Cannibalization of the Apex

Слёзы нелегко высыхают, но когда-нибудь они должны. В конце концов, они вдвоëм сидят на полу среди вещей Сатору и чувствуют себя, как два разных мертвеца. Слёзы проклятия не высохли, а засохли, как пятна нефти на его бледных щеках. Они только пачкали руки, когда оно пыталось оттереть их, — несмываемое свидетельство человеческого горя. Сугуру чувствовал себя полностью оцепеневшим. Он положил руки себе на колени, и они показались ему отдельными, далëкими от его собственного тела. Он держался за проклятие этими руками, умоляя его быть тем, что ему было нужно. Всё казалось неправильным. Его сердце казалось отделëнным от его разума, все его конечности онемели, ощущались далëкими и не теми. Быть может, Сатору был магнетической силой, сохранявшей его цельным, или его смерть просто была достаточно разрушительной, чтобы разорвать его на части. Может быть, он никогда больше не станет целым. Проклятие... Проклятие Сатору... Сатору... Все возможные способы называть его казались неправильными и верными одновременно. Сатору умер — и всё ещё был жив, его больше не было — и он был здесь, он был человеком — и он был проклятием, и ничего не имело смысла. Будет ли эгоистично принять это проклятие как Сатору? Будет ли низко с его стороны притвориться, что его лучший друг не умирал, будто не было этой незаполнимой дыры в его сердце? Сидел ли он здесь, смотря на проклятие, и обманывал себя? Убеждал ли он себя в этом, потому что вера в ложь облегчила бы его боль? Было ли это неправильно, порочно — принять эту тень человеческого сердца и назвать её своим другом, только чтобы его душа не разрывалась на части? Чем это отличалось от того, чтобы накрасить труп и притвориться, будто он дышит? Но также, не жесток ли он был, отбирая у этого создания личность, которую оно верило, что имело? Этого создания, рождëнного только вчера из боли, страдания и отчаяния. Оно родилось, не зная ничего кроме ярости и страха, но в нём были не только два этих чувства. Оно злилось, когда с ним обращались несправедливо; оно становилось нахальным, когда хотело раздразнить кого-то; оно оплакивало собственное рождение и смерть, которая привела к нему. Оно было достаточно разумным, чтобы осознавать себя другим, и достаточно умным, чтобы отвергать эту разницу между собой и остальными. Оно знало, как с ним должны были обращаться. Знало достаточно, чтобы расстраиваться из-за этого. Ни у одного из проклятий Сугуру не было ничего похожего на самосознание. Они существовали такими, какие есть: пылающие эмоции, застрявшие во времени, действуя только по инстинкту и команде Сугуру. Когда Сугуру выпускал их как оружие, они не останавливались, не отказывались. Это было проклятие, но достаточно умное, чтобы хотеть быть личностью. Не было способа успокоить его боль, не развращая проклятие. Не было способа удовлетворить желания проклятия без усиления его собственной боли. Он не знал, что могло быть справедливым для них обоих. — Может быть, тебе нужно новое имя... Проклятие сразу же ощетинилось, оскалившись. — У меня есть имя, Сугуру. Ты не можешь переназвать меня, как бездомную собаку! Сугуру потëр лоб костяшками пальцев и закрыл глаза, чтобы не встречаться с этим обвиняющим взглядом. Всё равно ничего бы не вышло, даже с другим именем; это лицо принадлежало Сатору, неважно, насколько извращенное и кровавое. — Я не знаю, что делать, — признался он. — Что бы ты хотел, чтобы я сделал? Проклятие насмешливо фыркнуло, хотя его голос всë ещё был влажным от слез. — Что тут решать? Всё будет так же, как и всегда. Мы двое, вместе. Ничего не изменится. — Изменится всë. — Не позволяй. — Слова проклятия были острыми, как ножи, и, когда Сугуру открыл глаза, лицо Сатору было в сантиметрах от его собственного. — Это то, чего я хочу. Я хочу, чтобы ты не позволил ничему измениться. Я Сатору. Я всë ещё Сатору. — Грозовое выражение его лица неожиданно пропало, и оно ярко ему ухмыльнулось, так знакомо, в самом болезненном смысле. — Просто теперь я твой Сатору. Сугуру задохнулся от абсолютно нового горя и уронил голову в руки. — Не говори так. — Почему? Это ведь так? Я одно из твоих проклятий. Я твой. — Просто не надо. — Сугуру. Он не ответил сразу, но когда проклятие не стало продолжать, он поднял голову, чтобы вновь встретиться с ним взглядом. Оно смотрело на него с той дерзкой улыбкой, которую так часто носил Сатору. Но что-то другое было в его глазах, что-то глубокое и истинное, проклятое; что-то, что Сугуру никогда не видел на лице Сатору раньше. — Я твой, потому что я позволил себе быть твоим. Я принял это решение, окей? Я понял, что это всë будет огромным беспорядком, и подумал: что ж, по крайней мере я могу доверять Сугуру, он прикроет меня. Так что ты не можешь меня подвести, тебе нельзя. И что Сугуру должен был на это ответить? Как он должен был отвечать, когда проклятие смотрело на него глазами мальчика, которого он любил и потерял? Когда его сердце, как раненый зверь, стремилось разрешить этому быть их правдой? Он запустил пальцы в волосы, царапая ногтями кожу и выпуская пряди из причёски. Это было больно. Это было эгоистично. Это было злом. Сугуру чувствовал себя и жертвой, и агрессором, позволяя проклятию вести себя так, разрешая ему заполнить пустое пространство, которое оставил Сатору. Но «что, если?» царапалось у него под кожей — зуд, который нельзя было унять. Сугуру не верил в призраков, не верил, что мертвецы остаются из-за каких-то нерешенных дел. Проклятия не были ими, но... Сатору был одним из тех шаманов, которые рождаются раз в тысячелетие; если бы кто-то мог заставить свое проклятие так себя вести, то это был бы он. Он глубоко вздохнул. Что-то трепетало в его груди — что-то слишком хрупкое, чтобы быть названным надеждой. — Сатору, — произнëс Сугуру второй раз за этот день. И если в первый раз он чувствовал себя так, будто засунул пальцы в открытую рану, то в этот раз это было будто зашить её и принять, что останется шрам. — Сатору. — Это я, — сказал Сатору, его зубы были слишком длинными, голос слишком высоким. — Заняло довольно много времени. Он подвинулся в сторону, садясь рядом с Сугуру и соединяя их плечи. Холодок прошел по телу Сугуру, и он инстинктивно отодвинулся, притворившись, что не увидел боль в глазах Сатору. Они были близки раньше, они были естественными друг с другом раньше. Но всë было по-другому теперь, он не мог сказать, в чем именно, но оно было. Он хотел пространства между собой и этим Сатору. Хотя бы небольшого. Хотя бы пока. Сатору прислонился назад. Боковым зрением Сугуру видел, как он сжимает кулаки рук, лежащих на коленях, смотря в потолок. Он никогда не чувствовал себя ближе к Сатору и никогда не чувствовал себя дальше от него. Его кровь бурлила эмоциями, которые ему не принадлежали, но связь была холодной, далекой. Он стремился за завесу, но не мог её перейти. Это было больнее всего — делать это, вести себя так. Он чувствовал тяжесть в легких каждый раз, когда говорил, но ему всё равно нужно было выпустить эти слова. — Прости меня. — За что? — Сатору наклонил к нему голову, все эти пронзительные глаза ни на секунду не покидали