Эскапизм

В Вулф-Трап был день города. Теперь серость ландшафта и архитектуры разбавляли блёклые треугольные флажки, яркие постеры с одним единственным памятником основателя и приехавший цирк с крайне шатким колесом обозрения, которое разбиралось так же легко и быстро, как и собиралось. На главной площади размером с самую маленькую в Нью-Йорке установили сцену, ларьки с мёдом, игрушками, мерчем города — факт его существования заставил меня провалиться в небытие — попкорном и прочими вещами, спрос на которые был поразительно высок. Если бы не мой запланированный поход в медицинскую клинику, к неврологу, то я об этом бы даже не узнала. Впрочем, я бы всё равно ничего не потеряла. В местной многопрофильной клинике — панельном здании песочного цвета высотой в три этажа — было всего лишь на несколько градусов теплее, нежели на улице, а снаружи, к слову, при дыхании изо рта вырывались размытые облачка пара. Глаза ослеплял слишком яркий свет ламп, отражающийся от блестящего кафельного пола, серебряных табличек на дверях, белых стен, дверей, окон, занавесок, мебели и техники. Всё было настолько белым, что я невольно почувствовала себя узником рая, постепенно лишающимся зрения и не различающим никаких цветов кроме этого самого белого. Палитра, представляющая из себя всего один цвет, навевала атмосферу психбольницы. По крайней мере, таково было моё представление о подобного рода учреждениях. Вчера ночью, когда время перевалило за полночь, а пережитые ужасы больного сознание поблекли, я рассказала Логану о том, что именно видела, чувствовала, слышала. Никогда раньше мне не приходилось быть столь откровенной с ним в теме своего заболевания, как этой ночью, в которую я чуть не выжила из ума. Уже утром отец сообщил мне время приёма у невролога, доктора Псаки, и то, что Ганнибал Лектер придерживается мнения, что это не ухудшение, а остатки посттравматического стресса, вызванного событиями последних дней, а может даже и месяца. Даже собственная игра воображения могла привести к новым галлюцинациям. В общем, всё это превратилось в невыносимую замкнутую цепочку. Временную петлю, из которой невозможно было выбраться. Теперь же уже третий час я сидела в этом холодном, предельно чистом и белоснежном месте, ожидая результатов исследования, которое провела для меня доктор Псаки. Это была женщина лет пятидесяти, слишком долговязая и сухая, с пигментными пятнами на руках и очень высоким голосом. Сначала доктор расспросила меня о жалобах и причинах прихода, о том, кто мой психиатр, после чего выразила уважение, обследовалась ли я раньше у неврологов и некоторые мелочи для составления карточки. Сразу после этого я отсидела три очереди в разные кабинеты, где меня сажали, клали, раздевали, пытали разговорами, затыкали и прочее-прочее. Я чувствовала себя подопытной крысой и крайне сочувствовала счёту, который выставят отцу после всех врачебных манипуляций. Доктор Псаки отлучилась из кабинета на четверть часа, возвращаясь с распечатанной карточкой на моё имя, результатами обследований и заключениями некоторых специалистов, после чего ещё на четверть часа засела за собственным компьютером-коробкой, внося данные, изучая все собранные бумаги и делая собственное, итоговое заключение. При всём этом у неё был весьма хмурый вид, и я не понимала, как к этому относиться. Её могло расстроить, что со мной всё слишком нормально или же наоборот — расстроить, что всё слишком плачевно, и я нуждаюсь в срочной госпитализации и минимум пяти лекарствах, доступных исключительно по рецепту. Наконец, давая мне шанс, что я не впаду в анабиоз ожидания, доктор Псаки подняла на меня взгляд, прикладывая руку с зажатой в пальцах ручкой ко лбу. Её очки с удивительно тонкой оправой сползли на кончик острого носа. — Итак, мисс Блэк, с учётом жалоб и собранных данных результат весьма удивителен. Мы провели процедуру Электроэнцефалограмму, ЭхоЭГ и компьютерную томографию, исследуя ваш