Это мои качели

Арсений счастлив. Не на сто процентов, конечно, но счастлив. Поступил на бюджет в университет, и все бы было прекрасно, если бы в театральный, как хотел, а не на экономический, как решил отец. Споры с папой не привели ни к чему хорошему, только к бесконечным ссорам и, в случае чего, отказе в помощи с деньгами, а это добавляло проблем. Радовало то, что он свалил от родителей, и не просто в общагу, а в общагу в другом городе. Планы грандиозные. Сначала Арсений мечтает познакомиться со своим соседом по комнате, потому что все эти американские фильмы и сериалы буквально вскружили голову и показали, как все выглядит в идеале. Общага уже не тянет на идеал, но он и не надеялся на условия отеля пять звёзд. К счастью, это не самое худшее общежитие, по крайней мере всё, что сейчас смущает Арсения, это совместный душ, остальное он пока не видел. Две коробки, которые он решил, что без происшествий сам донесёт до комнаты, мешают видеть то, что находится перед ним, из-за чего он пару раз чуть не врезается в прохожих и быстро извиняется, ещё и пешком поднимается на шестой этаж — лифт сломан. Чудненько. В комнату приходится войти с ноги, не пафосно конечно, как в фильмах, но и не уронив ни одной коробки — это уже достижение. Арсений сразу слышит, как кто-то шебуршит, и решает, что это сосед, развернувшись он ставит коробки, предположительно рядом со своей кроватью. — Я — Арсений, — поворачивается к предположительному соседу. — А я — Нина Михайловна, — говорит комендант, с которой он познакомился минут тридцать назад. Арсений закатывает глаза и не комментирует то, что коменда каким-то образом оказалась в его комнате, но та решает нужным объясниться. Рассказывает, что сосед его приедет почти под ночь, и он слезно умолял заправить ему постель. Попов пытается вспомнить, в какой это момент коменданты так возятся со студентами, и решает, что этот сосед ему уже не нравится — слишком много чести. Хотя, может у него какие-то тут связи, и это поможет в дальнейшем. Весь день Арсений занимается раскладыванием вещей: каждой находит своё место, только решает, что внешним декором займётся завтра, потому что сейчас сил уже нет. Отзванивается родителям, потому что маме обещал, а потом минут тридцать болтает с бабушкой, потому что этим летом не удалось приехать к ним в деревню даже на пару недель. Та рассказывает о поспевшем урожае и о том, как им было скучно без него, а дедушка на фоне бурчит, что мальчик, вообще-то, вырос, и ему, наверное, совершенно не хочется торчать с пенсионерами в деревне. Арсений смеётся, а потом говорит, что это совсем не так, и он был бы рад оказаться сейчас у них. Наболтавшись, он решает испробовать душ. К его удивлению, всё оказывается не так плохо: напор хороший и вода горячая, как Арсений любит, а небольшие стенки, которые огораживают каждую душевую лейку, создают ощущение уединённости — приятно. Попов даже успел разнежиться в такой атмосфере, тем более почти никого не было: время уже позднее, не для купаний. Нужно запомнить и стараться выискивать время, когда людей почти нет; он не готов видеть очень много голых жоп в одном месте. По крайней мере, не при таких условиях. Дверь в комнату оказывается открытой, не нараспашку, но замок не закрыт. Арсений думает, что у него маразм, и он просто не закрыл, только вот заходя в комнату он слышит тихое сопение, а подойдя к своей кровати понимает, что доносится оно с неё. Он чувствовал себя медведем, который ушёл по грибы да по ягоды, а по возвращении обнаружил чужака в своём доме — в его случае — в кровати. Когда-то такое уже было… — Кто ты, и что ты забыл на моей кровати? — Арсений решает не церемониться, резко трясёт гостя за плечо, тот только отмахивается. В воздухе витает тонкий аромат алкоголя и, кажется, Попов знает, почему гость так крепко спит. — Эй, вставай! — орёт уже он. Одним из вариантов, который Арсений придумывает, является обливание водой, вот только где ему потом спать, не на мокром же. Поэтому эту идею отметает, и решает включить свет и ещё поорать, если что за комендой пойдёт. Почему