Сугуру. — Это моя вина, что ты погиб. Я не должен был оставлять тебя одного. Звук, который Сатору издал, наверное, должен был быть смехом, но его голос был слишком пронзительным и сломанным, чтобы прозвучать как-то, кроме как пугающе. — Матушка тебя подцепила, да? Не позволяй ей, эта женщина отчитала бы солнце за то, что оно опоздало встать. — Нет, — сказал Сугуру, и всё его нутро скрутилось. Он одновременно хотел поговорить об этом и хотел заткнуть это за зубы и язык, чтобы никогда никто этого не услышал. — Дело не в ней, дело во мне. Я не должен был оставлять тебя там, ты уже был ранен. Я должен был отправить их вперед и остаться, мы смогли бы справиться с Зенином вместе, ты бы не— — Сугуру. Неожиданно Сатору оказался близко, очень близко. Он переместился беззвучно, плавно, опëрся на колено Сугуру. Их лица теперь были так близко, что Сугуру мог бы сосчитать галактики в глазах Сатору. — Ты действительно думаешь, что виноват сильнее парня, который вогнал мне нож в череп? Сугуру не мог оторвать глаз от раны на лбу Сатору, истекающей чернильной тьмой и блестящей звездами. Она капала на лицо Сатору и на пол, на форму Сугуру, на его руки. Его голос показался ему глухим, постаревшим и сломленным. — Я скучаю по тебе. — Я прямо здесь. — Я скучаю по тебе. Сатору кусал губы, и Сугуру чувствовал себя мерзко. Но как ещё он мог себя чувствовать? Когда Сатору был одновременно жив и мертв, здесь и нет. Это было несправедливо, он знал. Он ранил чувства Сатору, он знал. Он был так же отвратителен, как люди, объявившие его неразумным проклятием. Но как ещё он должен был себя чувствовать? Зная, что это был Сатору, но и не он. — Мне нужно будет время, хорошо? — ...ладно. Сатору оттолкнулся от него, двигаясь слишком текуще для человека. Он оперся спиной о спину Сугуру, тихий и сдержанный, даже когда Сугуру чувствовал в своей крови его боль. Несправедливо. Жестоко. Сугуру почувствовал себя разрывающимся между тем, чтобы извиниться за каждое свое сказанное слово и тем, чтобы закричать, что он заслуживает свою скорбь. Небольшая мрачная его часть нашептывала, что всë было бы проще, если бы Сатору действительно умер, если бы проклятие, которое он оставил, было бы совершенно бесчувственным. Он раздавил эту мысль без пощады, но она все равно осталась в его сердечных струнах, во плоти его сердца. Это было проклятием и благословением, — эта оставшаяся часть Сатору, неважно, насколько она была мала. Настоящего избавления не было. Ни от его воскрешения, ни от горя и принятия. Сугуру сидел тут, с Сатору, оперевшимся на него, в тихой, пустой комнате. Он думал о том, остановятся ли его чувства когда-нибудь на чем-то одном. Сможет ли он однажды принять то, что осталось от Сатору, или назвать его просто очередным проклятием. Или же он навсегда застрянет на перепутье противоречивых эмоций, которые заставляли его чувствовать себя больным и уродливым. — Мы серьезно налажали, ха? — Голос Сатору был хриплым и грубым, и Сугуру почти засмеялся. — Мягко сказано. — Хотя я чувствовал себя великолепно. Сугуру дëрнулся, когда Сатору положил голову ему на плечо, и его шея согнулась под неправильным углом. Он чувствовал позвоночник Сатору, остро в него упирающийся, видел рану на его шее густого черного цвета, оставляющую пятна на одежде Сугуру. Сатору даже не замечал, как неестественно он смотрится, как сильно это делает его похожим на мертвеца. Его глаза упрямо смотрели на Сугуру. — Первое время, когда я умер, это было правда великолепно. Как будто я был богом и вселенной. Это было не похоже ни на что другое, Сугуру. Сугуру вновь закрыл глаза, вспоминая гигантское облако галактик, развернувшееся над мертвым телом Тодзи Зенина. Вспоминая маниакально хихикающий, игривый голос проклятия, опьяневшего от силы. Вспоминая, какой широкой была улыбка Сатору, когда он скользнул к Сугуру. — Как... как ты чувствуешь себя сейчас? Сатору мурлыкнул, его голова приняла более естественную позицию. — Сейчас? — он прошептал так тихо, что Сугуру почти его не слышал. Он не взглянул на Сугуру вновь, его глаза смотрели вперед, на аккуратные стопки его собственных вещей, на голые стены его комнаты. — Мне кажется, я скучаю по себе. --- Яга нашел их два часа спустя, когда комната Сатору была почти полностью убрана, и они чувствовали себя в ней чужими людьми. Он посмотрел между ними, и Сугуру практически видел, как в его голове крутятся шестеренки, как он пытается выбрать правильные слова. Но их не было — слов для подобных ситуаций ещё не изобрели. Яга протянул к Сугуру руку, будто хотел дотронуться до его плеча. Но передумал, посмотрел на Сугуру, увëл от него глаза. В конце концов, всë, что он сказал было: — Есть задание для вас двоих. Сугуру подождал целых пять секунд в надежде, что это шутка. Но Яга не сдвинулся с места и не стал ничего уточнять, поэтому Сугуру прошипел сквозь зубы: — Мы только что вернулись с задания. — В точку, я умер, помните? Вообще, почти все там умерли, — поддакнул Сатору, его голос всë ещё прошивал спину Сугуру ледяными иглами. Образы пробежали перед его глазами: улыбка Рико за секунду до того, как пуля прошибла её голову; немеющие руки Курои, тянущиеся к воротам, возле которых она упала; бездвижные глаза Сатору, пустые зрачки с отражением вселенных. Рука Сатору, холодная как лёд, была на его плече, все его сияющие глаза смотрели на него так, будто увидели в его душе всë. И, может быть, так и было, потому что с тех пор, как он проглотил его, что-то кипело в его крови, дрожало в его ребрах. Что-то, что не принадлежало Сугуру. Что-то, похожее на второе сердце. — Мы не пойдем. — Голос Сатору был решительным и резким так, как не смог бы Сугуру. Яга всё ещё избегал смотреть на него, и Сугуру уже достали все эти глаза, которые смотрели только на него. — Не пойми меня неправильно, Сугуру, я был против этого. — Яга сделал шаг вперед, потянувшись к Сугуру. Сатору сорвался. Он неожиданно оказался намного меньше мальчиком и больше проклятием, разбрызнувшись из-за спины Сугуру, как кровь. Галактики прижались к коже Сугуру и разлились на его пальцы, слишком теплые, чтобы не напоминать об кровопролитии. Сатору наполовину обернулся вокруг него, наполовину потянулся к Яге, с огромными глазами и белыми, голодными зубами. Яга отступил, его глаза метались с Сугуру на Сатору и— ...