мозг, его особенности, электрические потенциалы, структуру и ткани, но ни одно из неврологических исследований не выявило критических отклонений от нормы, которые могли бы послужить причиной галлюцинаций. Да, возможно, некоторые движения внутри мозга нарушены, а показатели отклонены от нормы, но некритично. Подобное может быть причинами головных болей, головокружения, бессонницы, лени, заторможенности, отсутствия аппетита, раздражительности, но не более того. Это, несомненно, хорошая новость. Но это не означает, что вы не нуждаетесь в помощи. Вам нужна помощь, но не из неврологической сферы, а из психологической и психиатрической. Я могла бы предложить вам пройти обследование в онкологическом отделении, но шансы онкологии в вашем случае минимальны. Не думаю, что в головном мозге может зарождаться или же развиваться опухоль. Её монолога было более чем достаточно, чтобы я потеряла интерес к разговору и признала себя на восемьдесят процентов здоровой личностью, не нуждающийся в медицинской помощи. Если с тем, с чем я столкнулась, может справиться один доктор Лектер, то это прекрасная новость. Разумеется, об онкологическом отделении и обследовании в нём не могло идти и речи. — Значит, я свободна? — вопросила я, поднимаясь с не самого удобного кресла, на котором мне приходилось сидеть. — Думаю, да. Не забрасывайте терапию, мисс Блэк, и вскоре проявление симптомов станет минимальным, а может и исчезнет вовсе. Вам нужны копии результатов обследования? Я отправлю запрос в регистратуру, и они будут готовы к выдаче через десять минут. — Не стоит. Вышлите их на указанную почту. Доктор Псаки кивнула, записывая моё пожелание на маленьком квадратном листке бумаги и приклеивая его прямо на монитор компьютера. — Если будут сомнения и новые жалобы — возвращайтесь. Ваша медицинская карта теперь есть у нас в клинике и посещение врача будет занимать куда меньше времени. Всего доброго, мисс Блэк, и скорейшего вам выздоровления. Я примерным образом приняла её пожелания, попрощалась, но оказавшись за дверью, сразу же забыла о внешности и голосе доктора Псаки, о её словах и рекомендациях, скидывая некий балласт, тянущийся вслед за мной и представляющий из себя подозрения ухудшения моего здоровья. Получив опровержение профессионала, я могла вернуться домой, чтобы сообщить Логану хорошие новости и заняться собственными делами. Чтобы не терять время впустую, я решила изучить сайты университетов Западной Вирджинии и посмотреть, какие темы эссе были заявлены в последние пять лет. У меня было предостаточно времени, чтобы попрактиковаться в их написании, пусть я уже и сомневалась в выбранном мной профессиональном направлении. С площади, слегка отдалённой от клиники, доносилась приглушённая музыка. Неведомое и беспочвенное раздражение зародилось внутри меня, когда я поняла, что к вечеру громкость только увеличится, а количество людей в центре возрастёт. Я боролась с социопатией, но это не означало, что в один из первых морозных дней я внезапно полюблю общество и людей в него входящих. Прежде чем отправиться домой, я направилась к ближайшей телефонной будке. Ржавая, когда-то оранжевая с чистыми, а не изрисованными стёклами, она стояла под бордовым деревом, листья которого размеренно отрывались от сучьев, подхватываемые ветром и уносящиеся в северном направлении. В последнее время мои мысли об Андерсоне, его настроении и успехах участились. Мне никогда не приходилось расставаться с младшим братом на такой срок, так что мне уже не хватало этого заучки. Ещё дома, с утра, я записала на салфетке его номер, заимствуя телефон отца. Теперь, достав скомканную салфетку из кармана куртки и развернув её, я бросила в автомат пару центов и набрала нацарапанные мучительным образом цифры, сталкиваясь с протяжными, но тихими гудками. Я высчитала тринадцать полных, прежде чем раздался треск и далёкий, но явно причитающий женский голос. Наверное, он принадлежал нашей тёте. Я