она не следит за тем, кто шарахается по комнатам? Когда свет включается, Арсений думает, что лучше бы никогда не включал его, и вообще лучше бы никогда не поступал сюда. Остаться у родителей дома было бы и не так плохо, да и в родном городе он же жил восемнадцать лет, ещё четыре года выдержал бы. Как говорится: где родился, там и пригодился. На кровати лежит Антон. Тот самый Антон, который в детстве занял его качели, потом место в его жизни, а в конце и сердце. Только он, почему-то, решил освободить всё то, что занял, и даже не объяснил причину. Гадай Арсений сам, почему человек столько лет был рядом, а в один миг исчез. Арсений хлопает глазами и даже будить его не хочет, хочет обратно домой, подальше отсюда, потому что чувства прошли — по крайней мере, он так думает, — а воспоминания ещё свежи. Он помнит, как написывал и названивал Антону, как тот сбрасывал звонки и игнорировал сообщения, а потом и вовсе заблокировал везде. И ладно бы хоть что-то объяснил, так он и этого не удосужился сделать — сейчас уже это неважно. И вообще спать пора. Попов ложится на кровать, предназначенную Антону, и закрывает глаза в надежде быстро уснуть, а не копаться в куче воспоминаний, перебирая кассеты с записями. Утро наступает слишком быстро, и вообще можно было бы завалиться спать дальше, только сопение, доносящееся с соседней кровати, раздражает. Всю ночь снится деревня, когда Арсению было лет шесть: как он купался в детском надувном бассейне, а потом у него его забрали, потому что осень наступила, потому что холодно, и пора уезжать в город. Потому что бассейн не хочет с ним больше общаться. И вовсе не бассейн ему снился. От этого в голове каша. С соседней кровати слышится возня, и Арсений всего пару секунд думает: вскочить и напугать Антона, или же притвориться спящим и попробовать дождаться, пока тот уйдёт. Только он не уходит, что-то возится на кровати, шуршит постельным бельём, а потом жадно глотает воду — арсеньевскую воду, которую он себе покупал, а не каким-то Антонам. Только через минут десять он тенью нависает над Арсением, и это напрягает, потому что слишком долго тот смотрит на него. Попов даже думает вот сейчас открыть глаза и испугать, но продолжает лежать. — Блять, — тихо вырывается у Шастуна, а дальше хлопок дверью, и Арсений с облегчением выдыхает — ушёл. К сожалению, ненадолго и не навсегда, уже через час он стоит на пороге и молча заходит в комнату, садится на свою — как он думает, — кровать и выжидающе смотрит на то, как Арсений делает зарядку. — Привет, — несмело выдаёт он. Арсений уже не ребёнок, но сука ещё та, поэтому придерживается тактики: игнор за игнор. Как говорится, за что боролся, на то и напоролся. — Что за детский сад? Глаза Арсения увеличиваются быстрее, чем растёт его возмущение. Это сейчас Антон сказал про детский сад? Антон Шастун сказал Арсению Попову, что игнорировать — это детский сад? Возмущение сменяется смехом, потому что абсурдней ситуации в жизни Арсения не было. Больше они не разговаривают, ни в этот день, ни через день, ни через неделю, и даже через месяц не обмениваются банальным «привет». Антон первые дни ещё пытается что-то сказать, но в ответ слышит тишину и больше ничего не говорит. Учёба помогает отвлечься от ненужных мыслей об Антоне. Только в моменты, когда Шастун смеётся над очередным видео на ютубе, у Арсения предательски сжимается сердце, и он максимально борется с тем, чтобы не развернуться и не посмотреть на этот кудрявый одуванчик. Он вспоминает, как любил залипать на Антоновы котячьи зубки, как любил целовать пухлые растянутые в улыбке губы. Шастун снова отрастил свои кудри, которые Арсений просто невъебически любил и молил, чтобы на следующее лето он приехал с ними. Только Антон не то, чтобы без кудрей приехал, он приехал без себя — получается, вообще не приехал. Тут Арсений его не винит, потому что тому тупо незачем было приезжать, а точнее не к кому; бабушка умерла, а Арсения он игнорировал. Хотя, если с первым сделать ничего нельзя было, то вот со вторым вполне. О смерти антоновой бабушки Арсений