно, зато тебе приятно. и это не издевательство. просто сделай вид, будто бы я не здесь. или будто я здесь, но тебе все равно. тебя ведь действительно интересует только то, чем тебя можно выебать, в чем тогда будет разница? – не только, – бубнит тенши, но его исход уже понятен. он запихивает крохотную ладошку под пояс аки и резинка разношенных треников никак на это не реагирует – настолько миниатюрные ручки обжимаются сейчас с толстым кривым хуем. – молодец, девочка. аки дальше трогает ему спину и позвоночник, слыша сдержанные скулежи, глядя на искусанные губки и на то, как тенши тоже начинает себя тереть в своих этих уебищных штанах – бежевая мордочка мишутки ходит буграми на подвижных пальчиках тенши, засунутых под резинку, играющихся с собой. – давай, игнорируй меня, малышка. не поднимай глазки, не целуйся, у тебя ведь есть мой член, что тебе еще нужно, правда? аки берет лицо тенши в руки и лижет его практически с удовольствием, чувствуя как его собственное лицо /трещит/ словно он улыбается. миленький ангелочек как будто впервые увидел хуй. на щеках ярче выступает врожденная розацея. – не отвлекайся, умничка. самое время его засунуть. не отвечай ничего. не злись, просто думай о самом главном, – аки показательно толкается в ручку тенши и выслушивает его маленький глупый плач. аки может почувствовать, как в его бронхах что-то кипит. это смех. он правда хочет проржаться всласть. почему-то тенши выглядит так, будто его убивают – котеночек не привык заботится ни о ком в постеле. в клоповной койке очередной психушки он не заботился ни о ком тем более. он, сжавшись в клубочек, не поднимая взгляда, спускает штаны им обоим и закидывает ножку на бедро аки – аки почти не чувствует ее веса. аки целует его в переносицу, будто бы кладет в гроб и держит, держит, держит, как охотник подстреленного зайчишку. бело-розовое лицо гримасничает настоящей болью. кому-то стало непонорошку страшно брать ответственность хоть за что-то. пускай. надо же когда-нибудь привыкать. – но ты же хочешь член, так возьми его. он уже так рядом. совсем чуть-чуть осталось. нассаживайся, котенок. сядь мне на хуй. попрыгаешь на мне? попрыгаешь на своей временной игрушке ? как плюшевая собачка в игровом уголке больницы. пыльная, грязная и в слюнях. аки фантомно ловит краем барабанной перепонки, что тенши шуршит губами «мне это не нравится», но аки уже отвлекает влажное тепло чужих внутренностей. это был первый и единственный раз, когда ебля ощущалась, как в раю. в этот раз его мысли перевернулись вверх тормашками и встали дыбом – он думал, как неведомая сила ломает ему все кости и вырывает его язык, топчет всем весом вселенной аки в жалкую кровавую отбивную, и только член аки остается живым и чувствительным, потому что член – это то, чего хочет тенши. «мне это не нравится» пусть пиздит. она всегда пиздит, ебучая лживая дырка. она сама про себя это и сказала. – сделай что-то противное, – нарушая правила собственной же игры, аки берет тенши за косточки над пиздой и вбивается в его тело, растирая себя, как ластик об тетрадку с неправильным уравнением. у него ноет член. ему нужно ебаться. он хочет чего-то большего. – что-то противное, все, что придет тебе в голову. можешь обоссаться на меня, я отдам тебе мое постельное. сделай уже что-нибудь. тенши смотрит куда-то вниз глазами, полными ужаса, и аки хочется выпить их. – я-я хочу от тебя аборт? тенши трясет башкой, будто бы понимая, что сказал какую-то бредятину, которая не удовлетворяет аки, и прежде, чем в глазах аки восстановится безразличие, тенши зажимает его нос пальцами и пихает три пальца в его же горло. через секунду, (не очень) хорошо поразмыслив добавляет к ним и мизинец. аки выгибается на постели, уложенный на лопатки – он не может дышать и по его горлу уже плещется теплая рвота, пальцы тенши по кончики в ней – почему-то возникает ассоциация, как мама аки мочила свои ножки в близжайшем озере. желудочный сок попадает в рот, жалкими струйками капает с углов губ, но большая часть стекает обратно в глотку и аки давится своей рвотой и дышит в ней и, кажется, она булькает в его легких. язык жжет, но он впитывает в себе горькую желчь, как губка и /расбухает/ и /расбухает/ не только его язык. аки спихивает тенши с себя на пол, прокашливается и выдает полноценную порцию блевотины на его простыню, поджимая к себе одеяло, трясущимися руками. он чувствует призрачные прикосновения к своему бедру, будто по нему бежит сенокосец, и тенши кладет влажную ладошку в чем-то липком ему на член и сжимает ладонь в кольцо. – я потом слижу у тебя с члена. т-твою рвоту. все хорошо. аки ловит себя на мысли и мысль непристойная. мысль звучит как «увидеть тенши раком, лакающего рвоту с собственной простыни, выпячивающего жопу в стремных штанах с медведями и показывающего ножки». аки ебет собственную блевотину с чужих рук и все, что он говорит – я все-таки отдам тебе постельное. *** аки едет в новый дом через две недели. через почти ровно год после того, как лишился старого. тенши обнимает его за руку, говоря, что они встретятся в сети. если честно, аки снова ему не верит. если честно, то аки скорее поверит в то, что один встретиться другому на заголовке журналов – молодой пидорас-наркоман без родственников сбросился с моста. применимо к ним обоим, так что… – может мне продать свою хату и купить маленькую ферму с цыплятами посреди ничего? – не делай вид, будто ты не хочешь жить в столице после всего. глотнуть настоящей жизни. «глотнуть настоящей жизни из-за которой ты добровольно кладешь себя в психдиспансер два раза в год» вообще-то тенши очень даже прав. аки было всего девятнадцать и от жизни он вкусил многое, но будто бы не то, что ему надо. вообще не то. совершено. он лежал на боку и думал, что будет делать. можно следовать тому плану, который они обсуждали (в одно лицо). аки будет работать кассиром и заниматься всякой хуйней с теншиними junkies друзяшками. притрется в чужую жизнь, чтобы жить свою собственную – но аки не был уверен, что хочет жить настолько впритирку с кем-то и надеяться на кого-то. больше ему бы понравилось проводить время одному – но одно дело проводить время одному в больнице, где в случае чего тебя накачают дочерними производными опиума, и совсем другое – закрыться в своей квартирке, где всем на тебя насрать. где никто тебя не найдет. где никто даже не будет тебя искать, потому что ты – единица. аки не хотелось думать о своем будущем, но оно маячило перед глазами слишком уж навязчиво, как и вопрос – что, всё? его невероятная значимость и эксклюзивность себя уже исчерпала? он затеряется среди тех, кто /ничего не видел/ и будет жить свою /маленькую/ (убогую) псевдо-жизнь? это его бесило. он понял, что со стороны он выглядит, наверное, как еблан. лежит и злится. конченое уебище. не в силах ничего придумать, поменять и оторваться от кормовой сиськи лекарств за государственное бабло и запаха хлора, заменяющего парфюм. но он же имеет право? он столько пережил. он потерял абсолютно все – как ему обрести что-то собственное опять, самостоятельно, в одно рыло, без никого – песчинке, крошке хлеба, капле воды? он почувствовал себя крошечным. он закрыл глаза и начал убеждать себя в том, что – рано. ничего еще даже не началось и /он будет смотреть по ситуации/. наглый бред и жалкие оправдания были единственным, что могло его успокоить.