Начальница гимназии

      На следующий день Глаша проснулась ни свет ни заря. Ночь прошла плохо: сперва несколько часов девушка проворочалась в постели, пытаясь найти более-менее удобное положение, а потом проснулась посреди ночи от того, что неожиданно для себя перевернулась на спину. В глубине души выругавшись и попытавшись вспомнить, в какой позе она засыпала, Глаша пару раз нехорошо подумала о начальнице и классной даме.       С тяжелой от недосыпа головой девушка пошла завтракать. Машунька, услышав, что дочь уже встала, решила тоже не залеживаться и, подойдя к ней, сказала:       — Правильно, фабрика уже скоро начнет работать. Иди, пусть на работу берут.       — Не пойду я ни на какую фабрику, — ответила Глаша.       — Я же вчера сказала, что тогда выдеру, — произнесла Машунька, от всей души надеясь, что дочь испугается и не заставит ее воплощать свои слова в жизнь.       — Ни на какую фабрику не пойду, меня мануфактура заждалась, — сказала Глаша.       Машунька ничего не ответила. Женщина представляла в своей голове все примерно так: Глаша приходит на фабрику, ужасается условиям труда и зарплате, просит ее помочь вернуться на учебу, а потом она возвращает дочь куда-нибудь, куда ее будут готовы взять.       «Может, ее и на мануфактуре погонят», — подумала Машунька.       Тем временем Глаша собралась и пошла к выходу.       — Можешь на обратном пути сходить в гимназию и попросить вернуть тебя, — сказала Машунька.       — Мне на мануфактуре будут столько денег платить, сколько не снилось раньше, — ответила Глаша.       — Глаша, — вдруг позвала Машунька. — Ты же знаешь, сколько мне приходится зарабатывать, чтобы мы жили пристойно. И ты что, всю жизнь хочешь на двадцати пяти рублях сидеть? Самой не позорно будет хлебом и сыром питаться и платья носить по пять лет каждое?       Глаша чуть скривилась: только сейчас девушка поняла, что двадцать пять рублей сейчас и двадцать пять рублей всю жизнь — это слишком разные вещи.       — А потом я мастером стану, — произнесла Глаша.       — Чтобы женщину мастером сделали — такое даже в листовках не пишут, потому что ерунда, — ответила Машунька. — Баб мастерами не делают. Бабский труд на фабриках дешевле мужского оплачивается, а детский — еще дешевле бабского. А за бабу ты не сойдешь, по лицу видно, что девочка.       — Могу никуда не ходить, но в гимназию тоже не пойду, — сказала Глаша, удивившись разговору, который затеяла мать.       — Нет, на фабрику все равно сходи, — произнесла Машунька. — Полезно будет.       Глаша шла в сторону мануфактуры. В голове была хорошая и чуть слезливая легенда: мать родила ее вне брака, родители отвернулись, сколько могла, мать кормила ее из последних сил, но сейчас ей просто совесть не позволяет сидеть на шее матери в свои целых тринадцать лет. Однако небольшое волнение все равно оставалось.       Глаша подошла к зданию мануфактуры. Увидев каких-то людей, девушка обратилась к ним:       — А на работу кто нанимает?       — Вань, поговори с дивчиной, — раздалось в ответ.       Мужчина лет сорока подошел к неожиданной гостье.       — Работу себе ищу, — начала Глаша по заранее заготовленной легенде.       Иван внимательно выслушал историю гостьи, проникся ей, взглянул на грустное и, как ему показалось, чуть изможденное лицо Глаши, а потом сказал:       — Стой здесь. Поговорить еще выше надо.       «Может, повезет, — с некоторой надеждой подумала Глаша. — Будут платить двадцать пять рублей за полдня. А там что-нибудь придумаю».       — Марковна! — позвал Иван. — Я говорил вам, что сироты пойдут. Вот что я должен этой отвечать? Так-то жалко дивчину.       — А кто пришел? — спросила Эльвира Марковна.       — Да дивчина какая-то, говорит, мать родила ее в девках, родители выгнали из дома, а когда пришел возраст, эта дивчина начала искать себе работу, — ответил Иван.       Эльвира Марковна, практически не удивившись от такой истории как некой обыденности, подумала:       «Вот как бы я ни ругала бедного тятьку, а он бы и после второго, да что там второго, пятого байстрючка меня не выгнал бы из дома. Вот же ироды!»       Женщина вышла из помещения будущего цеха и пошла вместе с Иваном. Увидев Глашу, Эльвира Марковна опешила.       «Родня ее? — подумала женщина. — Или просто похожа?»       