Начальница гимназии

      Зоя вышла на улицу и сказала Асе:       — Если Глаша завтра явится в гимназию, сразу тащи ко мне.       — Зачем, Зойка? — удивилась молодая женщина.       — Правду узнать, — ответила Зоя. — Или… Или подождем полчаса, пока ей легче станет, и сейчас переговорим?       — Ma chère amie, вам определенно есть смысл пойти служить в жандармерию — у вас талант доводить бедных людей, — сказала Ася.       — Ну тебя, Аська, — отмахнулась Зоя и села на лавочку во дворе дома.       Машунька смотрела на бледную Глашу, которая нехотя глотала горячий чай, и не знала, стоит ли ей хоть что-то говорить.       — Теперь все, мне уже не учиться? — спросила Глаша.       «Тебе, возможно, не учиться, потому что в тюрьму отправят», — подумала Машунька и сказала. — Не знаю, Глаша, как можно загадывать наперед?       — А за все вот это ты меня снова выдерешь, — вздохнула Глаша.       — Да как я могу загадывать наперед? — повторила Машунька. — Глаша, да успокойся ты уже, сейчас бы как-нибудь убедить начальницу в том, что не ты ее склад сожгла!       — Она не поверит, — вздохнула девушка.       — Бессовестная ты, Глашка, — сказала Машунька. — И думать не умеешь. Вот скажи мне на милость, какой праведный революционер будет платить деньги за то, чтобы сжечь что-то кому-то?       — Никакой, — ответила Глаша.       — Да и вообще, зачем платить кому-то деньги, если можно найти того, кто за идею все сделает? — продолжила женщина. — Как можно доверять какие-то важные идейные дела каким-то девчатам с улицы? Глашка, тут чистейшая уголовка! Ее видно невооруженным взглядом!       Девушка вспомнила, что на каторге уголовные — это второй сорт, и расплакалась. Отправляться куда-то в качестве политической не было желания, в качестве уголовницы — тем более.       — Надо сейчас беседовать с начальницей, может, посмотрит на твое серое лицо и проникнется сочувствием, — сказала Машунька и вышла на улицу.       Женщина практически была уверена в том, что Зоя с Асей еще не ушли. Что-то ей подсказывало, что хотя бы какое-то время они побудут во дворе, например, обсуждая увиденное.       — Зоя Михайловна, Глаша пришла в себя, давайте сейчас поговорим, — произнесла Машунька.       Зоя, не говоря ни слова, снова пошла в сторону дома.       Глаша увидела, что к ним домой вошла начальница с классной дамой и снова почувствовала, что перед глазами все плывет.       — Мария Николаевна, расскажите лучше вы, — произнесла Ася, видя в каком состоянии Глаша.       Машунька взглянула на дочь и начала рассказывать.       Зоя внимательно выслушала Машуньку и сказала:       — Да за такое отчислять впору.       Машунька ничего не ответила.       — А теперь, мадемуазель, пойдемте в жандармерию, — сказала Зоя.       Глаша почувствовала, что в голове все помутилось. Мыслями девушка уже была где-то в Сибири.       — …расскажете там все, что знаете, вот только про мотив не советую говорить как есть — лучше скажите, что просто взяли часы, не подумав, пошли на мануфактуру, не желая ничего сжечь, а просто посмотреть, так ли там все плохо, а потом ушли, — все это будто говорилось не ей.       — …Глаша, ты меня слышишь? — голос, вроде бы, принадлежал матери, но в этом девушка не была уверена.       Глаша слабо кивнула.       — …пусть посидит, отдохнет, придет в себя, — казалось, голос был начальницы.       — …а почему в жандармерию? — по-видимому, это спросила мать.       — …Севастьяну Михайловичу доверяю больше, нежели тому, кого, возможно, уже подкупили.       — …Глаша, да что с тобой? Я тебя в институт благородных девиц никогда не отдавала.       — …если ей так плохо, можем завтра сходить.       От мысли, что вся эта ситуация может растянуться еще на один день, Глаша из последних сил посмотрела на мать и сказала:       — Я смогу сходить сегодня.       