Милосердие не предлагать

Стоит признать, что дальнейшее обсуждение каких-то дел с принцем Вассаго надолго не затянулось, мой герцог зашел в свои комнаты как раз тогда, когда я закончил приводить себя в порядок. После того что мне довелось пережить это было довольно сложно. Честно говоря, я не удивился бы смотри на меня хозяин так и не из-за Благословения и моих слов. Один мой видок чего стоил: одежда в пыли и пятнах крови, с отрезанным рукавом, взлохмаченный, недавно разбуженный я сам, — ужас, право слово! А еще я точно знал, дальше меня поджидают времена не лучше, но позволять себе выглядеть так? Нонсенс. Отцу я, конечно, был мил любой, но показываться в таком виде приличному обществу, да Светоносный сохрани. Моих вещей родитель с собой не брал, не думаю, что он вообще рассчитывал повстречать меня в пути, а мои слуги остались в Лимбе. И я уже вижу, как бабушка бойко выставляет их из владений Камио, если и вовсе не скормила оных своему зверю. Так что пришлось заказывать костюм местным и, зная моду Лимба, я уже искренне побаивался того, что они там накроят и нашьют, но делать было нечего. Сложно даже выразить, каких усилий мне стоило дать хоть немного времени моему герцогу на то, чтобы побыть одному, отдохнуть с дороги и собраться с мыслями. В выделенных апартаментах мне было категорически нечего делать и я разве что только по потолку не прошелся растягивая время. А когда все-таки не выдержал и тихонько просочился в комнаты отца, закрыв за собой дверь, оказалось, что он меня ждал и даже был немного удивлен тому, что я так долго отсутствую. — Нашел что-то интересное? — спрашивает он сидя на стуле у окна и, кажется, уже некоторое время наблюдая за подготовкой демонов Вассаго. Что такого интересного я мог найти, если где-то неподалеку от меня был он? Особенно после стольких дней разлуки. Я запутался, я скучал, я беспокоился о нем! — Нет, ничего, — отвечаю я и тоже несколько мгновений смотрю в окно. Вид за ним мне совершенно не нравится, он напоминает мне о том, как мало осталось до обрушения времени, так что я просто молча закрываю его тяжелыми бархатными шторами. Отец не возражает, и эта часть комнаты погружается в мягкий полумрак. Герцог нежно берет меня за руку и привлекает к себе. Поддаваясь сладкому предчувствию я охотно подчиняюсь его воле. — Ты был прав, решив расследовать это видение самостоятельно и преуспел в этом. Я горжусь тобой, но твое отсутствие лишило меня покоя, и не без причины, — тихо заговорил он, ласково погладив мое крыло и от его прикосновений у меня по коже пошли мурашки. Как не хватало этого чувства, его спокойного голоса, этого мягкого и в то же время властного обращения. — Даже твое долгое путешествие на Землю не заставило меня тревожиться больше. — Тогда все было гораздо понятнее и проще, мой герцог, — ответил я положив ладонь на его плечо и он накрыл ее своей, — теперь правила для всех нас изменились. Данталион хмурится, он знает это и без меня, чувствует. Нашей спокойной жизни, планам на обустройство и славным безмятежным дням пришел конец. Здесь во владениях Вассаго это ощущается особенно хорошо. Его пальцы скользят по моей щеке, подбородку, шее, так нежно, нарочито неторопливо, дразняще, заставляя меня мучиться этим чувством и наслаждаться собственным мучением. — Там в кабинете Вассаго, твои слова… Крэа, ты ведь знаешь ответы… — понимает он и я печально улыбаюсь, нежно касаясь одного из его лиц. — Да, мы знаем. Чувствуем это, все трое. Ответы просто приходят, с завершенным Благословением. Чтобы понять о чем говорил Шодмер там у своей догорающей башни, мне пришлось пройти через это тоже. Открытие удивительное в своем величии, если бы не было приправлено такой горечью. Данталион это понимает и не требует никаких объяснений. Кажется, нам скоро для общения слова не понадобятся и вовсе. Было бы грустно, мне нравится его речь на множество голосов. — Расскажешь мне? — спрашивает