узнал от своей; та позвонила ему сразу же, как сама узнала. — Сень, Сенечка, — встревоженно говорит бабушка, пугая Попова. — Горе случилось, — ему не показалось, бабушка плачет? — Баб, что случилось? — хмурится, потому что в голове уже стая чёрных ворон грызёт мозг догадками, и они не самые приятные. — Баба Катя, — всхлип, — Бабушка Антона — умерла. Арсения в этот момент накрывает такая ебучая тоска, что желание готовиться к какой-то контрольной по математике совершенно исчезает. Хочется позвонить Антону и узнать, как он. Только они не общаются уже три месяца, и Арсений, правда, пытается затолкнуть свою заботу и любовь куда подальше, чтобы не надоедать Шастуну, но не выдерживает и пишет ему. Ответ не приходит, а пользователь его блокирует. Сейчас, кажется, что это было тысячу лет назад, только это совершенно не так, и чувства, которые до сих пор бороздят внутренности, пытаются вырваться наружу через хлипко выстроенную стену. Когда-то стена упадёт, и это будет самый худший день. Потому что переживать повторно эти чувства не хочется. Даже отец заметил смену настроения у сына и, сложив два плюс два, решил, что девочка, которая нравится, его отшила. Если быть честным, то в какой-то степени он прав, только это был мальчик, и он поступил хуже: сначала подпустил слишком близко, а потом оттолкнул и выстроил между ними стену. Папа пытался дать советы, только он не знал, что тут никак не помочь. Лето у бабушки перед одиннадцатым классом было самым скучным на памяти Арсения. Всё свободное время он готовился к ЕГЭ, решая сто миллионов пробников, а потом полол столько же, сколько и пробников, грядок. Только это всё помогало не зацикливаться на Антоне, которого он ждал до последнего; надеялся, что сейчас он зайдёт за ним, и они вместе пойдут на речку или на качели кататься, а может, пойдут валяться в сарае или смотреть Человека-паука. Но его не было. А дальше учёба затянула его, как зыбучие пески, и до выпускного Арсений не мог выбраться и даже вдохнуть, зато чувства прошли — вроде бы, — и Антон стал просто приятным воспоминанием с плохим концом. То их последнее лето вместе и правда напоминало какой-то фильм, только жанр Арсений подобрать не мог, а вот Шастун подобрал — драма, мелодрама. Сейчас же это превратилось в комедию. Они не общаются, но когда Антон задерживается после пар, — да, Арсений знает его расписание, — то Попов готов бить тревогу, а потом тот приходит пьяный под ночь, и хочется бить Шастуна. Но он заботливо ставит бутылку воды, потому что в кружку могут заползти тараканы — Арсений их тут, правда, ещё не видел, но вдруг, — а рядом кладёт таблеточку парацетамола. Антон утром оставляет записку с коротким и ёмким «спасибо», и это их максимальные взаимодействия. Попов и сам не понимает, зачем сам лезет во всё это снова, но когда в очередной раз получает записку, только теперь ещё и с сердечком, расплывается в улыбке, и его будто бы кувалдой по голове ударяет. Чувства не прошли. Кажется, никогда не проходили. В один из дней у Антона срывает башню. Он врывается в комнату и садится перед Арсением на его стол, наверняка, сминая распечатки, которые Попов подготовил на лекцию к понедельнику, и, вообще-то, отдал за них деньги. Арсений вкладывает в свой взгляд осуждение всего мира и молча скрещивает руки на груди. — Нам надо поговорить, — уверенно заявляет Антон. Арсений и ухом не ведёт, потому что странная чёрная точка на линолеуме становится в сто раз интересней. — Ладно, тогда монолог. Хотя бы кивни, — мотает ногами вперёд-назад, — Пожалуйста, — жалостливо просит. Арсений сука, но не мудак, поэтому кивает и даже смотрит на Антона, а потом переводит взгляд на его кровать, намекая, чтобы тот пересел. Тот понимает, и Арсений пытается разгладить пару помятых от Антоновой жопы листов. Они садятся на кровати, друг перед другом с огромным расстоянием, впрочем, как и в жизни. — Ну, это, в общем, — напряжённо выдыхает он, — Да блять! Как же сложно, — Арсений понимает, но помогать не хочет. — Арс, прости меня за то, что я тебя игнорировал, а потом и вовсе