слишком давно не слышала её голоса, чтобы сделать однозначный вывод. В ожидании ответа, я успела раскурить сигарету, выдыхая плотное, вонючее облако от табака, отдающего ментоловым привкусом. — Андерсон Блэк у телефона, слушаю вас, — до забавного деловито проговорил брат, придавая своему голосу как можно больше серьёзности и взрослой басистости. — Как жизнь, капитан? Ещё не забыл мой голос? — лениво спросила я, снова затягиваясь. — Вайона? Вайона, наконец-то! Почему ты звонишь из телефонного автомата, так и не купила мобильник? — радостно вопросил Андерсон, и, судя по шуршанию, быстро перебежал куда-то, скрипя половицами и присаживаясь. — Мобильники отстой. Пройдёт ещё пара лет, и ты поймёшь, что это бессмысленная трата времени и средств на коммуникацию с людьми, которые, видимо, недостаточно сильно заинтересованы в тебе, чтобы явиться на личный разговор, — сообщила ему я, опираясь на грязную стенку будки, заклеенную объявлениями с предложениями работы, ремонта или же блаженного времяпровождения. — Как там дела, Андерсон? Как ты? — Нормально, всё классно даже. У меня и здесь есть своя комната. Не такая большая, да и кровать со скрипучими пружинами, но зато не слышно храпа и не так часто идут дожди. Я произвёл сравнительный анализ погодных условий и выяснил, что у нас немногим теплее. Кстати, ещё не знаю почему, но тут деревья только начинают желтеть. Наверное, дело в их разновидности и сортах или что-то вроде того, — торопливо заговорил брат, но резко остановился, осознавая, что его снова заносит не в ту тему. В самом деле, я могла бы поспорить с этим, потому что после недолгой разлуки могла выслушать рассуждения на любую тему, с чем бы она не была связана. — Я ещё не сказал папе, но тут есть школа покруче, чем у нас в Вулф-Трап. Мне бы хотелось перевестись сюда в следующем учебном году. Вайона, там есть лаборатория для химических и биологических работ, занимающая всё восточное крыло второго этажа! А ещё они предлагают стипендию, по которой вместе с успешными учениками можно ездить по Европе, посещая всякие центры антропологии, этимологии, лепидоптерологии, ихтиологии и всякого такого. В общем, тётя вроде как и не против, чтобы я вернулся через год, но с условием, что помогу построить летнюю веранду. Мысль о том, что Андерсон совершенно не боится всё время оказываться в разных средах обитания и в компаниях разных людей или, например, учиться с разными ребятами, ужасала. Но зато по количеству изрекаемых им новостей, терминов и рассуждений я понимала, что он приходит в норму гораздо быстрее своих родственников. Андерсон был молодцом и в том, что концентрировался на окружающем мире, а не семейной трагедии. Это вселяло в меня надежду, что совсем скоро я и Логан тоже сможем открыто и беспрепятственно смотреть вперёд. — А как твои дела, Вайона? У вас есть хоть что-то новое? Может, у тебя появились друзья? — Всё в норме, кэп. Я нашла небольшой заработок, посещаю психиатра, который больше похож на графа. Всякие дела и всё по мелочи, как обычно. У меня нет времени на друзей. С той стороны провода раздалось понятливое мычание брата. Он был достаточно смышлён, чтобы сделать вывод о том, что у меня ничего не поменялось. По крайней мере, я не обзавелась кругом общения из беззаботных идиотов, которые годятся только для посиделок в придорожных кафе, боулинга и разговорах о знаменитостях Голливуда. В трубке раздался писк. Я пошарила по карманам, скармливая автомату ещё пару центов и туша сигарету. По внешнему шуму я поняла, что снаружи начался проливной дождь, капли которого тяжело разбивались об асфальт, разлетаясь на мелкие, мерзкие брызги. Обернувшись, удостоверилась в правильности собственных суждений и увидела, как некоторые люди разбегаются по лавкам и магазинам, а некоторые, предельно предусмотрительные, спешно раскрывают зонты. Я ругнулась, беззвучно шевеля губами и понимая, что снова промокну, добираясь домой. Это происходило так