Глаша, чуть переживая из-за того, что она вот так наговаривает на мать и бабушку с дедушкой, стояла, опустив голову и ковыряя небольшое углубление на столбе забора. Услышав шаги, девушка произнесла:       — Мать родила в девках, ее родители нас выгнали из дома на улицу. Мать кормила меня, не бросила, не отдала в приют, но сейчас я уже просто обязана найти себе место. Говорят, здесь жалование будет больше, чем на фабрике…       — Мадемуазель Гусельникова! — больше наугад сказала Эльвира Марковна.       Глаша подняла голову на собеседницу и, узнав ту, которая стояла перед ней, мгновенно бросилась бежать.       Чисто машинально Эльвира Марковна схватила Глашу за руку и произнесла:       — Пойдемте внутрь, я очень хочу знать, как у вас хватило совести так поливать грязью свою мать. Ваня, я тебе все потом расскажу.       Глаша молча прошла за Эльвирой Марковной в какой-то кабинет, так же молча села на стул.       — Я слушаю вас, мадемуазель Гусельникова, — резковато сказала Эльвира Марковна.       Глаша ничего не ответила.       — Как поливать мать грязью, так вы бойко говорили, а как отвечать за свои слова — сразу в кусты, будто нагадивший кот? — продолжила женщина. — Говорите.       В ответ не было ни звука. Потеряв терпение, Эльвира Марковна ударила Глашу по лицу.       — Мы не в жандармерии, чтобы из меня выбивали показания, — сказала Глаша.       — Я сейчас приведу вас к начальнице гимназии и буду требовать, чтобы вы были отчислены за аморальное поведение, — ответила Эльвира Марковна. — Практически не сомневаюсь, что после вашего отчисления и узнав, что вы говорили о ней, Мария Николаевна вас хорошенько накажет.       — Я отчислена вчерашним днем, — произнесла Глаша. — И сижу сейчас тоже из последних сил.       — И за что же вы были отчислены? — усмехнулась Эльвира Марковна.       — За дерзость начальнице, — ответила Глаша. — А вчера мне было велено идти на фабрику наниматься на работу.       Воспоминания чуть резанули душу женщины, но она сразу же взяла себя в руки и сказала:       — Вам было велено идти на фабрику, а не очернять имя своей матери.       — Меня возьмут на работу на мануфактуру или можно идти дальше? — выдавила из себя Глаша, явно догадываясь, каким будет ответ, но решив все равно задать этот вопрос для успокоения души.       — Если докажете мастеру, что знаете, как обращаться со станком — возьмет, — ответила Эльвира Марковна, не сомневаясь, что Глаша ни разу в жизни не видела станок.       Глаша молча встала и пошла к выходу.       — Нет, мадемуазель, вы сначала отведете меня к матери и только потом пойдете искать себе место дальше, — сказала Эльвира Марковна и взяла Глашу за руку. — Ведите меня, мадемуазель Гусельникова.       Машунька сидела дома и нервно смотрела в окно. Дочь не возвращалась слишком долго, и женщина уже начала переживать, что Глаша и вправду пошла наниматься на фабрику и там ее поставили куда-нибудь ученицей. Мысли блуждали от «даже три часа поработает, сбежит, будет умолять меня устроить хоть куда-то учиться» до «в первые полчаса умудрится остаться без пальцев и все, корми всю жизнь калеку, которая стала таковой по моей вине». Вскоре на ум пришла одна листовка, которую она распространяла в свое время.       «Жизнь рабочих была тяжела. Они вставали рано утром с первым звоном колокола на заводе, скудно завтракали, собирались. Во время второго звона выходили в путь. Приходили на завод и начинали работу во время третьего звона. Работали долго, до позднего вечера, а затем уходили домой. И так было почти каждый день. Платили им гроши, кроме того, начальство могло забраковать товар и вычесть его сумму из жалования. На заводы и фабрики забирали детей, женщин — всех, кто мог чем-то поспособствовать делу. Также это делали из-за того, что они требовали меньшей зарплаты, чем взрослые.       В один день, который был довольно типичным, на фабрике случилось два несчастных случая: мальчику на ткацком станке оторвало руку, а рабочий поскользнулся, упал и сломал себе шею. Мальчику чудом удалось выжить, он получил гроши компенсации, но полноценно работать уже не мог, обрек себя на голодную смерть. Вскоре ему уже нашли замену.       А другая фабрика обанкротилась, и потому всех распустили. Многие люди остались без работы, денег, средств к существованию. Некоторые из них, боясь голодной смерти, начали воровать и вскоре были повешены за кражу. Одними из них были семилетний мальчик и его одиннадцатилетняя сестра.       