Начальница гимназии

      Анечка возвращалась домой из гимназии. С момента череды инцидентов прошло около недели и девушка могла с уверенностью сделать вывод, что все если не забылось, то осталось в прошлом. По решению Зои в дневнике Анечки появилась единица по поведению, которая совершенно не удивила классную даму — Варвара Николаевна, которой не сообщили о двух последующих скандалах, посчитала, что это вполне обоснованная оценка за инцидент с жандармерией, и даже чуть удивилась, что начальница не снизила ее до нуля, Нина Евгеньевна тоже полагала, что столь низкий балл вполне обоснован. Илья Николаевич не считал, что в гимназии со столь свободными взглядами стоит так сильно снижать оценку за жандармерию, и догадывался, что эта единица стоит или за скандал с уголовным делом, или просто для того, чтобы показать, что вообще все Зоя не планирует прощать ученицам. И только Анечка догадывалась, что больше эта оценка была выставлена из-за ее неуместного вопроса, а не за жандармерию или уголовное дело.       — Тебя родители обругали за единицу? — спросила Катя одноклассницу.       — Мама высказалась, папа не был удивлен, — ответила Анечка.       — Ты как-то вообще не так начала учиться, — сказала Катя. — Может, решила, что раз гимназия неминистерская, значит, все позволено?       — Это ты решила, что имеешь право воспитывать одноклассниц, — выругалась Анечка.       Тайное желание Анечки найти хотя бы в этой гимназии настоящих подруг не оправдалось: как в министерской гимназии у девушки были лишь приятельницы, так и здесь, по-видимому, ни с кем ей не было суждено общаться чуть плотнее. Сравнивая одноклассниц со своими подругами, которые были дочерями круга общения родителей, Анечка сделала вывод, что лучше их пока что никто никого не придумал, поэтому ей так и придется, возможно, прожить всю свою жизнь с теми, кто может невольно донести ее секреты родителям. Не сказать, чтобы у Анечки было много секретов, но знать, что сказанное не будет вскоре пересказано сперва родителям подруги, а потом ими ее родителям, было бы неплохо.       Самый яркий пример, который наглядно продемонстрировал Анечке, что многое стоит хранить при себе, произошел пару лет назад. Первоклассница Аня, получив первую в жизни двойку по словесности и наслушавшись рассказов одноклассниц, что учитель может припомнить эту двойку в конце четверти, с явным сожалением говорила подруге:       — Ниночка, а у меня может тройка за четверть выйти…       — Да ты что, — удивилась Нина. — А, может, не выйдет?       — Хотелось бы, — вздохнула Анечка. — Но кто знает?       Уже этим же вечером Нина рассказала родителям «презабавнейшую новость» о том, что Аня переживает из-за возможной тройки за четверть, а уже вскоре родители Нины удивленно делились с родителями Ани полученной информацией.       — Аня просто не знает, как ставят оценки за четверть, вот и сморозила глупость, — не желая развивать эту тему, произнес Илья Николаевич.       Этим же вечером был разговор с дочерью, попытки узнать, что именно случилось, слова Нины Евгеньевны о том, что она невольно позорит себя, и основной вывод — доверять можно тем, кто не связан с твоими родителями.       Несколько последующих дней Анечка усиленно присматривалась к одноклассницам и ученицам на год старше или младше ее из своей новой гимназии. Девушка чувствовала, что если она не может никого найти в своем классе, то нужно просто поискать родственную душу в других классах.       Чутье не подвело Анечку. На одной из перемен девушка заметила гимназистку, которая с грустным выражением лица сидела на подоконнике.       — Мадемуазель, на подоконниках сидеть не положено, — сказала Анечка. — Назовите свои имя, фамилию, класс.       — Филатова Аглая Дмитриевна, — ответила Глаша — с недавних пор у девушки появилась привычка называться фамилией отца, чтобы скрыть свое настоящее имя.       Так как по гимназии упорно ходили слухи, что к ним скоро примут новую учительницу музыки, Глаша решила, что новая преподавательница просто решила повыпендриваться и показать, кто здесь главный.       — И из какого класса вы, мадемуазель? — спросила Анечка.       — Буржуазия, — произнесла Глаша.       Анечка рассмеялась. Глаша, увидев нетипичную реакцию предполагаемой учительницы, заметила, что она слишком молодо выглядит — даже не на шестнадцать лет, как показалось изначально, а еще меньше.       — Сама из какого класса, раз допросы устраиваешь? — спросила Глаша.       — Это великая тайна, — ответила Анечка.       Уже на следующей перемене Глаша и Анечка увлеченно о чем-то разговаривали, а после уроков решили идти вместе домой.       — Ты отличница? — спросила Глаша свою новую подругу.       — Могла ею быть, — ответила Анечка. — Но сижу с единицей по поведению.       — Эх, я тоже раньше могла себе такое позволить, — вздохнула Глаша. — А теперь не могу… Начальница еще, чего доброго, исключит…       — Исключит? — Анечка не на шутку испугалась. — И такое возможно?       — Не исключают из частных пансионов, где девочек никто ничему не учит, — ответила Глаша. — А отсюда тоже могут. Так же, как и из другой гимназии.       Анечке стало как-то не по себе.       — И за сколько единиц исключают? — боясь услышать ответ, спросила Анечка.       — А если бы я еще знала! — воскликнула Глаша. — За несколько. Когда последняя капля терпения кончится у начальницы.       Анечка задумалась. По мнению девушки, уже следующий эпизод мог стать последней каплей для начальницы. А сегодня Анечка, как назло, чуть было не опоздала, примчавшись в класс всего лишь за две минуты до начала урока!       — Ты что такая напуганная? — спросила Глаша подругу.       — Да меня тоже есть, за что исключать, — вздохнула Анечка. Вдруг вспомнив, как заканчивались подобные откровения раньше, девушка вдруг добавила. — Но ты же не будешь никому ничего говорить?       — Я не продажная шкура, — убедила подругу Глаша. — Можешь не переживать.       Глаша ждала, что Анечка еще что-нибудь скажет, однако девушка замолчала.       — Так за что тебя могут исключить? — полюбопытствовала Глаша.       — За жандармерию, за дерзость начальнице, учителю, — надеясь, что от нее не потребуют подробности, произнесла Анечка.       Почувствовав в новой знакомой родственную душу, Глаша сказала:       — За жандармерию не знаю, не уверена, а вот за второе легко могут…       — За второе я была наказана, — Анечка вдруг почувствовала потребность рассказать все. — За второе меня начальница побила.       — Начальница может линейкой отлупить, — подтвердила Глаша. — А за крамолу инспектриса может и выдрать.       — А меня начальница, можно сказать, первую во всей гимназии, за дерзость выдрала, — вздохнула Анечка.       Теперь пришла очередь пугаться уже Глаше — девушка была уверена, что начальница на такое не способна.       — Да ладно, что нам уже, — ответила Глаша. — Теперь, если что, просто исключат.       — Спасибо на добром слове, — сказала Анечка.       — А ты что, думаешь, что будут прощать раз за разом? — спросила Глаша. — Не будут, я не сомневаюсь.       Анечка не знала, что Глаша больше говорила о своем и вполне справедливо предполагала, что второй взрыв кабинета или вторую попытку поджога Зоя ей уже не простит. Однако слова Глаши вполне укладывались в картину мира девушки и Анечка подумала:       «Да, начальнице нет смысла раз за разом кого-то прощать…»       Глаша прошла еще немного, а потом решила осторожно прощупать почву, насколько испорчена ее новая знакомая:       — Что самого ужасного ты сделала во время учебы?       — Ты же не выдашь? — на всякий случай уточнила Анечка. — Не расскажешь никому?       — Я не продажная шкура, — повторила Глаша.       — Я проехалась по мужу начальницы и очень нехорошо поступила с учителем, — вздохнула Анечка.       — Родственная душа, — подтвердила Глаша. — Я тоже проезжалась по мужу начальницы… А что же ты такого сказала учителю?       Анечка покраснела.       — Ты не могла поступить с учителем хуже, чем с начальницей, поэтому рассказывай, — подбодрила подругу Глаша.       — Это нехорошо было, мне потом объяснили… — вздохнула Анечка.       — По мужу начальницы тоже нехорошо проезжаться, — уточнила Глаша. — Признавайся уже.       — Я спросила учителя, что мужчина делает с женщиной, исполняя супружеские обязанности, — выдохнула Анечка, чуть уточняя свой недавний вопрос.       — Согласна, пошлый вопрос, — ответила Глаша. — И зачем же задала? Хотелось сделать гадость учителю?       — Нет, мне правда стало интересно, — сказала Анечка.       Глаша задумалась, пытаясь подобрать слова для подруги — в том, что Анечка и вправду не знает ответ на этот вопрос, девушка не сомневалась:       — Иногда весной видно, как один голубь ложится, а второй залазит на него сверху. У людей примерно то же самое.       — Мужчина ложится сверху на лежащую женщину? — уточнила Анечка.       — Да, — подтвердила Глаша.       Казалось, картинка в голове прояснилась. Однако радость вскоре сменилась резким стыдом.       — Да за такое вообще исключать надо… — с некоторым трудом, потирая пылающие щеки, выдохнула Анечка.       — Значит, тебе дали еще один шанс, — ответила Глаша.       Впечатление от Глаши у Анечки было сугубо положительным: девушке она виделась как «живая», «настоящая» ученица, с которой можно поделиться даже самыми «неправильными» темами и которая ответит на интересующие тебя вопросы.       «И, что самое главное, она не выдаст», — с явной радостью подумала Анечка.