часто, что я всерьёз задумалась взять пример с предельно предусмотрительной части населения. — Как дела у папы? Он звонит по утрам через день, но особо ничего не рассказывает. Только о машинных маслах, деталях, фильмах и том, что ты стала чаще пропадать, — сообщил мне Андерсон. — Говорю же, я слишком занята и у меня нет времени, — напомнила я, получая в ответ резвый детский хохот. — Отец в норме. Он много работает, чтобы вернуться в утерянное финансовое положение. Знаю, ты не очень любишь тему, связанную с беззаконием и правоохранительными органами, но на днях я иду в суд. Органы завели дело об этом кретине. Ну, о Мэтте, сам понимаешь. Совсем скоро всё закончится и станет как прежде, — пообещала я, хотя прекрасно понимала, что этого никогда не произойдёт. — Я освободила твою комнату. Подумывай собирать вещички, ладно? — Ладно-ладно. Вообще-то я думаю вернуться, как только тут станет также холодно, как дома. По моим расчётам, независимым от лжецов-синоптиков в телике, это уже через полторы недели, — поделился Андерсон. — Я тоже скучаю, Вайона. — Я такого не говорила. — Но ты думаешь об этом, — парировал брат, а на заднем плане послышался уже более чёткий голос тётушки. — Прости, меня зовут на ужин. Тут он довольно рано, я даже не успел переварить обед. Я так понимаю, мне никак тебе не позвонить после ужина, да? Купи хотя бы кнопочный телефон и дай свой номер только мне! — Я подумаю об этом. Ещё услышимся, капитан. — Ага, бывай! Теперь в трубке раздался долгий нервирующий гудок, означающий, что абонент по ту сторону прервал разговор. Какое-то время я ещё подержала трубку в руке, но вскоре вернула на место. Тоскливо взглянув на стихийный подарок, подготовленный специально на день города, я смирилась с мыслью о том, что снова промокну до нитки и буду вынуждена выкрутить в ванной самую горячую воду. Перейдя улицу, я скрылась от непогоды под навесом автобусной остановки, изучая короткие маршруты здешнего транспорта и пришла к выводу, что даже из центра нет ни одного автобуса, способного довезти меня хотя бы до начала улицы. На нашей и ей перпендикулярной вообще не было остановок, и это поражало. Прямо в глаза фарами сверкнула проезжающая мимо машина, останавливающаяся прямо на остановке, на которой была я, священник и женщина в юбке-карандаше. Переведя взгляд с информационной доски я узнала в авто знакомый Вольво, стекло которого стало медленно опускаться. Стекло стремительно двигалось вниз, а по нему стекали быстрые капли. С такой же стремительностью мне открывалось осознание, что вот-вот состоится встреча с Уиллом. Я даже не думала о ней и о том, какая она будет — если будет — после той драки перед домом и моей галлюцинации. Казалось бы, второй фактор витающей неловкости никак не должен влиять, ведь Грэм даже не знал о том, что сгенерировал мой мозг, но стоило мне увидеть его лицо, как я вспомнила звон посуды и ласкающие пальцы, что было весьма ни к месту. — Отсюда не идут автобусы, садись! — крикнул мужчина, чтобы я расслышала его голос среди шума ливня. Я переступила с ноги на ноги, понимая, что обездвижена невидимыми моральными оковами. В голове проскользнула мысль о побеге или актёрской игре, которая заключается в том, что я сделаю вид, будто бы не знаю и не слышу мужчину, но всё это было точно также нелепо, как и затянувшееся с моей стороны бездействие. Собравшись с силами, я выбежала из-под навеса, запрыгивая в салон Вольво, тут же пропитывая сидение влагой и впуская косой дождь. Пока я устраивалась на сидении и стягивала полностью мокрую куртку, Уилл отъехал назад с остановки, под ближайшие деревья, растущие на участке дороги, напоминающем аллею. — Что ты здесь делаешь? — вопросила я, протирая лицо ладонями. — Живу. Ну, вообще-то, возвращаюсь с дела. И нужно было купить корм собакам, — будто бы отчитался Уилл, придавая своему голосу как можно больше обыденности. — Потрошитель? — попыталась подхватить это настроение я, интересуясь. — Не в этот раз. Религиозный каратель с тягой к искусству и скрытым смыслам. — Романтично. Наконец я повернулась на Уилла, который тут же перевёл взгляд, обыденно избегая зрительного контакта. От него приторно пахло лосьоном после бриться с явным переизбытком спирта, и этот запах полностью заполнял салон. Невольно я заметила, что Грэм выглядел немного иначе. Мужчина всегда был слегка потрёпан и небрежен, даже когда в образе преобладала официальность, свидетельницей чего я стала единожды, но сейчас он выглядел особо потрёпано. Вид его был отчасти усталый, безучастный, даже болезненный. — Как твои приступы? — нейтральным тоном поинтересовалась я, подбирая вопрос на почве собственных наблюдений. Я заметила, что и разговор наш особенно нелеп, будто бы слишком неловок и сочится сквозь зубы. — Этой ночью я проснулся, разгуливая почти голым по дороге, — позволил откровенное признание Уилл, издавая напряжённый смешок и улыбаясь уже известной мне улыбкой. Она означала, что он хочет разбавить обстановку и дать знать, что всё как обычно. Это было немое «всё в порядке» с характерным почерком Уилла Грэма. Он уверял, что ничего такого не случилось. А это происходило исключительно в тех случаях, когда всё было диаметрально противоположно. — А твои? — Кажется, мы синхронизировались, — признала я, закусывая губу. Уилл наконец мимолётно заглянул в мои глаза, дивясь умозаключению. Грэм кивнул головой, будто бы делая какие-то выводы и выдерживая недолгую паузу. Он снова поднял на меня взгляд из-за очков, но на этот раз задержал его. — Не хочу высказывать речи и поддерживать это напряжение, но хочу сказать, что мне жаль. Вайона, мне стоит извиниться за то, что вмешался тогда в ваши с мистером Блэком дела. В своё оправдание скажу только то, что услышанное для меня элементарно непозволительно. Удивительно, но его слов действительно хватило, чтобы доля напряжения спала, а влажный холодный воздух стал чуть менее густым. Дело скорее было в том, что в своей голове я давно, ещё в тот день, прокрутила возможное извинение и речь, отчего давно утеряла нить былой злости и растерянности. — Спасибо, что избавляешь меня от речи, — поблагодарила я, понимая, что она бы только увеличила натянутость, которая только-только пошла на убыль. — В тебе бурлили эмоции. Трудная ночь и испорченное утро. Порядок. — Хорошо, — тихо выдохнул Уилл, улыбаясь уголками губ и явно испытывая некоторое облегчение. Мысль о том, что произошедшее действительно его тяготило, причём в течении нескольких дней, послужила в некотором роде невысказанным комплиментом. — Если хочешь услышать моё честное мнение, то я считаю, что если ненадолго отбросить моральные устои и обычные человеческие нормы, то это даже был справедливый и мужественный поступок. Но я этого не говорила, а то ещё надумаешь, будто у меня склонность к жестокости, — продолжила я, усмехаясь и подбадривая мужчину. — Как твои собаки? — Прекрасно, знаешь, действительно хорошо. Они не ссорятся и ничего не портят в доме. Правда, в последнее время из-за работы я провожу с ними слишком мало времени, — поделился Грэм, потирая шею и разминая её. — Ты была здесь по делу или просто так? Почему-то на секунду я задумалась, что ответить. Казалось, мы оба прекрасно знали, что я бы ни за что не была бы где-то просто так, из скуки и желания прогуляться. Чтобы выбраться в центр даже столь маленького города, мне нужна крайне веская причина. Болезненные причины вроде моей всегда казались какими-то неправильными; такими, за которые можно получить осуждение и навсегда испортить впечатление человека о себе. Уже в следующее мгновение я напомнила себе, что видела Уилла в его худшем состоянии, и мы знали всё об отклонениях друг друга. — Ходила в клинику, к неврологу на обследование. Анализы и результаты показали, что у меня нет проблем по неврологической части, — сообщила я, замечая, как Уилл вскидывает брови и облизывает губы. Должно быть, мой