Милосердие не предлагать

— Крэа! Я думала ты хороший мальчик, я так хорошо к тебе относилась, а ты хочешь подвергнуть меня и моих дочерей такой ужасной опасности привезя его сюда! Ты меня совсем не любишь, жестокий, неблагодарный ребенок! — бушевала бабуля узнав, кого я к ней доставил и что я хочу чтобы она сделала. Не знаю, что ее удерживало, от того, чтобы убить меня просто здесь на месте, но я был этому рад. — Вовсе нет, дорогая бабушка, я очень тебя люблю, а еще я знаю какие смутные надвигаются времена. Мои видения сбываются, у меня была возможность проверить это. Поэтому я понимаю, что если будущее не удасться изменить, когда все начнет рушится, ты предпочла бы оказаться в месте повыше и безопаснее, чтобы наблюдать все это в стороне. И я, как всем сердцем любящий тебя, хороший внук позаботился об этом, — мягко произнес я, положив печать Камио на низенький столик в небольшой комнатке, где она решила устроить мне разнос, подальше от всех своих дочерей.  — Добыть его было непросто, но он мой по праву победителя. Я дарю его тебе, своей любимой бабушке, и могу только надеяться, что она дорожит своим внуком также сильно, чтобы выполнить его смиренную просьбу. Ведь твои дочери, несомненно, могут сейчас тайно доставить сына Утренней Звезды его сиятельному отцу. Вавилонская блудница несколько мгновений пожирает взглядом лежащую на столе печать. Целое герцогство там наверху и оно может быть ее. Моя безумная, с ее точки зрения, просьба определенно того стоила. Теперь она почти моментально меняется в лице, улыбаясь мне обольстительно и сладко. Я вижу, как ее улыбка все еще прячет непроглядную тьму за собой и в будущем, гарантированно, не предвещает мне ничего хорошего. Вот только сейчас это совершенно не важно, она попалась и сделает то, что я прошу. Большего мне от нее было и не нужно. Единственное чего я хотел — спасти Ратию и если потом бабушка за это, в какой-нибудь день, вздумает мне ритуальным ножом вырезать сердце, я буду разбираться с этим в другой раз. — Ну что ж, прости меня, мой милый Крэа. Похоже я погорячилась. Таким предусмотрительным и заботливым внуком как ты, несомненно, можно гордится. Надеюсь, что ты понимаешь, я просто волнуюсь о тебе и о своих детях. Ты ввязался в такое опасное дело, мой хороший мальчик, оно может очень плохо кончится, ты ведь помнишь, что случилось с семьей Шодмер? То о чем ты просишь опасно, дорогой, — нежно говорит она подходя ко мне ближе, попутно подхватив со стола печать и одев ее на палец. Внутренне я насторожился, в какой-то момент мне показалось, что она знает о судьбе семьи Шодмер гораздо больше чем должна бы. Впрочем, сейчас это было не важно, я подумаю об этом позже, если я хочу спасти Ратию — нужно поторопится. — Я знаю, но это должно быть сделано и чем быстрее, тем лучше. Он не должен погибнуть, — отвечаю я, пристально следя за ней. — Хорошо, если это… для тебя так много значит. Конечно, я как всякая любящая бабушка помогу тебе, Крэа, — сладко соглашается она, обняв меня и покровительственно поцеловав в макушку. В одном я могу быть верен, по крайней мере, вырезать мое сердце Вавилонская блудница будет уже не сегодня. Мне жаль было отдавать ей сокровища птичьего губернатора, но они принадлежали Ратии в той же мере, что и мне, хоть он и отказался от своей части. Если они были залогом его жизни, то пусть будет так.  — Пойдем мой сладкий, ты сможешь пройти вместе с остальными в храм. Если что-нибудь изменится, ты ведь захочешь узнать об этом первым, не так ли? — с чрезмерно ласковой улыбкой предлагает мне бабуля. Она слишком участлива и добра ко мне и это не может не беспокоить, но я понятия не имею сколько Ратия может там пробыть, часы, а может дни или недели, поэтому лишь согласно киваю, предпочитая не возражать ей сейчас лишний раз, ни по какому поводу. Пусть думает, что эта просьба единственная случайная ошибка и я все еще послушно играю по ее правилам. Блудница отвела меня к своим дочерям и покровительственно держа руку на плече представила им, царственно отдавая приказы, как