заблокировал. Я поступил, как мудак, долбоеб… Я это знаю, но тогда мне было так трудно, так херово, что я вообще не хотел с тобой общаться. Арсений думает, что мог бы наоборот быть рядом и поддерживать его, мог бы помочь разобраться с его проблемами, да, блин, он бы даже уломал родителей, чтобы приехать к Антону, если бы тому это было бы нужно. И он хочет уже сказать об этом Шастуну, но тот продолжает: — Бабушка знала, что я гей, — выпаливает он, — А если быть точнее, то она видела нас, когда мы целовались на кровати. Она хотела пожелать нам спокойной ночи, а мы думали, что она уже спит. Бабушка сказала мне об этом, когда мы приехали к нам домой, — он потирает переносицу, и утыкается лицом в ладони, но ненадолго, потом снова возвращается в прежнее положение, — Она не ругалась, не кричала, но после этого сердце начало побаливать, потому что испугалась за меня: она же знает, какое у нас общество, сама не особо понимает все эти сексуальные ориентации. Когда она это рассказывала, я растерялся, испугался и первой мыслью у меня было то, что это я виноват, — выдыхает. — Антон, … — Нет, подожди, — перебивает Арсения. — Я поначалу пытался общаться с тобой как обычно, а потом слышал кашель бабушки из соседней комнаты и зарывался в вине, и ладно бы это было полусладкое, — пытается разрядить атмосферу, но сам лишь громко хмыкает. — А потом ей стало ещё хуже, я от неё не отходил, заходил в вк только вечером, а там куча сообщений от тебя и я сначала читал их, на что-то отвечал, а потом ты меня начал раздражать. Знаешь, сейчас это прозвучит глупо, но тогда я, правда, думал, что так оно и есть; ты взбесил меня тем, что пока моя бабушка умирает из-за нас, ты живешь себе спокойно. В тот момент я даже подумал, что и не гей вовсе, что это ты меня совратил, знаешь, как по нтв говорят, — Антон всхлипывает и Арсеньевская стена, которая уже и так вся была в трещинах, вмиг разрушается, затапливая его чувствами. Попов подсаживается к нему и притягивает для объятий, хотя в голове так и кружат мысли, что, когда ему нужны были эти объятия Антон игнорировал его. Шастун жмётся ближе и крепко-крепко сжимает талию Арсения, утыкаясь носом в шею. — Я сейчас понимаю, что ты вообще ни в чём не виноват, что я просто злился на весь мир, а когда ты написал через несколько дней после её смерти, то я вообще готов был приехать к тебе и навалять. Прости. Я потом ещё много читал о ЛГБТ и понял, что возможно, это был кризис ориентации, — снова утыкается в шею и, кажется, целует, а потом на ней ощущаются горячие капли слёз. — Антон, ты же понимаешь, что ты тоже не виноват, что болезнь была и до этого. Я же миллион сайтов облазил, всё прочитал о ней, тем более, у твоей бабушки частенько побаливало сердце, на это могло повлиять всё что угодно, — Арсений по старой привычке зарывается пальцами в кудри и чешет кожу головы, обязательно проходясь пару раз за ухом, потому что Антону так нравится. Антон успокаивается, и уже почти лежит на Арсении, жарко дышит ему в шею и перед тем, как отстраниться, целует мочку уха. — Арс, правда, прости, прости меня, я так виноват, я не оправдываю себя смертью бабушки или вообще её болезнью, или своим кризисом ориентации, я просто был долбоёбом и осознал это только несколько месяцев назад, — воодушевлённо, с красными от слёз глазами, говорит он. — Я так был рад тебя видеть, это же надо было, что так совпало. А когда ты меня проигнорировал, я обиделся, хотя знаю, что не имел на это права. Просто, знаешь, я проработал внутри себя всё это, принял себя и понял, что в смерти бабушки никто не виноват, и почему-то совершенно забыл, что мне нужно было проработать это и с тобой. Мне нужно было это сделать уже давно, рассказать обо всём, не закрываться. Я же знаю, что ты бы помог, что ты не кинул бы меня, но я был напуган и в ахуе от происходящего. Вот мы с тобой целуемся и обнимаемся, а потом у бабушки болезнь, и она знает о нас, и говорит обо всём со слезами на глазах, — быстро тараторит он, шмыгая носом. — Арс, мне очень жаль, что я такой долбоёб. Я когда осознал всё, то мне так