это было проще в этот раз. Он сжал пальцами тело проклятия и пожелал, чтобы оно остановилось, и в этот раз его не обожгло. Его контроль не отвергли, но и не приняли с охотой. Сатору задрожал, дернулся в сторону, издал яростный, нечеловеческий звук. Его глаза были больше черными, чем голубыми, больше далекими галактиками, чем ясным утренним небом, когда он прорезал Сугуру взглядом. Но Сугуру не отпустил. Даже если это что-то в его крови похолодело от предательства, даже если это второе сердце под его ребрами остановило свой успокаивающий ритм так надолго, что можно было посчитать его мертвым. Он держал его своей волей, как держал бы Сатору за руку день назад, когда тот был ещё жив. Удерживая его от тупой, безрассудной вещи, которую он вбил себе в голову. Удерживать Сатору от опасности и навязывать ему свою волю было двумя совершенно разными вещами — Сугуру знал. Но всë равно. Он не отпустил. Сатору смотрел на него какое-то время, прежде чем отстраниться. Вся его чудовищность вернулась в человеческую форму. В этот раз, когда он притянулся к Сугуру, это просто были руки на его плечах, не материя его существа. — Поэтому, правильно? — пробормотал Сугуру, глядя на Ягу. Он протянул руку, и Сатору положил щёку на его ладонь. Что-то внутри Сугуру вновь ощутилось правильным. — Поэтому, — подтвердил Яга, вновь шагнув ближе, но не пытаясь потянуться к Сугуру в этот раз. — С твоей способностью и... — Он засомневался, а затем пропустил попытку решить, как назвать Сатору. — Мы согласны, что это не должно быть растрачено. Но только если ты можешь его контролировать. Если ты не можешь, это будет большой проблемой, мы не можем позволить себе опасность для других шаманов. Сугуру кивнул. Это было логично, хоть он и чувствовал тяжесть внутри себя. Но это имело смысл. Его техника управляла проклятиями, и он работал на школу. Оставить Сатору было разумно — новая стрела в колчане. Пока эта стрела позволяла убрать себя, когда была не нужна. В этом был смысл. Но это не значило, что Сугуру чувствовал себя менее мерзко из-за этого. — Мне жаль, — сказал Яга, и глаза Сугуру метнулись к нему. Яга снял очки, потирая лоб. Без них он выглядел на много лет старше, глубокие морщины разрезали уголки его глаз. Сугуру никогда раньше не видел его более раздавленным. — Это несправедливо, я знаю. Это чрезвычайная ситуация, у нас не может быть... — Он сделал жест в сторону Сатору и не смог назвать его по имени. — ...Но я знаю, как это чудовищно для тебя. Если ты хотел бы... Если ты хотел бы об этом поговорить, я рядом. Он хотел бы об этом поговорить? Хотел бы об этом поговорить? Поговорить о чем? О том, как умирал его единственный? Как то, что от него осталось, превратилось в проклятие? О том, как он проглотил это проклятие, как сделал себя ответственным за него? О том, как он не мог понять своих чувств, благодарности и сожаления, отторжения, стучащего в его крови, пока Сатору был вписан в него идеально, словно они были одним существом? О том, что Сатору никогда не хотел его отпускать? Хотел бы он об этом поговорить? Если Сугуру чего-то и хотел, то это кричать, пока эмоции сотрясали его легкие, карабкались к горлу и бурлили в нем. Было слишком, слишком много мыслей, слишком много чувств, и ничего из этого он не смог бы просто выделить и сказать: «Вот, из-за этого мне тяжело». Одна рана цеплялась за другую, и мысль о том, чтобы вскрыть их все, заставляла его чувствовать себя вымотанным и разбитым. Хотя. Как он мог жаловаться? Это не он умер. — Я в порядке, — соврал он, и Яга ему не поверил, поэтому он соврал по-другому: — Я буду в порядке. Пальцы Сатору впились в его плечи, все глаза вперились в затылок. Но Сугуру больше не хотел ничего говорить, потому что всë закончилось бы в ещё большем количестве слёз. Для этого не было времени — слишком много ещё нужно сделать. Они должны доказать, что Сатору безопасен, что он никого не ранит. Так много всего пошло наперекосяк только из-за них двоих; меньшее, что Сугуру мог сделать, — прекратить тратить время и начать работать. Он был должен каждому. Он был должен Сатору. Он превратился в ходячую развалину, но уже знал, как затянуть швы достаточно крепко, чтобы заставить себя выглядеть целым. Потому что для этого он нужен был целым. — Даже если ты уверен, — сказал Яга, решив не давить, — ты знаешь, где найти меня. — Знаю, — сказал Сугуру, чувствуя, как Сатору прижимается к нему так тесно, что, казалось, он уже у него под кожей. — Что за задание? --- Сатору затих сразу, как они вышли из школы и Сугуру вызвал своего летающего проклятого духа. Его плечи были напряжены, его зрачки превратились в щёлочки, и он обнажил зубы. Что-то острое и напряженное пробежало у Сугуру в крови, что-то совершенно отличное от бурления и холода других чувств Сатору. — Что не так? — спросил он. Сатору не ответил. Сугуру потратил свои сильнейшие проклятия, сопротивляясь Тодзи, но по крайней мере осталось несколько повседневно полезных. Было намного проще пролететь полпути через город, чем садиться на поезд, особенно с Сатору. Сугуру пока не хотел испытывать способность Сатору к самоконтролю рядом с не-шаманами. Он смог посадить Сатору на проклятого духа, но он вел себя ненормально. Сатору ворчал, когда залезал на него, и сел сверху прямой, как палка, рыча и скалясь. Сугуру не мог чувствовать другие свои проклятия так, как он чувствовал Сатору, но всë равно мог сказать точно. Оно боялось его. С Сатору, настолько напряжëнным рядом с ним, Сугуру едва мог дышать, едва мог сконцентрироваться, направляя летящего проклятого духа. Никогда раньше проклятие не забиралось так глубоко внутрь него. Он не был уверен, было ли всë так потому, что у Сатору был особый уровень, или потому, что это был Сатору. Сосредоточиться, Сугуру нужно было сосредоточиться. Всë не могло так продолжаться, когда он тонул в сомнениях, а Сатору полыхал гневом у него в венах. — Ты зол на меня? — спросил он, и это звучало глупо даже для него самого, но Сатору не ответил. — За то, что... я удержал тебя?.. Ты не можешь, ты же не глупый, ты знаешь, что тебе нельзя. Он ждал, что Сатору начнет спорить или выплюнет что-то злое о том, что Сугуру обращается с ним просто как с одним из своих проклятий. Но тот ничего не сказал. Его осанка была жесткой, а взгляд острым, далеким и невидящим. Сугуру не знал, что делать, ни одно из его проклятий никогда не вело себя так. Сатору никогда так себя не вел. — Если ты не можешь... Если ты не можешь удержать себя от нападений на людей, я должен это делать. Я не пытаюсь— Да блять, я не пытаюсь управлять тобой, но ты не можешь всё так усложнять, если хочешь, чтобы я делал, как ты хочешь! — Он сорвался. Было приятно сорваться хоть на что-то, чувствовать хватку собственных зубов в хоть каком-то гневе. Он почти хотел, чтобы Сатору сорвался в ответ, потому что они бы начали спорить, и всё было бы так же, как всегда. Но Сатору оставался тихим и недвижимым. И был таким до конца поездки. --- Они приземлились рядом с местом своего назначения — старым зданием больницы с ветхими стенами и выбитыми окнами. Дверь слабо висела на петлях, пивные бутылки и граффити обозначили это место, как популярное у бунтующей молодежи. Скорее всего, проверки на храбрость, — подумал Сугуру, особенно с учëтом того, что внимание школы к этому месту привлекло найденное тело старшеклассника с оторванными конечностями и застывшим на лице выражением ужаса. Сатору потряхивало. Хотя потряхивало не было правильным словом, потому что Сатору скорее вибрировал, менялся. Его человеческая кожа сменялась массой галактик, человеческие зубы становились клыками и зубами вновь, глаза пульсировали из голубого в черный. На него было невозможно смотреть и невозможно воспринимать. Сугуру чувствовал, будто каждая клетка его тела превращается в острые иглы. Проще, ему нужно было воспринимать всё проще. Он должен был расслабиться и сосредоточиться, и каким-то образом передать это Сатору, или— Что-то внутри больницы