Все это — будни английского рабочего семнадцатого века. Но чем же мы, казалось бы, цивилизованная Россия, цивилизованная империя, отличаемся от них? Много ли отличий есть в судьбе тех, о ком написано выше? И далеко ли мы ушли от Англии семнадцатого века, кроме того, что у нас за кражу не вешают?»       Машунька переморщилась. Листовка начала казаться ей излишне слезливой и даже дешевой спекуляцией на столь остросоциальной теме, как вдруг женщина увидела, что к дому приближается какая-то женщина с дочерью.       «С Глашкой же все хорошо? — подумала Машунька. — Если бы что-то случилось, она бы ее не за руку тащила…»       Вдруг разум осенила нежданная догадка: Глаша опять что-то натворила, поэтому ее ведут домой именно так.       «Эх, Глашка… — подумала Машунька. — Вот зачем же ты так опять?..»       Раздался стук в дверь. Машунька, не сомневаясь в том, кто стоит по ту сторону порога, открыла ее и увидела инспектрису гимназии.       «Глашка ходила в гимназию и там что-то натворила?» — подумала Машунька.       — Мария Николаевна, я хочу поговорить с вами с глазу на глаз, — произнесла Эльвира Марковна.       Машунька внимательно выслушала Эльвиру Марковну и, сдерживая слезы, сказала:       — Аглая неправильно поняла суть задания, которое ей было дано. Я ей велела просто на фабрику устроиться, а не комедию ломать.       — За два дня два повода, чтобы быть исключенной — значит, мадемуазель уж точно была исключена не зря, — ответила Эльвира Марковна.       Когда инспектриса ушла, Глаша, чувствуя вину перед матерью, пришла к ней.       — Иди к себе, — сказала Машунька.       — Мама, извини, не хотела тебя вот так подставлять, — ответила Глаша.       — Иди к себе, — повторила Машунька. Видя, что Глаша никуда не уходит, женщина добавила. — Иди к себе, а то выдеру за то, что мать не слушаешься.       — Мама, извини, не хотела тебя так опозорить, — снова сказала Глаша.       — Да кому я сказала идти?! — воскликнула Машунька.       Видя, что дочь никуда не уходит, женщина сначала встала, чтобы воплотить свои слова в жизнь, а потом вдруг расплакалась.       — Мама, извини, я не хотела тебя так опозорить, — в который раз сказала Глаша.       — Через полчаса приди, — кое-как выдавила из себя Машунька.       Женщина плакала, вспоминала детство, родителей, а потом, успокоившись, пришла к дочери.       — Глаша, я тебя отправляла просто найти себе место, а не придумывать слезливые сказочки, — произнесла Машунька.       — Мама, извини, — снова повторила Глаша.       — Да за что извиняться-то! — воскликнула Машунька. — За то, что задание переделала?       — За то, что тебя опозорила, — ответила Глаша.       — Я твоей бывшей инспектрисе сказала, что ты просто сказочку сочинила, а плакала я не из-за того, — сказала Машунька. — Так, просто захотелось. Тебя жалко стало. Ходишь, сироту из себя строишь…       — А завтра что делать будем? — спросила Глаша.       — А завтра пойду тебя в министерскую гимназию устраивать, — ответила Машунька. — Будем надеяться, что возьмут.       В голове женщины пронесся возможный диалог в гимназии.       — А почему вы устраиваете дочь на учебу посреди года?       — Аглая была не совсем вежлива с классной дамой — нервы и не выдержали.       — За один раз и отчислять? Так не бывает. Значит, не первый раз дерзила.       — Аглая уже поняла, что ошибалась. Такое больше не повторится.       — Хорошо, давайте примем вашу дочь до первого замечания. Где она училась?       — В частной гимназии. В новой гимназии.       — Где начальница Геллер Зоя Михайловна?       — Да.       — Я не знаю, что там у вас произошло, но если ее исключили из той гимназии, то, возможно, вашей дочери прямая дорога не в гимназию, а в исправительный дом? Она там совершенно случайно бомбу на уроке рукоделия не собирала? Мария Николаевна, вот когда принесете записку от начальницы, за что была исключена ваша дочь, тогда я и подумаю, стоит ли ее брать на учебу или нет.       — А если не возьмут, Глашка, тогда… Не знаю, тогда будешь дома учиться, а в конце года экзамены сдавать, — сказала Машунька. — И я тебе какую-нибудь работу найду, чтобы дома не скучала и свои копейки получала. Что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем…