Начальница гимназии

      Желая хоть немного развеяться, Зоя пошла в родительский дом. Казалось, все было более чем спокойно: чай, разговоры, какие-то слова утешения. Однако где-то через час, когда Зоя окончательно расслабилась и даже забыла все неприятные воспоминания, связанные с этими стенами, раздалась неожиданная реплика Александры Витальевны:       — Зоенька, может быть, раз все само так складывается, оставить эту затею? Продать помещение и станки, отдать рабочим зарплату, а остаток поделить с Эльвирой Марковной. Все-таки, не дело женщине мануфактурой заниматься.       — Мама, вы еще сейчас скажите, что мне пора замуж и детей родить, — ответила Зоя. — Замужем я уже была, теперь храню верность погибшему супругу, — молодая женщина в глубине души понадеялась, что о ее любовных похождениях родителям неизвестно, — детей тоже родила. Теперь имею полное моральное право заниматься тем, чем душе угодно.       — А для души, Зоя, у тебя есть гимназия, — произнесла Александра Витальевна. — Вполне подходящее для женщины дело. Ты бы, Зоенька, как-то поласковее с Антоном Прокопьевичем была, а то чует мое сердце, что не пыталась ему понравиться, я о последнем времени.       — Мама, я вела себя с женихом в рамках приличий, не могу же я позволять себе всякие непристойности! — воскликнула Зоя. — Поцелуи прекрасны в супружеской спальне, а не в доме невесты или жениха.       — Зоя, я ведь о другом, — Александра Витальевна даже обрадовалась, что дочь не совсем верно ее поняла и невольно сказала правду. — Ты все правильно говоришь, не место непристойностям в голове приличной женщины. Но ведь можно какую-то заинтересованность показать, необязательно приглашать гостя к себе домой, чтобы пить чай без свидетелей. Да и вот выйдешь ты, я надеюсь, замуж, Антон Прокопьевич захочет же еще деток. Двое-трое — это вполне естественно. И какая тебе будет мануфактура с еще двумя-тремя детьми?       — Мама, не стоит забегать вперед, может быть, к тому моменту вся мануфактура полностью будет Эльвиры Марковны, а я вообще отойду от дел, — ответила Зоя.       Ася, оставшись с подругой наедине, не выдержав, сказала:       — Да, Зойка, молодец ты. Хорошо родную мать в неведении держишь. На словах о непристойностях и том, что негоже целоваться жениху с невестой, я с трудом сдерживалась. Сама же тебе кое-что покупала, чтобы было, чем заняться с Антоном Прокопьевичем после помолвки.       — Расскажите, Агнесса, моей матери, что я совсем упала на дно пропасти в своем моральном облике, поведайте про мою почти что безответную любовь и мысли о беременности, удовлетворите свое желание сделать мне больно, — произнесла Зоя. — На моем фоне сразу будете смотреться святой женщиной, ведь ваш единственный недостаток, по мнению матери, это то, что вы не оставили службу после замужества. А так любо-дорого посмотреть: мужа поддерживает, всегда выходит встречать, детей наряжаете для того, чтобы поприветствовали отца?       — Дети и без того ходят в чистом, не вижу смысла переодевать их или переодеваться самой, — ответила Ася. — Зойка, да что ты такое говоришь, зачем мне говорить Александре Витальевне о твоих любовных делах?       — Затем же, зачем и говорить Лизавете о моей судимости, — сказала Зоя.       — Зойка, за Лизавету уже извинялась, ошибки свои поняла, — произнесла Ася. — Не всю же жизнь мне это припоминать.       — Разумеется, не всю, только лет десять, не больше, — ответила Зоя.       Ася чуть вздохнула и сказала:       — Зойка, я переговорила с Севастьяном. Мы готовы тебе одолжить столько денег, сколько нужно, чтобы отдать долги рабочим. Нам отдашь деньги тогда, когда сможешь.       — Надеюсь, Ася, до этого не дойдет — должно хватить своих, — ответила Зоя. — Моих и Геллер. Так что спасибо, конечно, тебе, но в этом, надеюсь, нет нужды. Что Севастьян обо мне говорил? Ругал, наверное?       — Не сказала бы, просто с пониманием отнесся, не был против одолжить, — произнесла Ася и вспомнила недавний разговор с супругом.       — Севастьян, может быть, одолжим Зойке денег? Рабочим-то платить надо, а у нее склад сожгли.       — Не удивлен. Вообще не удивлен. Так и должно было быть, к сожалению.       — Фабрикант?       — Уверен в этом, но доказательств нет.       — А что у полиции нового?       — Да ничего. Ищут, но безуспешно.       — А что, все-таки, про деньги думаешь? Может, одолжим.       — А нам чем отдавать будет? Ася, если давать, то надо четко осознавать, что это будет благотворительность.       — Значит, так суждено свыше. А, может, вернет.       — Не вернет, не сможет. Я, Ася, не против, давай одолжим. Только не надейся, что еще когда-нибудь эти деньги увидишь.       