зашевелилось, что-то с длинными конечностями и кровавыми глазами-бусинками высунулось из разбитого окна. Изможденная рука потянулась наружу, и Сатору больше не был рядом с Сугуру. Он оказался перед окном, его тело стало наполовину человеческим, наполовину космосом, зубы сжались на тощей руке проклятия. Она сломалась пополам, словно ветка, и проклятие издало ужасающий визжащий звук, вырываясь из хватки Сатору и сбегая назад в больницу. — Сатору— — Моя территория, — было всем, что Сатору сказал перед тем, как исчезнуть в больнице стремительным потоком звезд и чернил. У Сугуру не было иного выбора, кроме как последовать за ним. Он вбежал внутрь, поймав глазами отблеск тела Сатору, превратившегося в смертельную ловушку острых зубов перед тем, как он размазал сбегающее проклятие в кровавое пятно. — Сатору, не ходи один! — заорал он, но Сатору либо не услышал, либо не обратил внимания, потому что он просто пронесся в другую комнату, и каждая звезда на его теле издавала ужасающее рычание. Всë должно было быть не так. Они должны были доказать, что могут работать вместе, что Сатору будет слушать Сугуру. Но у них ничего не выйдет, если Сатору так и продолжит свирепствовать здесь. О чем он вообще думает, срываясь в одиночку? Сатору был безрассудным, но не глупым — он не мог зайти так далеко, чтобы забыть, чем они здесь занимались. Сугуру последовал за ним, едва поспевая за сверхъестественной скоростью его огромного тела. Сатору двигался, пульсируя и разливаясь, словно голодная черная дыра, поглощая всë на своем пути. Сугуру даже не нужно было призывать ни одно из своих проклятий — Сатору ничего за собой не оставлял. Каждое проклятие, которое попадалось Сугуру на глаза, Сатору сжирал в следующую секунду. И тут их было намного больше, чем предполагал Сугуру по описанию задания. Проклятия с пустыми глазами, проклятия с кровоточащими ртами; проклятия, которые непрерывно кашляли; проклятия, чья кожа отходила струпьями; проклятия, бьющиеся об окна, умоляя, чтобы их выпустили; проклятия, хватающие его за руки, моля о спасении. Проклятия, проклятия, проклятия. Пропадающие сразу, как только они были найдены; мясо, растерзанное клыками и когтями Сатору. Но это не было главным. Он никак не мог сдержать Сатору, их связь была утекающей, нестабильной. Сатору метался из одной комнаты в другую, поглощая проклятия и руша стены — чудовище, а не человек. Сугуру пытался аккуратно ухватиться за их связь, но в его крови вибрировали иглы, и в глубине своей души он его чувствовал: голод, не похожий ни на что другое, что он чувствовал раньше. Он был темным и всепоглощающим, голод Сатору сворачивался в его желудке, распространяясь как чума, пока его глаза не залило красным. Почему он был так зол, почему здесь было так много проклятий, почему Сугуру не мог его остановить? Всё внутри него кипело, дико и бешено. Хищник на охоте; хищник, защищающий свою территорию, ярость горела в его скулах. Сугуру бежал, выбиваясь из сил, и они ещё даже не были на втором этаже, комнаты смешивались в одно целое, его легкие сжимались, как будто он дышал за двоих. Сатору больше не был похож на человека. Пропали его яркие голубые глаза и снежно белые волосы — пропала та его дерзкая улыбка. Всё, что осталось — это неудержимая масса проклятой энергии, черная, яркая и смертоносная, как ничто. Новое проклятие полетело в их сторону, к Сугуру мимо Сатору. Сугуру принял боевую позу, но Сатору был быстрее, развернув свою аморфную голову и проглотив проклятие в воздухе. Сугуру больше не думал. Он ринулся вперед, вталкивая свои руки в изменчивое тело Сатору, пытаясь найти что-то, чтобы ухватиться. Оно было холодным и горячим одновременно, будто бы он засунул руки в лед, воду, грязь и лаву одновременно. Ничего не было внутри, только перекатывающиеся волны тягучей дряни и искр — тех, что могли быть звездами. Сугуру не был уверен, что ожидал найти — человеческую голову Сатору внутри? У большинства проклятий была устойчивая форма, но Сатору был всë время изменяющейся природной чудовищностью, всем и ничем одновременно. И каким-то образом Сугуру должен был заставить его слушать. — Прекрати уже, — зашипел он, пытаясь давить на иглы льда в своих венах, пытаясь надавить на мозг Сатору своей волей достаточно, чтобы он обратил внимание. — Сатору, послушай меня. — С чего бы? — Голос Сатору звучал шипяще, рычаще и потрескивающе. Его глаза высунулись из черной массы его тела, чтобы уставиться на Сугуру. — Я могу убить их. Я делаю свою работу. Отпусти. Руки Сугуру горели, но он держался только сильнее. Сатору был гибким и всë время переменяющимся, невозможным для сжатия. Всë было бы проще, если бы он был просто проклятием. Если бы он не был Сатору, Сугуру было бы проще заставлять его слушаться. Но каждый раз, когда он это делал, его желудок сжимался. Он хотел — ему было нужно — убедить Сатору работать с ним, не заставить его. — Мы должны работать вместе. — Он пытался сохранять спокойствие, даже когда глаза Сатору сползли вниз по его телу, чтобы сосредоточиться на новом проклятии, появившемся из холла, раздраженное чужим присутствием, но напуганное Сатору. — Вместе или никак. — Это неважно; они не узнают, что случилось. Только что проклятий больше нет. — Голос Сатору звучал всë отдалëннее, отвлечëннее, рычание прерывало каждое его слово. — Это важно для меня. — Сугуру вцепился в него сильнее, пытаясь втолкнуть волну эмоций из своего сердца в мозг Сатору, если бы это вдруг его убедило. Что-то дрогнуло под его пальцами. Глаза поползли назад наверх, чтобы уставиться на него, огромные и ожидающие. — Это важно для меня, — он повторил мантрой, обещанием, смотря прямо в эти гигантские кристальные глаза. Почти в истерике он сказал: — В конце концов, Сатору, мы сильнейшие. На секунду, мир застыл. На секунду Сатору застыл в его пальцах. И затем он перевоплотился. Он не был мальчиком, которого Сугуру знал: зубы прорезались через его щёки, его глаза всё ещё были слишком большими и каждая пора его тела кровоточила звездами. Он больше не был человеком, но он всë ещё мог стоять с ним рядом и смотреть на Сугуру с той улыбкой, за которую Сугуру отдал бы всё всего несколько дней назад. — Мы сильнейшие, ты и я вместе. — Правильно, — сказал Сугуру, пытаясь не звучать так, будто он успокаивает бушующее животное. — Мы сделаем это вместе, как обычно. — Это не лучшая идея. — Голос Сатору был мелодичным и искаженным, как детская песенка, звучащая из поломанного радио. — Их так много здесь — больше наверху. — Его глаза вращались по шее, смотря на проклятие, всё ещё мельтешащее у входа, внимательно за ним наблюдая. — Я их чувствую, Сугуру, я чувствую каждого из них. Их так много здесь. Здесь есть что-то очень опасное. Сугуру даже не был удивлен. Конечно, это было ловушкой. Конечно, высшее начальство не дало бы им просто обычное задание. Что-то холодное и темное чувствовалось у Сугуру внутри — что-то, не принадлежащее Сатору. Он подумал, надеялись ли они, что Сугуру напортачит на этом задании и будет убит одним из проклятий или самим Сатору, голодным и вышедшим из-под контроля? Старейшины не любили ни одного из них, но Сугуру лучше с