хуево было, я вообще боюсь представить, как сделал больно тебе, поэтому готов просить прощения хоть всю жизнь. Я люблю тебя, Сеня Сергеевич, это не прошло, эти чувства всё время были со мной, — заканчивает он. У Арсения глаза по пять рублей, потому что ну нихуя себе заявления. Он так долго отгонял от себя все эти мысли о любви к Антону, что сейчас и сам совершенно не уверен в том, что чувствует. Шастун ему не безразличен, это точно, но насколько сильно — не понять. В идеале Арсений должен понять и простить, а потом ответить взаимностью, но это в идеале. В реальности, как бы он ни хотел сказать, что тоже любит, он боится соврать. Ему нужно всё это обдумать. — Антон, я… — как же сложно; Арсений теперь ещё сильнее понимает Антона. — Ты сейчас всё вот так на меня вывалил, у меня каша. Мне всегда есть, что сказать, ты знаешь, — Шастун фыркает. — Но сейчас я в растерянности. Я услышал тебя и понял, почему ты так поступил, но я в смятении. Хочу только сказать, что я был рядом, я был готов помочь справиться тебе со всем, сейчас же я готов только всё обдумать. — Арс, я не требую от тебя вообще ничего, никаких слов, просто я хотел, чтобы ты знал: дело было и остаётся совершенно не в тебе, это я проебал всё. Я сейчас уже понимаю, что с тобой мне было бы легче перенести потерю бабушки и всё остальное говно. Арсений кивает, не будучи в силах что-то ответить, потому что стая голодных псов в его голове, наконец-то, получили пищу для размышлений, и кажется, скачет от счастья, потому что виски резко начинают болеть. Антон понятливо кивает и говорит, что он тут, он рядом и в любой момент может выслушать, в любой момент они могут поговорить. Разговаривать Арсений не хочет пару недель, даже избегает встречи с Антоном. Он обрабатывает всю информацию, полученную от Антона, много размышляет, что может, всё-таки, проблема была в нём, отчего Шастун и решил, что Арсений во всём виноват. Да, он любит себя накручивать. Но потом возвращается к его словам о кризисе ориентации и складывает все факты, много читает, изучает эту тему и подуспокаивается. Антон первый не лезет, ограничивается банальными привет и «Арс, будешь макароны, я там их с сосисками сделал?». На удивление, никакой неловкости между ними совсем не возникает, только Арсений смущается, когда замечает на себе долгие подвисающие взгляды Антона. Смущается, как школьник, хотя ещё несколько месяцев назад он таковым и являлся. Тот, не стесняясь, изучает его, рассматривает, когда Арсений читает, когда что-то пишет от руки или печатает на компьютере, наблюдает за ним, когда он смотрит очередной сериал, а особенно сильно чувствуется чужой прожигающий взгляд, когда Арсений переодевается. Арсений, если честно, и сам часто залипает на Антоне, но когда его замечают, он стыдливо отводит взгляд совершенно в другую сторону. В один из дней они, не сговариваясь, начинают вместе смотреть фильм, а потом Антон говорит, что им срочно нужно пересмотреть Человека-паука с самого начала, и Арсений бездумно соглашается, потому что отвлечься от учёбы хочется, а ещё от этого предложения сосёт где-то под ложечкой. Так они проводят вечера за пересмотром старых частей Человека-паука, а затем включают новые, которые вместе не смотрели. Арсений не замечает, как от Человека-паука они переходят ко всем фильмам Марвел, не замечает, как Антон гладит его по спине, пока он сам лежит у него на груди. Не замечает, как они начинают засыпать вместе; а когда просыпаются, Шастун чмокает его в лоб — это он тоже не сразу замечает. С Антоном настолько комфортно и привычно, что Арсений упускает момент, когда они начинают переписываться двадцать четыре на семь, будто бы не было тех двух лет, и они продолжали встречаться. От Антона всё также прилетают мемы и тик токи, фотографии уличных котиков и дурацкие селфи, которые он делает на парах. Предупреждает, если задерживается после учёбы, и спрашивает, что купить в магазине, когда идёт туда один. Когда на экране идёт последняя битва с Таносом, Арсений чувствует на своих губах чужие, сухие, и он так слаб перед ними, что