взгляд задержался на его поджатых губах, мимика которых всегда выявляла все нервы и волнения. — Это отличная новость, поздравляю с этим, — произнёс Грэм, поворачиваясь ко мне. — Зачем ты так смотришь? Выгляжу неважно, да? Вот они — потайные желания которые жили в моём мозгу куда дольше, чем я о них знала. Они постепенно являлись мне, заставляя задуматься о Уилле и расценить все его поступки, взгляды, эмоции в другом ключе. Его навязчивое, но необходимое желание помогать, умение расположить к себе так, чтобы только с ним хотелось делиться всем насущным, возможность взаимодействовать вне его рабочего времени, шанс оказаться чуть ближе и помочь ему самому, не привыкшему к чужим подачкам, уверенность в том, что нужно защитить, убрав за своё плечо без промедлений, способность доносить, что никто не может повышать на меня голос и словестно оскорблять. Скрытный и одинокий Уилл Грэм был скрытен и одинок по причине неведомой аномалии, ведь все его проявления, которые я удостоилась увидеть, были чертами, присущими человеку, который нужен обществу. Вместо зябкости от беспощадного ливня я снова ощутила теплоту собственной галлюцинации, а вместо стекающих по коже капель — движение грубых от работы рук. В своих немых рассуждениях и борьбе с безосновательными, неприменимыми к реальной жизни искушениями, я не заметила, как лицо Уилла оказалось немного ближе, будто бы притянувшись магнитом. Нахмурив брови, я наклонила голову вбок, изучая его лицо и блестящий взгляд, понимая, что, возможно, он сам ещё не понял, что повернулся ко мне и оказался немного ближе. Я могла подробнейшим образом разглядеть цвет его серо-голубых глаз, отдельные нерасчесанные кудри, скрывающие изнизанный неглубокими морщинками лоб, неподвижный при дыхании нос и сжатые челюсти, покрытые двухдневной щетиной. Я видела всё это куда ближе, чем обычно, и это тоже оказывало некое пагубное влияние. Прикусив щёки, я всерьёз задумалась о том, позволительно ли мне — неудавшийся студентке-курильщице со спорным положением в жизни и явными проблемами с восприятием реальности коснуться взрослого, профессионально состоявшегося человека вдвое старше меня. Общий язык, понимание нашей «бракованности» и связавшее нас дело о преступлении верещали, что только так тому и быть. Я не должна рассуждать, имею ли право касаться человека, когда мы столько раз касались сознаний и выбирали именно друг друга. Дать увидеть мир своими глазами, своим искажённым взглядом — вот, что куда интимнее переполненного жаждой, всего лишь возможного поцелуя в машине. Я придвинулась вперёд, наконец-то касаясь. Мои сухие губы коснулись его плотно замкнутых, позволяя заряду энергии затрещать и заполнить авто. С громким вздохом, будто бы после задержки дыхания — а это действительно могло быть так — Уилл разомкнул губы, позволяя мне преобразовать невинное касание в пробный поцелуй. Когда его упругие, как я и представляла, губы скользнули по моим, а ладонь легла на щёку, я поняла, что мне дали безмолвное позволение. Это оказался тот редкий случай, когда реальность превзошла ожидания. Раздразнивший меня приступ дереализации словно позволил мне попробовать, какого это, а сегодняшний день наконец разрешил вкусить поцелуи Грэма в полной мере. Я чувствовала, как вздымается собственная грудь, крайне медленное, впитывающее этот миг дыхание Уилла и как под кожей всё закипает. Грэм положил вторую руку мне на затылок, углубляя поцелуй, но я остановилась, делая ртом глубокий вдох и прикрывая глаза. — Прости, Уилл, я… — Не нужно. Я не против, — проговорил мужчина мне в губы, полностью раскрепощая меня и избавляя от всяческих сомнений. Я убрала его руки от себя, чтобы иметь возможность подвинуться. Весьма ловко для столь узкого и тесного пространства, я, ничего не задев, перелезла на его отодвинутое назад сидение. Оседлав его, я перекинула мокрые волосы на одну сторону, снова приникая губами к его, чтобы продолжить поцелуй. Неловко