отец, поймав мою руку и теперь целуя ладонь, пальцы. Голода я не чувствую, будь-то в этот момент его и нет во мне вовсе, только тон, чистый, ясный как никогда. Я словно тонкая, безупречная струна. Склоняюсь к его лицам так близко, что почти касаюсь одного из них губами: — Да, расскажу, лишь потому, что люблю тебя столь сильно, что нет во мне больше ничего, кроме этого чувства. Мой герцог ничего не отвечает, лишь крепко прижимает к себе, словно может сделать меня своей частью и я хочу чтобы это действительно могло быть так. — Бездна никогда не была нам ни пристанищем, ни убежищем, отец. Восстание было разбито и сброшено сюда, всем нужна была надежда, шанс залечить раны и восстановить силы. Остров так долго казался нам этой возможностью. Вот только он никогда не был нашим спасением. Ловушкой, обманом, жестокой иллюзией, последней иронией Небесного бога, — тихо шепчу я ужасную правду, которая, несомненно причиняет боль моему герцогу и любому здесь на островах, кто бы ее услышал. Мы сделали это место своим, точнее думали что сделали, построили здесь свое маленькое собственное царство и очень гордились этим. Никакого контроля, никаких правил, кроме тех которые установили мы сами. Вот только Бездна никогда не принадлежала нам на самом деле. — Никто не заметил этого сразу, но это место убивает нас, медленно, но совершенно неумолимо. Окраины островов уродливы и полны упадка, я видел их, он шириться просачиваясь все глубже в сердце уровней. Некогда великие легионы потеряны, каждое следующее поколение слабее, тоньше чем предыдущее. Мы угасаем. Выбор оставленный нам Небесным богом оказался невелик. Либо медленно и безгласно исчезнуть здесь, либо попытаться вырваться, сыграв свою печальную роль, описанную в человеческих преданиях о последней битве, для нас бессмысленной и безнадежной. Я знаю, что единственное чувство, которое сейчас выражают лица отца — это отчаяние, но я не для этого рассказал ему все это. Я не мог быть так жесток с тем, кого настолько сильно люблю. Если бы это был весь ответ на его вопрос, я предпочел бы чтобы эта тайна умерла вместе со мной, но он не был… Я позволяю тону живущему во мне звучать, просачиваться в мир не только через голос, а сквозь меня самого, я не хочу ни очаровывать ни повлиять на что бы то ни было, лишь надеюсь, что сквозь одежды, сквозь кожу мой герцог хоть на сотую часть почувствует, то, что ощущаю я. — Утренняя звезда это понял, тоже далеко не сразу, но куда быстрее, чем уютно обосновавшиеся на островах мы. Вот только он не собирается больше играть по правилам Небесного бога. Разве не за этим вы восстали тогда, чтобы впредь всегда поступать по своему? Он все еще намерен. А вот из нас, как оказалось, далеко не все. По тому как отец обнимает меня, закрывает глаза, вслушиваясь в это новое пришедшее чувство, я понимаю, что у меня получилось. А еще ощущаю, что для него это словно источник тепла, казалось давно утраченный и позабытый в мире насквозь замерзшем в ветрах Бездны. Он наслаждается этим некоторое время, ради такого я был готов простоять, прижавшись к нему, сколь угодно долго, но в какой-то момент Данталион все же делает над собой усилие и мягко отстраняет меня, держа за плечи. Мне едва удается сдержать недовольный вздох. — Не думал, что когда-то смогу ощутить это снова, — изумленно произносит он. — Так значит это и есть Его Благословение? Благодать? Часть тех сил, что поддерживает существование мироздания, поддерживала нашу жизнь до падения… откуда? Как такое вообще возможно? В ответ я лишь мягко улыбаюсь, это не те вопросы на которые у меня есть ответ, это было во мне всегда. Долго молчать мне не приходится, мой герцог собирается что-то спросить, хмурится, смотрит на меня то с удивлением, то с тревогой, в следующее мгновение порывается меня снова обнять, но так и не решается. В конечном итоге рациональная часть в нем все же берет верх над чувствами. Может это и