обвивает Антонову шею руками и сам тянет его на себя, ближе, чтобы не пропал. Антон целует аккуратно, не спеша, сминает то нижнюю, то верхнюю губу, проходится языком по мелким трещинкам от мороза на коже; гигиеничка кончилась у Арсения ещё недели две назад, но ему так лень идти в аптеку за новой, вот и страдает. Попов понимает, что до ужаса скучал. Он впечатывает Антона в себя и сам углубляет поцелуй. Проходится по кромке зубов, вылизывает нёбо и слышит тихий стон, вырвавшийся из Антона. Кусает за нижнюю губу, оттягивает её, а потом зацеловывает место, откуда начинает идти кровь. Антон отстраняется и сам слизывает остатки красной жидкости. Оба учащённо дышат, смотрят друг другу в глаза, молчат. Арсений до ужаса боится сейчас проснуться, он не готов терять Антона ещё раз. Оба знают, кто должен начать разговор, но этот «кто» вообще не знает, как правильно сформулировать мысль, тем более сейчас, когда привставший член трётся о ткань трусов. Ему всё ещё многого не нужно: поцелуи Антона Шастуна возбуждают похлеще порнухи. — Антон, — всё же выдыхает он и аккуратно отталкивает Шастуна от себя, потому что так совершенно невозможно с ним общаться, его губы отвлекают, и мысли пропадают. — Чего ты хочешь? — Сейчас, я бы чипсы с белыми грибами поел, так в детстве их обожал… — он замечает осуждающий взгляд Арсения. — Тебя я хочу! Ну, то есть не в этом смысле, хотя в этом тоже, но изначально я про отношения. Вот, — быстро тараторит он. — Арс, я правда, сильно виноват перед тобой, я совершил ужасную ошибку, но я готов доказать тебе, что сейчас всё будет совершенно по-другому. Я тебя не брошу! Нет, я сейчас не строю тебе золотые горы, понятное дело, что бывают ситуации, из-за чего кто-то кого-то бросает, или люди совместно приходят к расставанию. Я про то, что из-за выдуманных проблем я тебя не оставлю, мы будем всё обсуждать, как с моей, так и с твоей стороны. Никакого игнора и ухода в свои мысли. Я больше так никогда не поступлю. Арсений много думал над тем поступком Антона и его словами. И, скорее всего, мелкая обида на Шастуна за это ещё всё же будет висеть над ним какое-то время, но, по крайней мере, злости и агрессии Антон теперь не вызывает. Они могут попробовать, они теперь стали старше, и он надеется, что это поможет им выстроить нормальные отношения. Надеется, что прошлый опыт их научил. У Арсения никого кроме Антона не было, потому что сначала он убивался по Шастуну, а потом было не до этого. Но ему не то, чтобы вообще кто-то, кроме Антона, нужен. — Я тоже тебя хочу, Антон Шастун, — говорит он, смотря Антону в глаза, — Во всех смыслах, — добавляет, отчего оба смеются, а потом на арсеньевских губах остаётся аккуратный поцелуй.

***

Пот буквально затапливает глаза и щиплет их; наверное, в электричках ещё никогда не было настолько жарко. Жара этим летом аномальная, никакие Сочи и Мальдивы рядом не стояли; единственное, что там есть возможность прыгнуть в воду, а центр Москвы этим точно не может похвастаться. Вот почему зимой устанавливают каток возле красной площади, а бассейн — не могут. Арсений тяжело вздыхает и покрепче хватается за спортивную сумку с вещами, потому что она постоянно пытается выскользнуть из потных рук. Антон рядом тоже вздыхает, у него и без жары ладошки потеют, но при этом остаются холодными, а в жару он вытирает их об шорты в два раза чаще. За окном зелёные деревья и жёлтая высохшая трава: дождей не было уже недели две. Сессия в такую жару была адовой, потому что университет не захотел раскошелиться на кондиционер, и каждый экзамен казался адом не из-за того, что Арсений не подготовился — наоборот, он заучил билеты до идеала и мог ответить на каждый, — а потому, что воздух был горячее, чем в преисподней. После сессии встал вопрос отдыха, и Арсений сразу же предложил деревню, потому что от Москвы она была ближе, чем от их городов, и бабушка с нетерпением хотела увидеться. Антон отнекивался, потому что ему там делать нечего, а стеснять бабушку и дедушку Арсения ему совершенно не хотелось, но в ответ он услышал, что является дураком, и