ними ладил, потому что знал, когда нужно прикусить язык и выполнить формальность. Если они хотели прикончить проклятие Сатору, Сугуру был единственным, что стояло у них на пути. Но он не собирался сдаваться так легко. Он почувствовал кровь на своих зубах, когда ухмыльнулся Сатору в ответ, чувствуя, как тот дрожит от нетерпения у него под пальцами. — Нахуй всех, мы самое опасное, что есть в этом здании. Сатору захихикал, громко и пронзительно, этот звук завибрировал в костях Сугуру. Он растаял под его пальцами вновь в движущуюся спираль вселенной, но вместо того, чтобы кинуться вперед, он обернулся вокруг Сугуру. Его холодное, скользкое тело лизнуло щёку Сугуру, словно любвеобильная кошка. Чувство правильности осело у Сугуру в крови, два сердца бились в его груди как одно. Он сделал глубокий вдох, позволяя себе стабилизироваться, позволяя себе почувствовать существо Сатору, живое, пульсирующее и голодное. Позволил себе принять его таким, каким он был — не таким, каким он хотел его. Он подумал о том, чего желал, и Сатору двинулся вперед плавно, как сама кровь Сугуру. Они стремительно прошли в следующую комнату, Сатору легко рвал проклятия своими зубами. Сугуру послал несколько своих маленьких проклятий осмотреть верхние этажи и всë время удерживал Сатору рядом с собой, даже если он вибрировал желанием уйти в отрыв. Спокойствие. Он сможет. Они смогут. У Сугуру всë ещё были иглы в крови, Сатору всë ещё ощущался так, будто он на грани полной потери контроля, но Сугуру мог с этим справиться. Он привыкал к яростному голоду, который Сатору передавал ему; медленно начинал понимать, как усмирять его своим спокойствием и сфокусированностью. Это было рискованно — Сатору несся вперед до того, как ему позволяли, а Сугуру сомневался слишком долго, чтобы поспевать за ним. Они не были синхронны — не так, как было нужно, но Сугуру взял лидерство, и Сатору это принял. Синхронность, единство, гармония — над всем этим они могли поработать позже. Сейчас единственно важным было привыкнуть друг к другу. Понять друг друга. Больница была переполнена проклятиями. Теперь уже было очевидно, что много, много людей умерло здесь; много, много сожалений было здесь похоронено. Но в основном это были проклятия низкого уровня. В большом количестве, но легкая добыча. Сатору рвал их как бумагу, а с теми, что успевали его избежать, расправлялся Сугуру. Но он был встревожен тем, что Сатору всë ещё ходит по краю. Он сказал ему, что чувствовал что-то опасное в этой больнице, и, похоже, так было до сих пор. Неважно, как много проклятий было проглочено беснующейся массой его тела, он не становился спокойнее. Было странно видеть его таким, похожим на дикое животное. Смотреть, как он бежит на четвереньках и вновь становится бесформенным; смотреть, как он рычит на каждый странный звук рядом; чувствовать эту странную пульсацию, которую Сатору посылал в его кровь. Сугуру не мог правильно назвать это ощущение, но оно заставляло его чувствовать свои зубы слишком острыми. Это было похоже на гнев, но не было им. Похоже на собственничество, но не было им. Похоже на справедливость, но не было ею. Но это было нормально. С каждым новым проклятием он всë больше к этому привыкал. С каждым разом, когда это чувство вскипало в Сатору, ему становилось проще его унять. С каждым броском когтей Сатору Сугуру чувствовал, как его голова становится яснее. По крайней мере, они оба хорошо знали, как драться. Они будут в порядке. В зале стало холодно. Сатору застыл рядом с ним. Он поднял голову, глядя в потолок. Его челюсть откинулась, открывая взгляду шесть рядов невозможных зубов. Низкий рык сотряс его тело и отозвался дрожью в костях Сугуру. Что-то двигалось вниз по лестнице, медленно и тихо. Одно за другим, Сугуру почувствовал, как гибнут его маленькие проклятия, посланные наверх. Сатору сворачивался, его кожу разрезали волны галактик, его лицо размазывало в бессвязную форму. Их связь содрогнулась так сильно, что сердце Сугуру зашлось стуком. Он не мог дышать. Рука достигла входа в комнату, длинная, морщинистая и вывернутая. Плоть гнила и отпадала с неё, обнажая желтеющие кости под ней. Тело вползло следом — такое же человеческое и нечеловеческое, как у Сатору. Ребра торчали у него из-под кожи, мотня органов тянулась за ним. Его синюшная гниющая кожа пузырилась червями. Зловоние разложения было удушающим. Его голова была проломленным черепом со сломанной челюстью, открывающей чудовищную пропасть рта, застывшего в крике. Его глазницы были пустыми. Но Сугуру чувствовал его непрерывный взгляд. Оно смотрело прямо на Сугуру, и Сугуру не мог дышать — не мог сосредоточиться. Образы тел Рико, Курои, Сатору проигрывались перед его глазами каждый раз, когда он моргал. По его телу пробежал холод, заставляя все его мускулы напрячься. Слезы потекли по его щекам. Земля ушла из-под ног, зрение размыло, мысли смешались и потяжелели. «С кем, вы думаете, вы говорите?» «Я-я люблю тебя тоже!..» «Я хочу... остаться со всеми чуть дольше». Проклятие вступило в зал, двигаясь со звуком ломающихся ребер, похоронных плакальщиц; ногтей, скребущихся о крышку гроба. «Мамочка?» — прошептало оно голосом ребенка, голосом старика, кашляющим голосом, умирающим голосом. — «Когда я вернусь домой?» Сугуру рухнул на колени, скорбь в его груди была тяжелой, как железо. Проклятие продолжало двигаться, тащить себя вперед гниющими руками, его глаза смотрели на него неотрывно. Сугуру устремился к жару внутри себя, к своей связи с Сатору, желая, чтобы он сорвался в неистовство, если хотел. Но хвататься за неë было, как хватать мертвеца за руку. — Сатору, — задохнулся он, чувствуя, будто его стошнит каждым проглоченным сожалением, если он вновь откроет рот. Было тяжело повернуться, найти Сатору, увидеть его через пелену слёз. Сатору раскалывался, разрывался. Мальчик в одну секунду, монстр в другую. Его тело билось в конвульсиях, шло ужасными разломами и глубокими трещинами. Все шесть глаз вибрировали, зрачки расширились в зияющие черные дыры. Проклятие было всë ближе и ближе, и Сугуру осознал, что черви на его коже не были червями. Это были руки. Человеческие руки. Некоторые пухлые и короткие, как у младенцев; некоторые костлявые и морщинистые, как у стариков. Все они были бледны, словно холодное касание смерти. Они тянулись из тела проклятия, тянулись вперед. Тянулись к ним. Сугуру не думал. Он бросился в сторону, сгребая неустойчивую форму тела Сатору и унося его вниз по лестнице к прошлой двери. Сатору был легким. Несмотря на свое огромное тело, он был легким как воздух, корчащийся и пульсирующий под пальцами Сугуру. Его тело липкими щупальцами тянулось к рукам и лицу Сугуру. Оно было холодным и плотным как труп. Но Сугуру не отпускал. Он споткнулся и упал на нескольких последних ступеньках. Сатору теснее обернулся вокруг него, желеобразный и бесконечный, смягчая удар, но погружая голову Сугуру в свое тело на одну слишком долгую секунду. Образы запульсировали в его голове: голодная улыбка Тодзи Зенина; чувство лезвия, разрезающего горло, рубящего тело, прокалывающего бедро, разламывающего череп. Чувство разрытой земли под