сняв очки, Уилл проник языком в мой рот и шумно выдохнул. Взяв одну его руку, я положила её на низ талии, вжимаясь всем телом в его торс, отчего стало труднее вдыхать. Наконец-то от молчаливых действий, будоражащих нутро, исходило всё то недосказанное и недоделанное, что висело между нашими товарищескими отношениями несмотря на все откровения и отсутствие натянутости. Если бы взаимоотношения представляли из себя разбитый стакан, то наш был бы собран и склеен по кусочкам в силу всех событий и вещей, обрушивающихся на нас снова и снова. Но этот стакан всё время не был полностью цел из-за одного утерянного осколка, который нельзя было обнаружить и доклеить из-за непредвиденного приступа слепоты. Теперь же, словно выяснив, куда завалился осколок, я подняла его, вставляя на место, а Уилл без лишних слов приклеил его. Крайне неожиданно, но все детали оказались на своих местах. Я поймала себя на мысли, что была готова целовать Уилла до онемения губ, но снова и снова проезжающие машины, жужжащие и постепенно образовывающие пробку слева от нас, служили напоминанием, зачем и почему я здесь. Случайно встретившись, даже в один из самых спорных моментов в нашей недостроенной дружбе — теперь её существование было под вопросом — он остановился, чтобы подвезти меня, зная, что льёт безумный дождь. Я сидела в этой машине потому, что Уилл пообещал отвезти меня домой и это странное обещание разломало ту идиллию нарастающего желания в самом неподходящем и неудобном месте. Отодвинувшись, я успела поймать редкий и уникальный момент расслабления и наслаждения, застывшего на лице Уилла. Его лёгкая болезненность, отстранённость и усталость после посещения очередного места преступления скрылись под недолгой маской свежести и облегчения. Глаза были прикрыты и не дёргались под веками, желваки не скакали от напряжения, а челюсти не были сжаты. Когда руки Грэма, застывшие на моих бёдрах ослабли, а глаза распахнулись, я столкнулась с уже известным его видом, но потерпевшим некоторые изменения. — Я сказал, что подвезу тебя до дома, — напомнил то ли мне, то ли себе Уилл, говоря очень-очень тихо, едва шурша голосом. Он звучал подобно размеренным волнам залива посреди ночи, отчётливо слышимым из-за приоткрытого окна. — Я сделаю это, но мне бы этого не хотелось. Знаю, странно. Я свела брови, закусывая губу, чтобы не растянуться в улыбке. Ничего ему не ответив, я как можно осторожнее перелезла обратно на своё сидение, поправляя мокрую и помявшуюся одежду. На этот раз не спрашивая разрешения и будто бы боясь потерять ту странновато мягкую, бархатную атмосферу, я молча закурила сигарету, заполняя пропахнувший лосьоном салон ментоловым дымом. С уважением и без лишних вопросов приняв моё молчание, Грэм снова надел очки, прочищая горло и выруливая из-под деревьев, выезжая на дорогу. Через пару метров от места нашей недолгой стоянки я заметила знак, что она здесь запрещена. Мы добрались до моего дома в удивительно комфортном молчании. Порой я косилась на Уилла, постукивающего по рулю или же чувствовала, как на долгих красных светофорах он бросает короткие взгляды на меня. Не думаю, что этот поцелуй значил нечто особенное или что-то менял, но он явно избавил от сосущих под ложечкой воспоминаний о драке Уилла с Логаном, приводя все эмоции относительно друг друга в порядок. Я с небывалым здравомыслием признала, что после этого порыва, необходимого для успокоения нас обоих, не обязательно случаться чему-то большему вроде романтических отношений. Мысль о романтических отношениях между мной и Уиллом Грэмом вообще казалась непристойной и греховной, пусть в ней и не было ничего такого. Когда Вольво остановился напротив тропинки ведущей к дому, я испытала тревожное дежавю, ведь с зонтиком в сторону машины бежал Логан. Невольно я представила, как мрачная история повторяется, но когда Уилл открыл окно, а я слабо, одной лишь ладонью помахала отцу, то увидела умиротворённое