они начали собирать вещи. Следующая станция «Детство». Бабушка с дедушкой звонили полчаса назад и сказали, что выехали их встречать. Арсений сейчас так рад, он по ним ужасно скучал, а тут он, как раньше, едет к ним на лето, да ещё и не один, а с Антоном, со своим парнем. Это вообще вызывает отдельную радость. Конечно, бабушке и дедушке Попов не рассказал, что они совсем не друзья, но это и не обязательно. Не то чтобы он боялся их реакции; Арсений совершенно не знает какой она может быть, поэтому решает не рисковать. Бабушка, кстати, сама предложила Антону приехать вместе с Арсением, когда узнала, что по счастливой случайности они живут вместе. Арсений не сразу рассказал ей о своём соседе по комнате, а только тогда, когда они с Антоном хотя бы начали разговаривать. Шастун елозит — видно, задница уже затекла сидеть на этих пластиковых креслах; у Арсения тоже она стала будто бы плоской, а это ему не надо, он что, зря качал её весь год в университетском спортзале. А ещё ввёл в привычку утренние пробежки, конечно, не каждый день, но старался выходить на них как можно чаще. Сейчас же из-за поездки к бабушке на лето он боится потерять то, чего добивался весь год. — Антон, — зовёт он его совсем тихо, чтобы не тревожить спящего рядом мужчину. — М? — А давай вместе с утра бегать? — Арс, мы же едем отдыхать, ну, чо ты, — бурчит он. — Ага, едем отъедать жопы, чтобы я потом разжирел. — Дурак, — посмеивается Антон, — Всё будет нормально. Если что задница — это не главное, — выдаёт он и получает в ответ удивлённый взгляд от Арсения. — Я тебя с любой задницей буду любить, всё, закрыли тему. Только попробуй загнаться! — совсем грозно смотрит. Бабушка наготовила целый стол еды, и не выпустила их из-за стола пока они не съели по порции жареной картошки с сосисками и салата с помидором и огурцом. Арсений старается не думать о том в каких это местах отложится, потому что Антон действительно прав, они отдыхают. Дедушка затопил баню и, дав им настойки, отправил в предбанник, показал, где замочил берёзовый веник, и оставил их наедине. — Как же хорошо, — выдыхает Антон и тянет Арсения к себе ближе. Тот заваливается ему на грудь и обнимает поперёк живота. И правда хорошо. Они только что вышли из парилки, избили друг друга вениками и сейчас сидят на диване в обнимку в одних простынях. Арсений чувствует поцелуй на макушке и жмётся ближе к мокрому, не то от воды, не то от пота, Антону. — Всю жизнь бы сидел с тобой так, — говорит Арсений и получает новый поцелуй, теперь уже в нос. — Знаешь, а я мечтал потрахаться в бане, — игриво выдаёт он. — Мы не будем, Антон, — Арсений привстаёт и укоризненно смотрит на Шастуна, — Не в бане моих бабушки и дедушки, — встаёт с дивана, который поскрипывает от старости, и идёт в сторону парилки. — Да я это так, просто о фантазии сказал. — Ага, знаю я, — и прямо перед входом в парилку сбрасывает белую простыню, оголяясь полностью, и, виляя задницей, заходит в пекло. Они не трахаются, но очень долго целуются, чувствуя на губах друг друга солёный пот, а потом, намывшись, идут в дом и засыпают в обнимку. Сейчас так пофиг, если их увидят — им сейчас так хорошо. На утро Арсений просыпается от запаха блинчиков, который разносится по всему дому, весь помятый после сна бредёт на кухню, где бабушка с дедушкой совсем тихо разговаривают, даже сковорода с только что попавшим на неё тестом шипит громче. — Доброе утро, — хрипло выдаёт он и садится на табуретку перед дедом. Тот мажет блин клубничным вареньем и сворачивает его так, чтобы удобней было есть — треугольничком. — Доброе, Арсюш, — говорит бабушка, переворачивая очередной блинчик. — Антоша ещё спит? — Ага, — дедушка так аппетитно жуёт этот блин, что Арсений не выдерживает и хватается за другой. — Вкусно. — Вы вчера поздно пришли что ли, мы вас ждали-ждали, но всё-таки уснули, не дождавшись, — говорит дед, дожёвывая блин. — Да, где-то в три, старались не шуметь, чтобы вас не будить. Их разговор перебивает, на удивление, появившийся в проходе, Антон. У того кудряшки в разные стороны, а на щеке вмятина от