спиной, пока конечности немеют и холодеют. И мысль, гремящая в голове: пусть Сугуру будет в порядке, пусть Сугуру будет в порядке, пусть Сугуру будет в порядке. Воздух ворвался в его легкие, когда он вытолкнул голову наружу, глотая кислород голодными вдохами. Проклятия больше не было видно, но Сугуру чувствовал его приближение. Медленное, но неумолимое, как сама смерть. Сатору всë ещë извивался под ним, бесформенно и чудовищно. Сугуру не знал, что делать. Единственное, что он знал — если они не вступят сейчас в бой с этим проклятием, оно сведет их обоих с ума. — Сатору, соберись, — прошипел он, впиваясь пальцами в его тело и в его разум своим. Его разум раскалывался, когда образы ворвались в него: Рико, Курои, Сатору, Зенин, лезвие, кровь, холод, Сугуру. Воспоминания, его и не его. — Давай же, успокойся, вставай. — Он больше умолял, чем приказывал, не зная, что делать, когда с другой стороны на него обрушивался удушающий страх смерти, вместо быстрого ответа действием, как у других проклятий. Вместо обычной пламенной решимости, которую он получал от Сатору. В комнате вновь стало холодно, хлюпающий звук внутренностей, спускаемых по лестнице, обозначил приближение проклятия. Сугуру выругался и поднялся на ноги, несмотря на то, что они дрожали. Каждая клетка его тела кричала голосом Сатору, проигрывая его смерть в каждой ужасающей детали, но он всë равно глубоко вцепился в себя и призвал новое проклятие, чтобы дать им немного времени. Пол покрылся коркой льда, когда Юки-Онна материализовалась в помещении. Её длинные черные волосы колыхались от зимнего ветра, который она принесла с собой, когда она заскользила к противнику с хладнокровием уверенного хищника. Проклятие не остановилось и даже будто бы не заметило нового участника. Оно просто продолжило ползти вниз по лестнице, пустые глазницы всё ещё смотрели прямо в смертную душу Сугуру. Сугуру вдохнул прохладный воздух, давая ему остудить свою голову. Всё его тело горело от боли, страха и смертельного желания выжить, но это ему не принадлежало. Сатору разлился под его ногами галактикой, принимая одну форму только на секунду, чтобы потом вновь развалиться в месиво. Спокойно, — подумал Сугуру, — и дал этой мысли разлиться по его венам к двум сердцам, занявшим его грудь. Он представил, как отбрасывает весь тот ужас, который Сатору посылал биться в его артериях, заменяя его уверенностью и спокойствием. Если Сатору был в раздрае, Сугуру нужно было его успокоить. Если он был неуверен, Сугуру нужно было пообещать, что они будут в порядке. Ему никогда не приходилось делать это с другими проклятиями. Ему было больно, когда их убивали, но они бросались в бой без задней мысли, несмотря на опасность. Юки-Онна скользнула к проклятию как змея, обнажая когти в сторону его головы, без тени отвращения, посылая ледяные иглы в его тело, никак не задетое энергией проклятия. Сатору не был таким. Он был мальчиком, пока не стал монстром. — Всё хорошо, — сказал Сугуру, пытаясь удержать свое дыхание ровным, пытаясь удержать свои мысли от смерти и кровопролития, фокусируясь на летних днях и улыбках друзей. — Всё в порядке, Сатору, я не дам тебе умереть. Я не позволю тебе умереть. Верь мне, я не позволю тебе умереть. Не снова, — пообещал он себе, — я не позволю ему умереть снова. Масса тела Сатору разливалась у его ног, холодная, темная и бесконечная, глаза появились из нее, только чтобы взглянуть на него. Сугуру вдохнул и выдохнул, чувствуя гнев Сатору, его злость и голод, боль и страх, как свой собственный. Сатору был проклятием, оружием в руках Сугуру. Но Сугуру тоже мог быть оружием, или по крайней мере каналом связи. Он мог быть заземляющим весом, который был нужен Сатору, он мог быть проводником, громоотводом для молний Сатору. Сатору весь был эмоциями, полностью реакцией без какого-либо плана. Сугуру мог быть его заземлением, Сугуру мог сделать из его взрывного гнева клинок. Он мог заставить Сатору чувствовать себя достаточно безопасно для этого. — Я здесь, я здесь, и я никуда не уйду, я всегда прикрою тебя, а ты меня, так же, как и всегда, мы справимся с этим, как всегда справляемся, мы справимся с ним вместе! Сатору пузырился у него под ногами, щупальца цеплялись за лодыжки Сугуру, и он стоял ровно, стоял твердо, давая Сатору подняться вверх. Юки-Онна завизжала, руки проклятия схватили её, разрывая её снежно белую кожу и чернильные волосы. Сугуру почувствовал, как её жизнь теряется, и вскинул руку в воздух, отзывая её, убирая единственное препятствие между проклятием и ними двумя. — Сатору, — позвал он. — Сугуру, — отозвался Сатору, карабкаясь по его плечам вверх и поднимаясь в воздух, вновь огромная масса умирающих звезд, черная, истекающая блестящей кровью под себя и на лицо Сугуру. Проклятие достигло окончания лестницы, зловоние гниющей плоти наполнило комнату и его руки потянулись к ним двоим. — Всë в порядке. — Всë в порядке. Сатору прижимался к нему, звездные когти держались за плечо Сугуру, зубы прорезались через его невозможную, переменяющуюся форму. Сугуру потянулся к нему, запуская пальцы в пульсирующую темноту тела Сатору. Два сердца внутри него бились как одно, тепло и ровно. Если Сатору нес страх в своем сердце, Сугуру был готов разделить с ним его навсегда. Проклятие приближалось к ним сантиметр за сантиметром, тяжелые воспоминания бурлили в слезных железах Сугуру, трупы старших одноклассников, учителей и не-шаманов, которых они не смогли защитить, потянулись перед его глазами бесконечной процессией. Сугуру отказался моргать. Он сжал зубы и подумал о колких замечаниях Сёко и строгом лице Яги, и взбешенных криках Утахиме, и раздраженных вздохах Нанами, и ярких улыбках Хайбары, и о Сатору — Сатору, смеющемся, пока слёзы не выступали у него на глазах и ему не становилось тяжело дышать. Он подумал о себе, держащемся за плечо Сатору, чувствуя как смех пузырится в его легких, пока его тело не казалось ему сделанным целиком из солнечного света. Он подумал о Сатору в этой форме, чудовищной и нестабильной, и отчетливо не похожего на самого себя. Он подумал о том, что и с этим Сатору он мог бы вновь научиться смеяться так же. Смерть впивалась в его горло, и он отказывался думать о чем-либо, кроме того, что заставляло его жить. Проклятие приближалось, его руки были так близко, что Сугуру видел голубые вены и поломанные ногти. Он взял себя в стальную хватку, почувствовал зубы Сатору как свои собственные и прошептал: — Мы сильнейшие. — И это наша территория. Сатору кинулся вперед, море чернил и звезд врезалось в другое проклятие. Зубы, похожие на иглы, появились из звезд и вонзились в плоть и кости проклятия. Когти разрезали его спину, несколько рук взлетели в воздух. Сугуру сфокусировался, твердо стоя на ногах. Он дал Сатору буйствовать, уверенный в том, что сможет стабилизировать его, когда будет нужно. У Сатору были когти и зубы, но главным его преимуществом было его тело. Бесформенное и студенистое, если оно могло полностью поглотить проклятие, все было кончено. Сатору реагировал на каждую мысль Сугуру. Он влился в пустые глазницы и между ребер проклятия, удушающе и неостановимо. Но это ничего