Зоя, оставив всех в коридоре, вошла в кабинет Севастьяна:       — Севастьян, можно сказать, я дело вместо тебя раскрыла. Так оформи уже все, как положено, в обход полиции.       — И как ты это себе представляешь? — спросил молодой человек.       — Поищи политическую окраску, найди ее, сам же понимаешь, что ее можно хоть где найти, — ответила Зоя. — Пусть этот пожар хотя бы на бумаге будет не местью за фабрику, что не хотелось бы обнародовать, а чем-нибудь из того, что Геллер вменяли. Да, пусть потом дело все равно сбросят полиции, но хотя бы самое начало будет сделано, как положено. Хорошо начатое дело будет сложнее потом испоганить.       — Вот ни за что бы не подумал, Зойка, что ты однажды будешь политику клепать там, где ее сроду нет, — произнес Севастьян. — Хорошо, давай попробуем — вдруг получится?       — Спасибо тебе, Севастьянка, — обрадовалась Зоя.       Севастьян смотрел на девушку, на лице которой не было ни кровинки. Пока Глаша писала «отцензуренную» версию правды, молодой человек сказал Виталию:       — А еще меня ругала, что я людей избиваю. Сама-то как довела! У меня еще ни одной в таком состоянии не было.       — Аглая Богдановна, у меня есть колотый сахар, — обратился к Глаше Виталий. — Может, хотите кусочек?       — Нет, благодарствую… — еле выдохнула девушка.       — Аглая Богдановна, с вами точно все в порядке? — уточнил Виталий. — Может, воды дать?       — Все в порядке, — прошептала Глаша.       Забыть Севастьяна и то, как он обещал ей в следующий раз сделать так, что она уж точно отправится на каторгу, не удавалось. Девушка дописала то, что никак не могла сказать вслух, и дрожащей рукой отдала лист жандарму.       — На часы вы, конечно, не просто так позарились, да и на мануфактуру явно ходили не просто, чтобы посмотреть, но это к делу не относится, — сказал Севастьян. — Мадемуазель Гусельникова, вы же понимаете, что за то, что вы здесь писать не захотели, вам можно соучастие оформить и суд, не думая ни секунды, в тюрьму вас отправит? Ну или ладно, подумает суд о том, отправлять вас в тюрьму или на каторгу, такое вполне допускаю.       Глаша промолчала.       — А опознать-то этого самого мужчину вы сможете? — спросил Севастьян.       — Смогу, — ответила Глаша.       — Тогда как только вы понадобитесь следствию, вас вызовут для опознания, — сказал Севастьян.       Молодой человек убрал бумагу и обратился к Глаше:       — И теперь пара фраз не для протокола. Надеюсь, вас мать хорошенько накажет за все эти художества. Были бы вы моей дочерью — не знаю, что бы сделал за такое.       — Да что там не знать, берите пример с господина Филатова, на него можно равняться, — из последних сил выругалась Глаша.       — Идите уже к матери, мадемуазель, — ответил Севастьян.       Глаша, едва передвигая ноги, вышла в коридор и облокотилась о ближайшую стену.       — Аська, пока она не придет в себя, пока не вылечит нервы, ни на какую учебу Глашка не придет, — обратилась Машунька к Асе. — Записки посылать не буду.       — Хорошо, пусть отдыхает, сколько нужно, — ответила Ася. — Это при условии, что начальница сейчас не решит, что таким мадемуазелькам нужно мыть полы в кабаке, а не учиться среди приличных людей.       — А это уже не от меня зависит, — сказала Машунька. — Все, мы с Глашкой пошли домой.       Тем временем Севастьян обратился к Зое:       — А теперь, Зойка, самое главное, чтобы дело о пожаре на фабрике опять не всплыло.       — Так люди уже и отсидели свое, и вышли на свободу, — ответила Зоя.       — А организатор-то до сих пор не найден, — сказал Севастьян. — Так что, Зойка, лишь бы ты Геллер своими расследованиями не навредила.       — Будем надеяться, эти дела не станут объединять, — вздохнула Зоя.       — Да кто знает, выйдут на след того самого мужичка и все, потянется ниточка, — ответил Севастьян.       — Не потянется, — с надеждой ответила Зоя.