Начальница гимназии

      Дождавшись того, что Машунька отойдет подальше и уж точно не вернется, Глаша пошла к себе в комнату. Девушка подошла к кровати, опустилась на колени, а потом, присев, достала маленький самодельный ящичек, дыркой в стене хорошо цеплявшийся к одному из краев сетки. Глаша открыла крышку и увидела то, что она хранила вдалеке от материнских глаз: пара самокруток, которых ей подарили парни, которые не поднималась рука выбросить и которые не было ни малейшего желания курить, рубль, найденный однажды на улице и до сих пор не потраченный, несколько гривенников, заработанных на переписывании текстов и якобы проеденных на пирожки – Глаша любила смотреть на эти монеты и знать, что она в любое время может их потратить, и главный элемент импровизированной коллекции – часы. Именно эти часы заставляли восхищаться ими и вызывали неимоверный стыд путем своего появления.       Глаша уже больше года мечтала о наручных часах и практически сразу сказала об этом матери.        – Глаша, на часы денег нет, – ответила Машунька. – Хочешь – зарабатывай, я не отберу.       Приблизительную цену часов Глаша знала, расценки за свой труд знала еще лучше, поэтому решила, что лучше она будет зарабатывать себе на пирожки, нежели на часы.       Девушка с нежностью посмотрела на явно потертый ремешок, чуть потертую головку для завода и со вздохом убрала часы обратно. То, как попали к ней эти часы, вспоминать не хотелось. И, борясь с желанием прогуляться с явно старыми мужскими часами по городу, девушка скорее вернула коробку на место, поправила простыню и покрывало и раза четыре посмотрела со стороны, не виден ли ее тайник.       Тайник не был виден, поэтому, успокоившись, Глаша села за стол, отгоняя от себя мысли о вчерашнем дне.       Глаша сидела с парнями и смотрела, как они курят.       – Глашка, может, цигарочку? – периодически раздавался вопрос.       – Не хочу, – каждый раз отвечала Глаша.       – А ты зажуй конфеткой и мать не узнает, – не унимались приятели.       – Мне мать разрешает все, я сама не хочу, – говорила Глаша.       Однажды девушка уж пробовала покурить, но не испытала от этого ни восторга, ни раздражения, поэтому второй раз пробовать самокрутки не было желания. В глубине души Глаша мечтала попробовать настоящие фабричные папиросы, но таковые у парней не водились, а покупать самой пачку ради одной штучки было лень. Кроме того, девушка чуть стеснялась подобной покупки и не хотела переступать через себя.       – Аглая Богдановна, – раздался голос неподалеку.       Глаша повернулась на звук и увидела прилично одетого мужчину. Подмигнув парням, девушка подошла к незнакомцу.       – Аглая Богдановна, я наслышан о ваших благородных порывах, – сказал он. – Филатов, начальница гимназии.       – Откуда знаете? – уточнила Глаша, хоть и догадывалась, каким будет ответ.       – Нужно быть совсем серой мышью, чтобы о ком-то вообще никто не знал, – ответил незнакомец. – Так вот, мадам Геллер, как вы и сами прекрасно знаете, предательница взглядов. Она предала память своего покойного супруга, погибшего за правое дело, открыла мануфактуру. И, знаете, устроила там ад, похуже чем на фабрике. Станки стоят вплотную друг к другу, в цеху дышать нечем. Поэтому и смены короткие, чтобы люди не умерли через два дня. Жалование – восемь рублей в месяц: недаром же рабочий день короткий. Штрафы как везде, да еще и побольше. Но, согласитесь, когда из восьми рублей гривенник вычитают раз в день, это чувствительнее, нежели с фабричного жалования. Да и, поговаривают, еще и телесные наказания ввели за все подряд. Второе крепостное право, разве что условно добровольное.       – А я здесь причем? – спросила Глаша, ничуть не сомневаясь в правдивости слов говорящего.       – Сжечь надо это гнездо порока сребролюбибия, – сказал мужчина. – Сперва склад. Народ выбежит тушить – тогда и цех поджечь. Вот задаток за готовность помочь, – в руку Глаши легли часы, вынутые из кармана незнакомца. – Оплата по результатам. То, что моя просьба сугубо конфедициальна, надеюсь, понимаете?       – Разумеется, – ответила Глаша.       – Тогда настоятельно рекомендую вам помочь свершиться справедливости именно сейчас, – сказал мужчина. – А то, говорят, фабрикантка уже на днях хочет охрану выставить.       Девушка нерешительно посмотрела на говорящего.       – Вам еще немного лет, в тюрьму не посадят, так что не надо переживать, – произнес незнакомец. – А своим кавалерам потом можете сказать, что встретили одного знакомого и ушли с ним. Так что не думайте ни о чем плохом, Аглая Богдановна, если удастся сжечь и склад, и цех, вам дом купят. Будете завидной невестой с хорошим приданым.       Глаша молча кивнула. Девушка даже не догадывалась, что произошло совсем недавно.       – У водокачки в компании парней любит бесцельно проводить время одна будущая каторжанка, – говорил фабрикант доверенному лицу. - Так пусть она хоть не просто так на каторгу отчалит, а сделает перед этим хоть что-то полезное. Значит, подойдешь к ней, предложишь какие-нибудь часы попроще. Напоешь соловьем, что часы – это всего лишь малая доля благодарности, скромный задаток.       – А если не позарится на часы? – спросил мужчина.       – Все пареньки о часах мечтают, а нигилистки – это почти парни, – ответил фабрикант. – А если на часы не позарится, значит, тогда деньги предлагай или колечко.       Выслушав от фабриканта все наставления, мужчина пошел к Глаше.       Глаша как можно незаметнее проскользнула во двор мануфактуры. Сперва девушка заглянула в окно цеха, но не увидела там ничего из обещанного кошмара. В других окнах картина была та же: чисто, свободно, вполне пристойно.       Глаша недоуменно отошла от окна. Увиденное резко контрастировало с услышанным. Вздохнув, девушка обошла склад, хотела заглянуть внутрь, но так и не обнаружила окна.       «Надо покончить с этим ужасом раз и навсегда», – подумала Глаша.       Рука потянулась в карман за спичками, заботливо выданными незнакомцем, однако пальцы нащупали часы.       «Эксы совершают ради идеи, наемников можно перекупить, а союзники могут предать, если их интересы станут дороже интересов нанимающей стороны», – Глаша невольно почти точно процитировала Макиавелли [1].       Вдруг на ум пришла гимназия, где девушка и узнала об этом философе. И чем больше Глаша думала о том, что их начальница не похожа на столь двуличную женщину: говорить одно в гимназии и творить прямо противоположное вне ее стен, тем более дикими казались слова незнакомца.       «За эксы не платят, это аморально», – подумала девушка.       Глаша зажгла спичку, но так и не решилась поднести ее к сараю.       «Так им же жалование не выплатят», – пронеслось в голове девушки.       Тем временем, спичка догорела почти до конца. Глаша бросила ее о землю и зажгла следующую. Девушка поднесла ее к складу и скорее убрала, испугавшись, что здание и вправду может загореться. Глаша затоптала спичку, плюнула на руку и скорее провела ладонью по стене – к облегчению девушки, доски даже не были теплыми.       Глаша растерянно стояла, вертя в руках коробок. Одновременно хотелось и вернуть задаток, и оставить его себе, как компенсацию от обманщика.       – Куда курить у сарая, сейчас руки оборву и к другому месту приставлю! – раздался чей-то окрик.       Не помня себя от страха, Глаша побежала прочь. Девушка успокоилась только возле дома. Часы Глаша решила оставить себе.       Заказчик поджога наблюдал за Глашей издалека. Увидев, что исполнителя кто-то спугнул, мужчина прокрался к складу и поджег его.       «Все видели ее, ее и осудят, ей за эти часы на каторгу идти, так пусть порадуется напоследок», – подумал поджигатель, незамеченным уходя вдаль. [1] «Государь» Макиавелли – трактат философа о том, каким должен быть идеальный правитель. Текст не потерял актуальности и по сей день. Переделанная Глашей цитата имеет отношение к армии.