не дало. Проклятие продолжило идти, устойчиво, без сомнений. Даже когда Сатору разлился вокруг и внутрь него, оно продолжило идти. Оно продолжило тащить себя своими костлявыми руками. Прямо к Сугуру. Сугуру был единственным в этом здании, кто еще не был мертв. Сатору издал оглушительный визг. Конечность проклятия разодрала его тело, звездные клочья плоти повисли на острых когтях. Сквозь зияющую рану Сугуру увидел пустые глазницы, смотрящие прямо на него. Челюсть проклятия сотрясалась в беззвучном смехе. Сатору обжигало болью с другого конца связи, изображения его разрубленного тела горели перед глазами Сугуру. Одна из костлявых рук потянулась сквозь дрожащее тело Сатору, и Сугуру больше не мог оставаться на месте. Он прыгнул прямо на руку проклятия до того, как она успела схватить его. Рука была скользкой из-за студенистого тела Сатору, но Сугуру сохранил равновесие и побежал вперед. Проклятие попыталось вцепиться в него, но Сугуру с силой в него врезался, останавливая его движение. Он был достаточно силен, чтобы заблокировать проклятие, пока тело Сатору всё ещë не восстановилось. Сугуру должен был выиграть ему время. — Хочешь меня? Попробуй возьми! — Он схватился за пустые глазницы проклятия, используя их, чтобы подтянуть себя к его голове. Боковым зрением он видел, как оно убрало когти от тела Сатору, пытаясь схватить его. Но оно не могло поймать с этого угла. Он был в идеальной позиции, чтобы отвлекать его. Что-то схватило его за ногу. Он успел увидеть старую морщинистую руку на своей лодыжке, перед тем как потерять равновесие. Руки схватили его. Они тянули его за ноги, за форму, царапали его лицо. Мягкая голубая кожа и старые, переломанные ногти. Сердце оглушительно стучало в его груди, пока он пытался вырваться, но эти руки были сильнее, чем казались. Конечности обвились вокруг него, оставив лишь немного пространства, чтобы удалось призвать проклятие. Облако насекомых вылетело наружу, жаля и царапая руки проклятия. Но их было слишком много. Даже если некоторые из рук отпустили Сугуру, чтобы защититься от насекомых, их появлялось всё больше. Они рвали его волосы и одежду, хороня под своей тяжестью. Одна из них схватила Сугуру за горло, и он издал задушенный всхлип перед тем, как его потянуло вниз. Плоть проклятия под ним была холодной и пульсирующей. Он тонул в ней, как в гнили, цепляясь за всё подряд, чтобы выбраться наружу, пока шел на дно. — Сугуру! — Воздух порвался от пронзительного крика, и это было последним, что Сугуру услышал. Здесь было холодно. Здесь было холодно и темно, и он задыхался. Его сердце билось так громко, что он мог слышать только этот звук. Зловоние разложения окружило его. Тела, оставленные на солнце слишком долго, мягкие и разлагающиеся. Тела, плывшие в реке, раздувшиеся и гниющие. Высохшие тела, оставленные всеми, кроме мух и червей, ползающих в мясе и жире. Он был в общей могиле — похороненный глубоко в земле. Никто не знал, где он был. Никто не собирался прийти на помощь. Его похоронили по ошибке, и здесь он умрет, задушенный разлагающимися телами. Здесь было некуда бежать, некуда спрятаться. Смерть была неизбежной истиной. Всё, что он мог — это ждать, когда она его заберет. Могила сотряслась вокруг него. Тела сотряслись, зажимая его, хороня его глубже. Но что-то пробило трещину в поверхности могилы, вспыхнул яркий свет. Что-то заглянуло внутрь. Чудовищный рык сотряс могилу, и что-то внутри Сугуру вздрогнуло. Вспышка ярких голубых глаз. — Сатору! — Он устремился вверх, утопая в телах пальцами и используя их как опору. Они превращались в гниль, тяжелые и непроходимые. Она разлилась на него, накрыла, сердце все ещё оглушительно билось в ушах. Не его сердце. Что-то было под ним. Что-то твердое и теплое, пульсирующее как сердце. Сугуру остановился. Он перестал пытаться карабкаться вверх и дал себе утонуть, пока не ухватился пальцами за ярко-красное сердце посереди внутренностей проклятия. Он вцепился в него, но оно было твердым, как камень, а Сугуру был безоружен. Новый грохот сверху, новая трещина в теле проклятия. Он набрал грязи в рот, открыв его, почувствовал вкус сгнившего мяса, но всë равно закричал: — Сатору, внизу! Тьма ворвалась внутрь. Вновь оказаться в темноте должно было быть страшно, но внутри неё повсюду сияли звезды и голубые глаза. Это была родная темнота. Сугуру очистил сердце от грязи, открывая ярко красную поверхность звездным когтям, в то время как гниль вокруг превращалась в руки и терзала его тело. Сатору прорвался внутрь, яркий, мрачный и неиствующий. Из его звезд появились зубы, его тело защищающе обвилось вокруг Сугуру. Конечности проклятия вцепились в Сугуру, вцепились в Сатору, отрывая их друг от друга. Но Сугуру держался, оставляя сердце открытым. И Сатору разорвал его зубами. Весь мир содрогнулся вокруг них. Ужасающий звук разрывающейся плоти окружил их, трещины разрезали тело проклятия. Сатору теснее обернулся вокруг Сугуру, и на секунду он вновь тонул в чужом теле, только в этот раз единственное, что пульсировало в его мозгу, были изображения его собственного лица. Звезды гудели в его ушах, мокрые звуки чавканья и разрывающейся плоти проходили эхом через тело Сатору. Они вывалились наружу, пропитанные запахом гниения и запëкшейся крови. Сугуру выскользнул из хватки Сатору и отполз подальше, Сатору последовал за ним, разливаясь по полу. Проклятие кричало. Его голос был пронзительным плачем ребенка и глухими ударами о старую могилу. Оно таяло, разлагалось, увядало, скорее растекалось, чем рассеивалось, скукоживалось внутрь себя. Пигментные пятна покрыли его руки и распространились по всему телу, поглощая его всего. Его кожа серела, покрывалась морщинами, слезала и опадала с его тела горстями праха. Сугуру оперся о стену, Сатору разверзнулся сверху. Он преображался, галактики слезали слоями, чтобы открыть окровавленное и дрожащее тело. Его рот был в запекшейся крови, какая-то осталась у него между зубов. Кровь лилась из его глаз, всë его тело было кровоточащей раной. Он тесно прижался к Сугуру, рычание задрожало в его горле, когда он повернулся и оскалился в сторону проклятия. Бросая ему вызов напасть снова. Но всë было кончено. Проклятие рассыпалось, серая кожа слезала с него, руки увядали как срезанные цветы, скелет разрушался, пока не стал просто грудой костей. Сатору расслабился, его тело влилось в руки Сугуру, даже когда его когти все ещё компульсивно царапали разбитую плитку. Когда он заговорил, его голос был скрипучим и высоким, как ногти о школьную доску. Его губы не двигались. — Ты заберешь его? Сугуру смотрел, как проклятие рассыпалось в воздухе, и пальцы инстинктивно дернулись забрать его. Он сжал кулак и прислонился к стене. — Нет. Я не хочу его. --- — Это точно была подстава, да? Сатору остановился внизу лестницы больницы, чтобы посмотреть на Сугуру. Они только что еле вытащили друг друга из битвы с проклятием. Всё тело Сугуру ощущалось, как один большой синяк, его глаз медленно распухал и закрывался. Он был покрыт царапинами и порезами, какие-то от его падения с лестницы, какие-то от проклятия, пытавшегося порвать его на части, оставив темно-фиолетовые