выражение лица и абсолютно трезвый, чистый взгляд, за которым не скрывалось никаких грязных домыслов. Я сдержала усмешку, когда поняла, что впервые чуйка отца всё столь серьёзно перепутала. Папа взглянул на меня, наклоняясь и опираясь локтями на открытое окно. — Мистер Грэм, здравствуйте, рад новой встрече, — вежливо поздоровался отец, а я ощутила, как внутри невидимая бабочка расправляет крылья, купаясь в лучах солнца. Он был в полной норме, совершенно сух, осознан и такой же, как прежде. — Я в самом деле рад, потому что ждал встречи. Мне хотелось бы извиниться за тот неприятный казус. Я явно был не в себе, да и настроение к чёрту. Мне не хотелось вас оскорблять. Простите. — Ничего страшного, мистер Блэк. Я рад, что сейчас вам лучше, — сжал в ниточку губы Уилл и улыбнулся отцу. — Я только из клиники. Попала под жуткий дождь, к счастью, Уилл был в центре и заметил меня, пока я пыталась придумать, как добраться до дома, — объяснила я. — Плюс проживания в маленьких городах, верно? Мистер Грэм, не хотели бы вы зайти к нам на ужин? Я бы скромно, но угостил вас в качестве извинений. Я с тревогой повернулась на Уилла. Тот с осторожностью взглянул на меня и по понятным причинам покачал головой. Вероятно, ужин вышел бы весьма необычным, если бы нам пришлось показательно — даже перед друг другом — делать вид, будто Уилл действительно просто подвёз меня. — Благодарю, но собеседник из меня так себе. К тому же, устных извинений более чем достаточно, — спокойно произнёс Грэм. — Жаль слышать. Ладно, не буду задерживать. Ещё раз спасибо и до встречи, — торопливо попрощалась я, подбирая мокрую куртку и, выскочив из машины, тут же ныряя под зонт. Уилл, явно сделавший для себя выводы на основе недавнего опыта, немедля тронулся, тут же уезжая и оставляя нас с Логаном одних. — Что на тебя нашло? Весь такой простой, дружелюбный, извинился, — заметила я, вскидывая брови, и мы спешно двинулись к крыльцу. Дождь оглушающе барабанил по зонту над нашими головами. — Понял, что загулялся, — серьёзно ответил отец. — Мне стоит извиниться и за всё то, что я наговорил тебе в тот же день, Вайона. И за то, как себя вёл всё то время, сколько мы одни. Так бы мы никогда не сдвинулись с мёртвой точки. И, Вайона, я хочу, чтобы ты наверняка знала: то, что с тобой происходит — ни в коем случае не твоя вина. И не прикрытие, чтобы бежать от реальности. Я никогда так не думал. Всё, о чём я думал — это то, как наконец избавить тебя от всего этого. Я опустила взгляд, рассматривая собственную обувь и гордясь тем, что не возненавидела отца за тот этап его личного принятия нападения на меня и смерти Рэйвен. Логан был отличным отцом, который каждый раз доказывал это. — Ты видел письмо в электронной почте? Тебе должны были отправить результаты исследования. Кстати об этом, анализы показали, что я в полном порядке, — сообщила я, подбадривая отца. Мне не нужно было говорить слащавые слова о том, что я не держу зла или что-то вроде того, потому что понимала, что папа и так поймёт это по одной моей интонации. — И ты действительно приготовил ужин? — Ушёл с работы пораньше и запёк цыплёнка с апельсинами. Обычно так делают с уткой, но мы пока к такому не готовы, — кивнул Логан, опуская зонт и стряхивая с него капли. — Нашёл рецепт в одной из книг Рэйвен. Отличный выбор для этой погоды, верно? Я кивнула, входя в дом и сбрасывая сырую обувь. Пока отец восстанавливал свой былой, истинный образ и подготавливал стол к ужину, я успела посетить горячий душ и сменить одежду на сухую, домашнюю. Постепенно наш стремительно пустеющий дом, лишающийся одной души за другой, вновь наполнялся домашней атмосферой. Но даже слушая звёздные сплетни из уст отца, я всё ещё ощущала твёрдые поцелуи Уилла и хотела мумифицировать этот момент затвердевающей смолой, чтобы сохранить до конца времён и чтобы он вечно нёс в себе дух, доступный даже в самые тяжёлые, холодные, мокрые, мрачные, одинокие и ужасные дни.