поступить с Ратией и прилагающимся к нему ящиком. И вот спустя какое-то время я уже иду по улицам острова к возвышающемуся над всем здесь дворцу-храму, пренадлижащему нашему Богу и Господину. Мы скорбная процессия сопровождающая тело. Знал бы Ратия, что его пронесут по улицам Острова, как одну из покойных дочерей Вавилонской Блудницы, взвыл бы, наверное. Некоторые из моих теток и двоюродных сестер по материнской линии даже изображают скорбный плач, очень правдоподобно между прочим. Я же, в таком же длинном, в пол, тяжелом плаще как и у остальных, с накинутым на голову капюшоном, отлично сливаюсь с толпой. Прежде чем отправиться в путь у меня забрали совершенно все, начиная от двух шпаг, заканчивая одеждой. Никто из дочерей Babyloniacus fornicaria не носит на себе ничего кроме украшений — традиция возникшая, кажется, почти сразу же после падения. Единственный исключительный случай, такой как изображаем тут мы — гибель сестры. Эти плащи — траур своего рода, впрочем он мне на руку, единственное существо мужского полу, не считая, накрытого погребальным покрывалом, проклятого, пока еще живого, но так и не приходившего больше в сознание, выглядело бы здесь очень подозрительно. Еще одно напоминание о том, что по всем правилам и условиям я должен был родится девушкой, и, возможно, провести всю свою жизнь среди них. Может быть даже, служить где-нибудь при дворце, если бы, как и в этот раз мне удалось бы выжить. Защищал бы тогда меня мой отец? Впрочем это одно, а служение — это другое. Если бы дела обстояли иначе, я был бы бессилен помочь Ратии. К моему счастью, так уж сложилось, что здесь на Острове нет чертей, а служить при храме-дворце считается крайне почетным делом, поэтому большинство дочерей именно этим и занимаются. Наверное, это единственное объяснение, зачем они, их дочери и дочери их дочерей, нужны бабуле в таком количестве и почему она им всем покровительствует, распустив свои кровные сети по всему Острову. Зная все лазейки, чутче всего реагируя на все местные новости и перемены и поэтому, особенно после моего видения она так отчаянно хотела иметь доступ в Лимб, настолько, что готова была рисковать, исполнив мою просьбу. Лишний повод для меня беспокоится. Еще одно напоминание о том, как много я всего не знаю. Оступившись на совершенно ровном месте, юная сестра идущая за мной на несколько кратчайших мгновений повисает на мне, чтобы удержать равновесие, и я чувствую, как в мою руку под плащом, утыкается рукоять ритуального ножа — главного оружия всех дочерей Вавилонской блудницы служащих при храме. «Будь осторожен, брат», — тихо шепчет мне на ухо она, и я спешу перехватить тайно переданный мне атам, а в следующее мгновение она отступает и скрывается в толпе, раньше чем я успеваю ее опознать. Есть в этом жесте, в том, что меня предупредили об опасности, что-то важное. Я признан дочерьми, несмотря на планы и интриги бабули, скорее даже вопреки им, несмотря на судьбу Аспазии и отношение моей дражайшей мамочки, даже с оглядкой на мой пол. Которая бы из них не отважилась это сделать — она очень сильно рисковала, с мыслью об этом я крепче сжал нож под плащом ступив под своды храма. Не знаю, то ли дело в непосредственном присутствии где-то здесь нашего господина и Бога, то ли просто в особенной храмовой атмосфере, но откуда-то из глубины моего естества поднялся совершенно особенный благоговейный трепет. Я не смог припомнить чтобы испытывал что-то подобное раньше. Не смотря на ужасы о которых мне напомнила бабуля — ничего такого не случилось. Нас ждала всего одна девушка, которую также сопровождали две дочери Вавилонской блудницы. Белокурая, более воздушная и хрупкая она была похожа на Ратию, а по тому как бережно, с какой тревогой и заботой она приняла тело и ящик стало понятно, что волноваться не о чем. Когда они скрылись из виду, мне больше не оставалось ничего кроме как ждать и надеяться. Я сделал все что мог, в остальном мне оставалось только уповать на милость нашего Господина — силу далеко превосходящую пределы моего понимания. Последующие