следы рук на его коже. На самом деле, Сатору должен был пострадать сильнее после того, как его порвали на части. Но его раны после битвы уже затягивались сами. Он оттер рот от спекшейся крови и она испачкала его рукава, но кроме постоянно кровоточащих ран, которые Тодзи оставил на нем, его лицо было чистым. Им повезло, что это проклятие было последней серьезной опасностью, которая осталась в здании. Было несколько уцелевших проклятий, которых Сатору поймал и сожрал по пути, но все они были третьего или четвертого уровня. Для этого не нужно было общих усилий, и это было хорошо. Сугуру чувствовал себя усталым и порванным на части. Сатору всë время оставался рядом, защищающе обвиваясь вокруг Сугуру, даже когда его тело напрягалось и зубы щёлкали, когда он чуял новое проклятие. Сугуру сомневался, что когда-нибудь избавится от того образа Сатору в своей голове. Дикого, буйствующего зверя, которым он теперь мог быть. Его откровенной радости от разрывания проклятий зубами. Постоянный барабанный ритм в крови Сугуру, говоривший ему, что Сатору хочет большего. Он пытался выкинуть эти мысли из своей головы, пытался сосредоточиться на позитивном. Они живы. Они всё ещë здесь. Сугуру почувствовал, будто вновь может дышать. Несмотря на то, как тяжело было видеть Сатору таким, было привычно драться вместе с ним, доверять Сатору спину. Сатору был другим и тем же. Когда он задумывался, он всë так же открывал рот и прижимал язык к зубам. Он всë так же после битвы бежал немного впереди Сугуру, безрассудный и жаждущий большего. Он всё ещё бросался на противников со всем, что у него было. Но теперь то, что он имел, стало другим. Не таким, как раньше. Ничего уже не было таким, как раньше, и никогда не станет. Сатору никогда не станет прежним. Они никогда не станут прежними. Без Сатору даже Сугуру не мог сохранить себя прежним. Что-то умирало, и что-то новое рождалось. Сугуру отказывался называть это чем-то хорошим, если оно родилось из смерти Сатору. Но он не мог назвать это чем-то плохим также. Когда он ответил на вопрос Сатору, он смог по-настоящему посмотреть ему в глаза. — Скорее всего. Это был определенно высокий уровень, если не особый. — Они пытаются нас убить. — Я бы не зашëл так далеко, — сказал Сугуру, но это оставило горечь на его языке. Их проинформировали, что в больнице было множество проклятий неизвестного уровня. Это не должно было стать проблемой — у них обоих был особый уровень... в том или ином смысле. Но проклятие такого высокого уровня не могло так легко уйти от внимания. Особенно такое, которое смогло заставить Сатору застыть на месте и почти разгромить их обоих. Он подумал о тех картинах смерти, что всë ещё висели в его мозгу. У него не укладывалось в голове то, как именно на них напали. — Они пытаются нас убить, они пытаются убить нас, они пытаются убить тебя, — настаивал Сатору, повторяющимся голосом поломанной пластинки, который принадлежал больше проклятию, чем Сатору. Кровавые галактики пузырились и лились из его ран. Он притянулся к Сугуру, натянутый как струна и разозленный одновременно. Сугуру почувствовал, как у него начинает болеть голова. Это было слишком много для дня сразу после смерти Сатору. — Они пытаются убить нас, Сугуру. — Ага, я слышал, — сказал он, усаживаясь на ступеньки внизу лестницы, глядя как Сатору измеряет пространство шагами, словно лев в клетке, капая звездами на трещины в бетонном полу. — Что ты хочешь, чтобы я с этим делал? Сатору резко остановился и посмотрел вверх, на небо. Оно было слишком ярким и чистым, как жизнерадостная картинка. Оно не сочеталось с настроением Сугуру, вообще не сочеталось с мрачностью ситуации. Жизнь шла вперед. — Нам надо уходить, — сказал Сатору и вернулся в движение, скользнув к Сугуру слишком плавными движениями, скорее скользя за собственными шагами, чем подходя. — Нам надо уходить сейчас же, Сугуру, только ты и я, нам нужно уйти сейчас же... — Уйти и отправиться куда? — Я не знаю, мы разберемся, мы сильнейшие, нам надо уходить сейчас же. — Мы не можем. — Почему? Сатору смотрел на него своими невыносимо яркими глазами, и Сугуру не мог найти слов для ответа. Почему? Потому что он устал. Он устал до глубины души и не хотел бежать и решать, что делать с жизнью заново. Почему? Потому что высшие могут строить заговоры за их спинами сейчас, но если они сбегут, им могут вынести настоящий приговор, и это будет намного хуже. Почему? Потому что он только что потерял Сатору и не смог бы вынести попрощаться с Сёко, Ягой, Нанами, Хайбарой. Почему? Потому что Сатору стоял перед ним и не был Сатору. Потому что Сатору стоял перед ним и говорил и двигался как проклятие. Потому что Сугуру всë ещё не хотел оставаться один рядом с ним. Почему? Потому что Сугуру не мог пока быть сильным. Но он не сказал этого, он не сказал ничего из этого. Вместо этого, он сказал самую несправедливую вещь из всех. — Разве ты мне не доверяешь? И это было всë, что нужно было сказать. Губы Сатору сжались в тонкую линию, но он вздохнул и сел рядом с Сугуру, слишком близко прислоняясь к нему, пока почти не обвился вокруг плеч Сугуру. — Конечно, я доверяю тебе. Они всегда были близки, но Сатору казался намного более тактильным сейчас. Это было странно и немного неприятно — то, каким холодным было его тело; то, как с него капало черной кровью на колени Сугуру. Но это было что-то, к чему он тоже должен был привыкнуть. Странность, которая ощущалась неправильно в самом худшем смысле. Сатору не мог перестать быть проклятием, поэтому это Сугуру должен был его принять. Это было тяжело, когда присутствие Сатору было ярким и постоянным напоминанием о смерти Сатору. Он позволил себе вдохнуть, позволил себе подумать. Маленькими шагами, один за другим. Он прислонился к Сатору в ответ. — Что произошло с тобой там? — спросил он. — Ты был не похож... — Он оставил предложение незавершенным. «На самого себя» казалось неподходящими словами для Сатору сейчас. Сатору мурлыкнул, звезды на его теле мягко вибрировали. Он лизнул зубы. Они не были такими же острыми как тогда, в больнице, но были острее, чем когда он был полностью человеком. — Я не знаю. Я был голоден. Зол. Нет, это неправильное слово... Он вновь посмотрел на небо, его губы были слегка приоткрыты, обнажая клыки. Сугуру не был уверен, улыбается ли он или скалится. — Так много проклятий в этом чертовом городе, Сугуру. Я вижу, как они ползают по каждой поверхности, будто у них есть на это право. Будто она им принадлежит. Но это не так. Я сильнейший здесь. Это мое. И я хочу убить их всех за то, что они прикасаются к тому, что мое. Сугуру подумал о том, как напрягся Сатору сразу же, как они вышли из барьера, удерживавшего снаружи проклятых духов. Он подумал о его безумном поведении в больнице, о том, как казалось, что другие проклятия чувствуют в нем угрозу. Он смотрел, как Сатору глядит вдаль, все шесть его глаз прожигали нечто, что Сугуру не мог увидеть. Он смотрел, как Сатору проводит языком по линии зубов, один острый клык за другим. — Ты территориальный, — было всем, что он сказал. Сатору засмеялся, гортанно, искажëнно и уродливо. — Как ёбаное животное.