Зоя чуть вздохнула и сказала:       — Да не сомневаюсь, что ругнулся, что за мои долги платить не будет, а потом согласился одолжить. Я угадала?       — Почти, — ответила Ася. — Сказал, что у тебя положение безвыходное, поэтому одолжить — дело приличного человека.       Глаша погуляла после гимназии, выучила те уроки, на которых ее, скорее всего, должны были спросить, переписала пару статей — несмотря на то, что долг за стекло девушка уже отработала, мать приносила ей работу и Глаша соглашалась ее выполнить, а потом пошла к матери.       — Мама, а что будет тому, кто фабрику сжег? — спросила девушка.       — Вечный позор от тараканов и крыс, оставшихся без дома, — ответила Машунька.       — А если правда? — повторила вопрос Глаша.       — Да поймают его сразу же и отметелят, — предположила Машунька. — Пожар потушат.       — Ты все о настоящей фабрике, — вдруг поняла Глаша. — А я о мануфактуре. Герхардовской.       — В тюрьму, наверное, отправят надолго, — ответила Машунька.       Вдруг женщина увидела, что дочь побледнела, и сказала:       — Глашка, расскажи правду. Любую. Пальцем не трону, ругать тоже не буду, постараюсь…       Девушка расплакалась.       — Глаша… — прошептала Машунька, чувствуя, что ей становится плохо. — Ты представляешь, сколько денег мы с тобой должны будем? И сколько лет их отрабатывать! Глаша, мне рано второго ребенка рожать, тебе первого тем более не по возрасту. Вот зачем так делать было-то? Глашка! Ты и без того начальницу довела не так давно, сейчас она все сделает, чтобы тебя в тюрьму посадили, причем как можно дольше!       Девушка недоуменно посмотрела на мать.       — Мама, я не поджигала, — произнесла Глаша. — Честное слово, не поджигала. Ходила на мануфактуру, к этому складу тоже ходила. Смотрела, что за заведение такое открыли, в окна цеха позаглядывала. Там все, надо сказать, вполне прилично, нет такого ужаса, как про фабрику рассказывают. Чистенько, места достаточно. К складу ходила, хотела в окна позаглядывать, посмотреть, что там лежит, что выпускают, но не увидела — без окон склад. Потом вернулась обратно. А потом, этим же вечером, этот склад сожгли.       — Глаша, хоть матери своей не ври, — недоверчиво сказала Машунька. — Я же обещала. Значит, слово сдержу.       Женщина увидела, что губы дочери задрожали.       «Значит, точно соврала», — огорченно подумала Машунька.       — Мама, я хотела сжечь этот склад, — тихо произнесла Глаша. — Потому и пришла. А потом посмотрела на все вокруг и как-то жаль трудов стало. Передумала, домой вернулась. Люди, все-таки, работали, а потом им раз — и зарплату не заплатят…       — Бессовестная, — вздохнула Машунька. — Глашка, тебя же опознают. А дальше искать виновных не захотят. И все, Глашка, конец истории.       «Знать бы, что начальница поверит, было бы неплохо первыми все рассказать, — подумала женщина. — Но ведь еще решит, что Глашка сожгла, а потом решила так невиновной себя выставить…»       — Аглая, — произнесла Машунька. — Пока не придумаем другого, если кто-то спросит, говори, что ходила к мануфактуре просто из любопытства, посмотреть, что за заведение — в тот раз ты не успела ничего толком рассмотреть.       — Мама, — почти неслышно сказала Глаша. — Я пришла туда, достала из кармана коробок спичек. Зажгла одну… Посмотрела на огонек… Едва не спалила пальцы, спичку затушила. Потом взяла вторую, подожгла, поднесла близко-близко к стене. А потом испугалась, убрала скорее, затоптала, плюнула на руку, поводила ей по стене, чтобы затушить, если что-то нагрелось, а потом побежала обратно.       Машунька обескураженно посмотрела на дочь:       — А еще ты там дневник потеряла.       — Нет, мама, дневник не теряла, — ответила Глаша.       — Но следы обуви вполне могли остаться, — сказала женщина. — Глаша, скажи мне как есть: может быть, ты что-то еще не успела рассказать?       — Нет, теперь все рассказала, — произнесла Глаша.       «А теперь оцени мою доброту, — пронеслось в голове Машуньки. — Призналась бы я в таком — не знаю, сколько времени боялась бы даже подумать о том, что можно сесть…»       — Глаша, посиди маленько, дверь никому не открывай, если что, и вообще, к двери не подходи, даже если будут стучать, — сказала женщина. — Я пока что схожу, посоветуюсь с умными людьми. Не бойся, не в полицию.       — Вот про полицию даже и не думала, — ответила Глаша. — Мама, но ты же сама просила все честно рассказать.       — И молодец, — сказала Машунька. — А теперь сиди, пока я буду думать, что вообще теперь делать дальше.       Женщина накинула пальто, взяла платок и вышла на улицу.