события прошли передо мной как в тумане, дочери провели ритуал скорбения, о якобы погибшей сестре, а потом постепенно разошлись оставив меня здесь в тишине и полном одиночестве. Не заметил я и когда ушла бабуля, да и заходила ли она в храм с нами вообще? Впрочем, сейчас это для меня ничего не значило. Я просто стоял там у алтаря в прострации, потерянный, опустошенный, понятия не имеющий куда теперь должен идти и что делать. Мне хотелось разорваться на части, остаться здесь с Ратией, убедится, что с Шодмер все хорошо и там наверху еще не случилось ничего непоправимого, и узнать как мой Герцог, получил ли он уже мое сообщение? Злится ли на меня за то, как я поступил с Аратиелем? Ухудшение своего самочувствия я осознал с лёгким опозданием. В первый момент приняв это за накатывающий приступ, я стремительно обернулся ко входу, когда тот не наступил, зато глаза заболели так, будь-то в них вонзили сотни раскаленных игл… Оооо мне было отлично знакомо это ощущение. Амулеты от сглаза, сильные, в таком щедром количестве, что их присутствие причиняло мне невыносимую физическую боль. Наивный глупец, решил что бабуля за такую просьбу захочет себе мое сердце не сразу. Нет-нет, ее месть была куда изощреннее… Она сказала Фенни где можно найти меня безоружного. Амулеты, атам, храм Утренней Звезды, я измотанный всеми случившимися событиями и предположительно безоружный, — она безупречно все продумала. Я сжал отданный мне ритуальный нож. Как славно, кто бы не вышел в этой схватке победителем, бабуля все равно не окажется в накладе. Если вдруг я уцелеею, она скажет, что не знала, а то и вовсе, что она в меня верила и так было задумано. -Ну здравствуй, Крэа. Там, в другом конце зала стояла моя дражайшая мамочка. Она все еще была потрясающе красива, но даже через все разделяющее нас пространство я остро ощущал ее безумие и то, как сильно она нарушена. От той Фенни, которую я помнил, не осталось и следа. Она не пережила того, что Герцог услал ее от себя или того, что это произошло из-за ненавистного меня? А может быть дело довершили слухи, что я же и стал тем, кто занял ее место в его постели? Как часто Фенни проклинала тот день, когда я родился, что в ней не осталось больше ничего кроме опустошающей ненависти ко мне? Использовать очарование не было никакого смысла, ее злоба была так сильна, что не то что моих, а вообще в мире не найдется таких сил, чтобы переменить ее ненависть ко мне на милость. Внутри заворочался мой старый детский ужас перед ней, а теперь еще и все эти амулеты, которые терзали и мучили меня. Похоже она давно к этому готовилась, собирала их, самые мощьные, по всему Аду. -Давно не виделись, мама, — отвечаю я, разомкнув застежку плаща и позволяя ему упасть. Слишком тяжелый и длинный он только помешает мне в бою. Но даже так, без своих основных сил, у меня было мало шансов победить ее. Я чувствовал ее одержимость, знал, что все это время она готовилась к этому моменту, чтобы покончить со мной раз и навсегда. Увидев атам в моей руке, как две капли воды похожий на тот, который держит она сама, Фенни хмурится. Она этого не ожидала. Еще одно доказательство, что без бабули тут не обошлось. Я хотел бы услышать от нее еще хоть что-нибудь, что угодно, даже то, что она меня ненавидит, ревнует к отцу, проклинает, но ей нечего мне сказать. Не обронив больше ни единого слова, она бросается вперед, занеся нож для удара. Я едва успеваю паррировать и отвести острое лезвие в сторону. Фенни быстрее и проворнее чем я, так что свободной рукой она отбрасывает меня в ближайшую колонну, раньше чем я успеваю что-то сообразить. Мне лишь удается в последний момент слегка повернуть лезвие атама и едва оцарапать ее руку. Жалкое достижение против той скорости и ненависти, что направлены на меня сейчас. Я чувствую движение Фенни и успеваю убрать голову быстрее чем туда ударяет нож, высекая искры из каменной колонны. Она лишь яростно рычит, когда мой выпад заставляет ее отпрыгнуть в сторону. К следующему удару она готова и блокирует его своим атамом, свободной рукой схватив меня за горло с такой силой, что я не могу сделать ни вдох ни выдох. Ее руку мне удается сбить, но это оказывается последний мой успех. Уклоняясь от нового удара я на мнговение теряю равновесие и этого Фенни оказывается достаточно, чтобы отправить меня в новый полет. Приземляюсь я совсем плохо, на собственное крыло и слышу как что-то там внутри ломается, а в следующий момент уже не могу сдержать крик боли. Хуже этого может быть только то, что при падении я выронил оружие. Я измотан, мои силы подавлены ее амулетами, а еще люблю шпаги и никогда не был хорош в рукопашном бою, — беспроигрышный вариант. Неспешно подошедшая ко мне Фенни улыбается снисходительно и торжествующе. Оттолкнув мой атам подальше, она наступает ногой на мою грудь не давая подняться. Мне стоит огромных усилий не закричать от боли снова. Я даже подумать не мог, что все закончится именно так. Фенни бросает мимолетный взгляд на алтарь и затягивает ритуальную песнь посвящения жертвы Светоносному, решив наконец-то довершить то, что им с Аспазией не удалось много лет тому назад. А значит все, что я делал до этого было зря и мне не удастся ничего изменить. Она садится сверху и когда я пытаюсь вырвать атам из ее рук, лишь крепко перехватывает мои. Я больше ничего не могу сделать. Этот момент мне знаком, он был в моем видении в ту злосчастную ночь, когда сгорела башня Шодмер. Там во сне она точно также заносила нож, чтобы добыть мое сердце. Но ведь я доставил сюда Ратию и был точно уверен, что теперь с ним все будет хорошо. Тогда, когда мы спускались сквозь уровни, я ведь просил его держаться ради меня. Он мне поверил, только для того, чтобы я ушел теперь? Оставил его наедине с пустыми обещаниями?! -Мам… — окликнул ее я и она, запнувшись, зло зыркнула на меня за то, что я прервал ее ритуальное пение. -Прости, я не могу позволить тебе убить меня… — прошептал я, свернув хвост вокруг ее шеи, затягивая его со всей силой на которой был способен, вместе с тем открыв все три пары глаз. Да к чертям оно, что у нее амулеты! Пусть я ослепну, почти всю свою жизнь отлично справлялся и без зрения, справлюсь и потом. Но я не сдамся! Не дам ей вырваться. Не могу. Она явно не ожидала от меня такого отчаянного сопротивления, так что ее замешательство позволило мне освободить руки и схватить ее за кисть, чтобы она не пустила в ход нож. Амулеты не выдерживая пущенных мною в ход сил, просто взрывались, раня и ее и меня дробью мелких осколков. Мои глаза жгло так словно к ним приложили раскаленное железо, их заливало кровью, но я упорно продолжал смотреть на нее, отчаянно затягивая импровизированную удавку из своего хвоста и не давая освободится. Фенни пыталась вырваться, но отпустить ее я не мог. Она не оставила мне никакого выбора. Остаться в живых мог только один из нас. И в отличие от нее, мне действительно было, что терять, я все еще хранил те чувства, которые Фенни давно потеряла. Только они и сохраняли мне жизнь. Когда ее тело вздрогнуло в последний раз и затихло, я больше ничего не видел, и похоже вряд-ли когда-то смогу видеть снова. Да и не знал сам я жив еще или нет. Когда Фенни не стало, Благословение, все-таки это было оно, больше ничто не сдерживало. Но это не оказалось для меня большим потрясением. Шодмер был прав, я слишком долго сосуществовал с этим, оно срослось со мной, просто теперь пришло Понимание, Ясность. Ответ что я такое, зачем нужен, а вместе с ним исчезло и все, что сковывало мои силы. Кажется, впервые с момента своего рождения я смог дышать и звучать по настоящему. Не смотря на все мои раны и боль это было хорошо. Стоило мне расслабить хвост и безвольное тело Фенни упало на меня. Судорожно вздохнув из-за боли я осторожно обнял ее и с любовью погладил по длинным, тяжелым, золотым кудрям. Ты ведь могла полюбить меня… Тогда мы оба, отец и я безраздельно принадлежали бы тебе. Ты могла быть так счастлива с нами… А теперь герцог будет скорбеть… Но я должен сказать тебе спасибо… будь у нас с тобой все хоть немного иначе, я не смог бы тебя убить.