правда действенный способ справиться с такими новостями, но я бы точно предпочел вариант с объятиями. — Значит у Люцифера есть план… всегда был. Но почему он никому не сказал? Как это никому? Моя улыбка становится чуть шире и я шутливо склоняю голову на бок, герцог смотрит на меня и мысленно осекается. Да, не было толпы герцогов и советников, речей и даже официальных заявлений. Светоносный не явился ко мне лично, чтобы все рассказать, но если я знаю ответ, то только потому что Он так хочет. Так что какая, в сущности, разница? — То, что сейчас происходит на Островах это часть его замысла? Люцифер нашел выход? Крэа, дитя, скажи, что он задумал? — вопрошает отец вглядываясь в мое лицо. Я рад, что он наконец-то об этом спросил, потому что именно ради ответа мне пришлось рассказать ему все эти ужасы несколько минут назад. Мягко убрав его руки с плеч, я снова прижимаюсь к нему. Мне хочется почувствовать его реакцию, когда он услышит свой ответ, тем более, что он, единственное существо во всей Бездне, которому я об этом расскажу. — То, что сейчас происходит на Островах — мышиная возня против того, что Светоносный собирается сделать. Так что и разбираться с ней придется нам. Если хочешь, мой герцог, считай, что это последний взгляд на тех, кто последовал за ним. Способ выяснить, кто еще разделяет его убеждения, а кто живет прошлыми подвигами, пустыми мечтами или вовсе потерялся в дороге, потому что после ни для кого пути назад уже не будет, — качаю головой я и оставляю на щеке почти невесомый поцелуй, пусть он и не сможет смягчить потрясение, которое принесет следующая новость. — Да, Утренняя звезда нашел выход. Единственный способный быть нашим освобождением из этой ловушки. Путь достойный стать тем, ради чего вы восстали, но занимающий сейчас все его время и силы. Он занят новым Творением, отец. Услышав это герцог вздрагивает словно пораженный грозным заклятьем, удивление, смятение, неверие перемешанное с надеждой и целая буря прочих эмоций вспыхивает в нем. Я ожидал подобного эффекта, но ощущать как что-то внутри близкого тебе существа кардинально переворачивается, дело другое. Мы все слишком долго жили без ориентиров, без выхода, согнанные сюда и настолько привыкшие к своей тюрьме, что начали считать ее своим домом. Заговорить отцу я не даю, прижав пальцы к губам одного из лиц после чего отступаю от него на шаг и жестом призываю к молчанию. Теперь это его тайна настолько же насколько она и моя. Я вообще не должен был никому об этом рассказывать, но да простит меня Светоносный, если сможет, я слишком люблю моего герцога, чтобы оставлять его в полном неведении в такие смутные времена. Это мой ему подарок и я не сомневаюсь, что он распорядится им правильно. Знай другие, что происходит, большая часть еретиков внезапно «забыла» бы о всех своих безумных идеях, а вторая стала бы еще хуже и штурмовала бы Храм на Острове, мешая Лциферу воплощать его грандиозный замысел. Данталион не принадлежал ни к тем ни к другим. Даже теперь он лишь кивает, хоть скрывать это знание для него ноша, возможно, куда более тяжелая чем для меня, так что я убираю пальцы с его губ. Что же до остальных, так уж лучше пусть ломают острова, если нам не удастся их остановить. Нам бы они еще пригодились, Творение процесс не быстрый, но когда придет время мы больше сюда не вернемся. Ощущая глубокую задумчивость моего родителя, я решаю, что, с приятным времяпровождением мне придется повременить. Видимо, настолько радикальные новости сбили ему весь романтический настрой и мне лучше оставить его наедине с его серьезными мыслями. Посему, я мягенько, бочком направился к дверям, хоть и не имел ни малейшего представления чем себя занять, чтобы дать отцу достаточно времени на переосмысление всего услышанного. Однако стоило мне добраться до выхода как я уткнулся носом в навешенную на него печать, точную сестру той, с помощью которой мой герцог собирался не выпустить меня из кабинета, когда мы поскандалили перед моим отъездом. Подобное могло значить только одно, в отличии от моих осторожных предположений у Данталиона на меня были совсем другие планы и отпускать меня он никуда не собирался. В этот раз, когда передо мной возник знакомый знак, внутри что-то радостно трепыхнулось. Сегодня причин порываться уходить через окно у меня не было, так что я обернулся вопросительно махнув хвостом и почти столкнулся со стремительно подошедшим ко мне отцом. — И куда ты собрался удрать? — с напускной строгостью спрашивает он и я не могу сдержать улыбку, но тут же подключаюсь к этой игре изображая оскорбленное достоинство. — Не удрать, а позволить моему герцогу в тишине и покое поразмыслить обо всем, что я ему только что наговорил, потому что в моем присутствии у него это точно не получится, — хмыкнул я ткнув пальцем в его грудь. — Серьезно? — несколько лиц вопросительно изгибают брови. — А то ты так неспешно ко мне заглянул и так шустро заторопился сбежать, что я начинаю подозревать, что ты уже нашел себе увлечение на стороне, — как бы невзначай замечает он. От таких нелепых претензий у меня даже кисточка хвоста становится дыбом и я, не сдержавшись фыркаю от охватившего меня негодования. Я бы даже обиделся, что Данталион подозревает меня в подобном, но чувствую, что он прячет улыбку за своей серьезностью, и все еще играет со мной. Я ему тут только что от большого чувства раскрыл самую важную тайну на Островах, а он… он… — Что-то ты как-то особенно дружелюбно откликался о Проклятом Охотнике… Единственное существо о котором ты когда-либо говорил в подобном тоне — это Шодмер, — часть его лиц щурится изображая подозрение, но остальные явно смеються. Кончик моего хвоста превращается в один сплошной надыбленный пушистый шарик. Конечно он меня поймал, но вот нашел себе конкурента, честное слово! Да я чувствую, что, наверное, люблю росянку. Я понял это тогда, когда мы спускались с ним вниз сквозь уровни. Он бесконечно очарователен, если узнать его поближе и красив, ну пока широко не улыбается и не зевает. Но обнимать эту стойку для мечей?! Не говоря уже про что-нибудь там серьезней. Моя буйная фантазия шустро нарисовала мне суровую картинку моей романтической кончины и фырканье в тот же момент перешло в заливистый смех. — Мой герцог меня, значит, ревнует? — сладенько интересуюсь я, игриво вильнув хвостом и приблизившись к нему вплотную. — Мне приятно это слышать. Сознаюсь, росянка мне мил, но вот каким боком он мог бы составить тебе конкуренцию это я хотел бы услышать поподробнее, — протянул я. — У Шодмер и то было бы больше шансов, если бы его не интересовали только змейки да книжки. А может… — на моем лице возникает выражение, словно я смекнул его коварный план, — тебе, любезный отец, без меня было не так уж плохо, как ты говоришь? Спокойненько, никто не тараторит без умолку, не требует внимания, можно хорошо выспаться… так что ты просто решил меня сбагрить с рук и подыскиваешь подходящих канди… Договорить я не успеваю так как герцог внезапно меня целует, да так, что у меня едва не подкашиваются коленки. Его поцелуй властный и пьянящий разгоняет все мое желание с ним спорить. Ну что ж, это более чем внушительный ответ с очень серьезной аргументацией, против такого я устоять не могу. Впрочем, у меня есть встречное предложение, ничуть не менее убедительное, чтобы он и думать забыл о том, что я могу променять его на кого-то еще. Голода я не чувствую, но разбуженный отцом во мне пыл с лихвой его заменяет, а уж некоторого нового опыта в свое месячное отсутствие я поднабрался. И теперь, определенно, могу сделать так, чтобы хоть на время для него перестали существовать дела, заговоры, тайны и все прочее, кроме близости со мной. Только потом, когда наша одежда оказывается где-то на полу, слегка царапая кожу на его груди, издав тихий стон, от очередного сладкого поцелуя, далекой мыслью в самом кончике хвоста я вспоминаю об особенностях своего Благословения. Не уверен, что это правильно, не предупредить отца о том, что он невольно разделит со мной свои воспоминания, но я ощущаю себя сейчас так хорошо, что просто не готов остановится. Мне хочется принадлежать ему без остатка, со всей горящей во мне страстью, с тоном звучащим так чисто, что он почти разрывает мое естество. Мне некуда его деть это звучание, я могу это только отдать, снова, как в прошлый раз, прижимаясь к нему, позволяя взять меня, столь уверенно и вместе с тем так чутко, как умеет только он. Когда ко всему этому присоединяется еще и волна его чувств и воспоминаний, мне начинает казаться, что я просто не вынесу этого. Наполняющее меня ощущение сладостно, но так сильно, словно каждая моя частица находится в предельном напряжении. И чем больше я хочу это отдать, разделить с моим герцогом, тем сильнее оно становится во мне самом. В таком состоянии я легко могу понять, почему другие, кто получил эти силы сходили с ума, в какой-то момент в тебе просто не остается ничего кроме этого. Пусть, моем случае, это и более чем приятно. Несмотря на мои опасения, никаких чудовищных тайн память отца от меня не прячет. И все же это очень странно видеть себя со стороны, его глазами. Знать его мысли, чувствовать, как он ко мне относится. Отец действительно места себе не находил весь этот месяц и даже просил Светоносного меня уберечь. Я бы мог любить его за это еще больше, если бы столь превосходная степень существовала. Аратиэль явившийся к отцу превзошел все мои ожидания, он сделал все, что я у него попросил, но в полной очарованности его едва ли можно было заподозрить. Это прошло, или он так старательно скрывал свое отношение ко мне, потому что я попросил? Ратия немного помладше в воспоминаниях герцога не сильно отличался от себя нынешнего и его рассказ не грешил против истины, впрочем, сам их обмен репликами стоил того, чтобы это видеть. Сразу становилось понятно, почему росянка в первую нашу встречу не слишком тепло обозвал Данталиона гидрой. Потом были воспоминания о Фенни. В основном счастливые. Сам я никогда не видел свою мать такой прекрасной. Мне она не улыбалась. Видеть, какой она могла бы быть, было почти также больно, как и память о их ссоре из-за меня и осознание того, что ее больше нет. Рыцарь служивший отцу. Его я не застал, так что почти ничего о нем и не знаю, даже имя его узнаю только сейчас — Изуэль. И Шодмер, совсем еще мелкий, со взглядом затравленного зверька, шипящий на все, и норовящий напасть на любого, кто к нему сунется. Трещетка на его хвосте поет лишь об отчаянном страхе и только. Если бы я был там, то обнял бы его даже под угрозой смерти. Теперь же я рад, что это в нем почти изжилось. Смутными обрывками проносится восстание и время до него, но мне ничего из этого не нужно, я пропускаю все это мимо. Жизнь моего герцога — слишком долгий путь для совсем юного меня, это не то, что я могу охватить. Самое важное я чувствовал и так, а главное, мог наслаждаться этим сейчас. Двигаясь с ним в одном ритме, балансируя на этой тонкой грани, между удовольствием и Благословением, между чужой памятью и ярким полным впечатлений здесь, я никогда не чувствовал себя так хорошо. Ни дочери, ни целый Дом Наслаждений не могли мне подарить этого, лишь на время утолить голод. Так неразделимо связанный общими чувствами с моим герцогом, я был как никогда близок к тому чтобы уловить ответ на вопрос почему в его обществе Голод и вовсе исчез, будь-то и не было его никогда, но вместе с тем больше не мог вынести переполняющего меня удовольствия. Предельное напряжение, взвившееся до финального крещендо, вспыхнувшее во мне чем-то обжигающе сверхярким и схлынула словно волна после шторма, оставившая меня на берегу, измученного, совершенно опустошенного, но еще живого. Такого эффекта от нашей с отцом близости я не ожидал и он, похоже, тоже.