того, как он лежал на арсеньевском плече. Попов уже подрывается, чтобы поцеловать и пожелать доброго утра, как делает это обычно, но вспоминает, что они не дома. Кстати, полгода назад они решили снимать квартиру: на двоих небольшая студия обходится им недорого, но зато нет очереди в ванну и туалет, только если один из них там не застревает. Например, Арсений, который решает нанести на себя все маски мира или Антон, который не может оторваться от игры. А ещё можно, не боясь, что кто-то ворвётся в комнату, спать — вместе. Только, кажется, Антон спросонья тупит и подходит к Арсению, мнёт ему спину и целует в макушку, желая доброго утра, а затем повторяет громче, чтобы все присутствующие его услышали. У того даже глаза не до конца открыты, он буквально спит на ходу. Антон скрывается за дверь, видимо, пошёл умываться, а Арсений, краснея, жуёт блинчик. На удивление бабушка с дедушкой никак не комментируют происходящее, дедушка доедает и, поблагодарив за завтрак, уходит что-то там чинить в машине. — Ты ничего не скажешь? — перебарывает он себя, сам не зная, зачем затевает этот разговор, мог бы и промолчать. — Я уже давно знаю, — разливает тесто по сковороде и говорит она, — Мне ещё баба Катя рассказала, а потом я и сама замечать начала. Отрицала, конечно, говорила себе, что это дружба, а потом Антон не приехал, и ты так убит был, тогда я первый раз подумала, что по другу ты так бы сильно не убивался. А потом ты позвонил и сказал, что Антона встретил, и у тебя даже голос изменился, хотя первое время ты только и жаловался на него, — переворачивает блинчик на сковороде. — Когда вы помирились, ты стал реже звонить, и я поняла, что вряд ли это дружба. Мне понадобилось на это несколько лет. А после того, как я вчера увидела вас двоих таких довольных и счастливых, то я окончательно пришла к тому, что вы в отношениях, — готовый блин приземляется на тарелку перед Арсением. — Главное, чтобы вы оба были счастливы, остальное не важно. Арсений сидит с широченной улыбкой, которая сначала была ахуем. Он бесконечно благодарен бабушке и дедушке, что те не устраивают скандалов, а просто принимают его таким, какой он есть. Он их так сильно любит, что вообще невозможно. За что они ему такие хорошие вообще достались? Целует бабушку жирными губами в щеку, и та даже не вытирает её после него, а сам бежит на улицу. Антона он застаёт возле уличной мойки, они оба чистят зубы, и Арсений не даёт Шастуну поесть, тащит его на прогулку, прихватывая несколько конфет и блинчиков с собой. Он сильно хочет поделиться тем, что близкие ему люди поддерживают их. Приходят к той самой качели. Антон садится первым, и Арсений с осуждением смотрит на него. — Арс, только не говори сейчас, что это твоя качеля, и ты один тут хочешь кататься, — смеётся он. — Вообще-то, нет, просто ты расселся, — Арсению совершенно не смешно, — И вообще, что тут смешного, это реально моя качеля, а ты тогда её занял, — садится на освободившееся местечко рядом с Антоном. Антон постоянно жалуется на плохую память, а потом выдаёт то, что было больше пяти лет назад. — Ты вообще взрослеешь? — тыкает его в бок Антон. — Да. — А кажется, что нет, будто тебе так и осталось тринадцать. — Бе-бе-бе, — тянет Арсений. — А, нет, пять, — и снова смеётся. — Всё, не беси меня, на, вот поешь, — достаёт из своего маленького рюкзачка блины и конфеты. — Знаешь, мы как Бараш и Нюша, — Арсений поворачивает голову в его сторону и в недоумении смотрит, — ну мы сидим на качелях, едим конфеты и смотрим на поле — не горы, конечно, но своя романтика в этом есть. — Чур ты — Нюша. — Это почему это? — возмущенно говорит Антон. — Потому что ты, иногда, как свинья, а я… — его перебивают. — Иногда упёртый, как баран, не спорю, — смеётся он и получает тычок в бок. — Ну, Арс, любимый же баран, — чмокает в губы и открывает конфету «Коровка», сначала даёт надкусить Арсению, а потом съедает остатки сам. Солнце палит, а они сидят под деревом, которое скрывает их от обжигающих лучей, едят конфеты, обнимаются и целуются. Арсений счастлив. Теперь счастлив на все сто.