Начальница гимназии

      Ася не могла поверить в то, что произошло: во-первых, Глаша избила ученицу ногами, во-вторых, Зоя отчисляет Глашу.       — Зойка, за что отчислена Глашка? — спросила Ася. — Ты же не выясняла ничего! Ты даже не спрашивала! Может, там такое произошло…       — Избивать лежащую ногами — этому не может быть оправдания, — ответила Зоя. — Не может!       — Сперва Аглая исправилась и начала показывать почти что идеальное поведение, — уточнила Ася. — А потом что-то произошло. Может, эта мадемуазелька ее так хорошо тыкнула носом в прошлое, что удержаться было просто невозможно!       — Возможно, — согласилась Зоя. — Но прощения этому нет.       Глаша пришла на лестницу, ведущую на чердак, села в уголочек и расплакалась. Оскорбление из уст третьеклассницы было недопустимым, но больше всего девушку пугало то, что она, возможно, не просто невольно дала повод для таких слов, но еще и вправду что-то почувствовала к Анечке.       «Мысль — не умысел», — пронеслось в голове Глаши.       Девушка вспоминала, как однажды ей хотелось сидеть с Анечкой в обнимку и никогда ее не отпускать.       «И что? — сразу же поспешила успокоить себя Глаша. — Девочки тоже обнимаются. А у кавказских народов вообще принято, чтобы мужчины друг друга как будто целовали. Это все просто хулиганская выходка, не более того. Значит, я где-то ее успела обидеть…»       В принципе, Глаша могла найти практически у каждой ученицы мотив сделать ей гадость — за годы обучения в гимназии девушка совершала и вольно, и невольно не самые благовидные поступки. Однако больше всего Глашу пугало то, что именно это оскорбление слишком ранило ее, значит, оно было взято не с потолка.       «И что? — подумала девушка. — Значит, мне показалось. Не в ту минуту не то сказали. Я не плакса, чтобы после каждой гадости переживать, но и не чурбан, чтобы вообще никогда не плакать».       Кое-как найдя объяснение своим чувствам и мыслям, Глаша перешла к следующему, более важному блоку размышлений: как убедить начальницу в том, что она не так уж и виновата. Однако едва девушка начала пытаться придумать себе оправдание, к ней подошла Ася.       — Гусельникова! — Глаша даже испугалась от такого неожиданного обращения. — Попробуйте объясниться, если сможете.       — Мне нанесли недопустимое оскорбление, надуманно обвинив в гомосексуализме, поэтому я просто не сдержалась, — Глаша ответила первое, что пришло в голову.       Ася опешила. Сходу на ум не приходила информация, запрещено ли лесбиянство Уложением, однако с тем, что это оскорбление недопустимое, молодая женщина была полностью согласна.       — Ногами избивать никого нельзя, — сказала Ася. — И драться тоже нежелательно.       Не обращая внимания на Глашу, Ася помчалась в кабинет Зои.       — Зойка, — с порога начала Ася. — Я же чувствовала, что не все так просто. Глашку содомиткой назвали, вот она и взбеленилась.       — Глашку впервые в жизни обозвали? — спросила Зоя. — Не думаю.       «А если и вправду?.. — в голову Аси пришла неожиданная догадка. — Вот и не выдержала…»       — Значит, под горячую руку попалась, — ответила Ася. — Сама же знаешь, что можно сказать не то и не в том месте, а потом такое будет…       Зоя ничего не ответила.       — Кроме того, Зойка, обвинение в содомии — это не дурой назвать. Слишком обидно, — продолжила Ася. — И одной воспитание позволит пристойно, но едко ответить, а второй не позволит.       — А точно ли было обвинение? — спросила Зоя. — Может, Глашка все придумала.       — Значит, нужно спросить пострадавшую, — ответила Ася.       Пострадавшая Саша, прикрывая руками синяки на лице, пришла в кабинет начальницы.       — Что произошло, мадемуазель? — спросила Зоя.       — Глаша меня избила сперва руками, а потом и ногами, — ответила Саша.       — А что вы ей перед этим сказали? — продолжила Зоя. — Говорите правду, у меня и свидетели есть.       Вполне допуская, что Зоя не берет ее на понт, Саша ответила:       — Я сказала, что Анна и Глаша — гомосексуалистки, после чего Глаша набросилась на меня.       Догадываясь, что нужно как-то улучшить свое положение, Саша добавила:       — Я сказала чистейшую правду: миловаться и лобызаться в гимназии — это только придумать надо было!       — Возвращайтесь, мадемуазель, в класс, — сказала Зоя.       Когда Саша ушла, Ася задумчиво произнесла:       — Морально-нравственную сторону не трогаем?       — Не трогаем, Агнесса, — ответила Зоя. — А отцу Владимиру намекну, чтобы еще раз на уроках рассказал про Содом и Гоморру — пусть порассуждает, он любит это.       — А если не трогать морально-нравственную сторону, Зоя, то Глашу серьезно оскорбили и она соответствующе ответила, — сказала Ася. — Наказать можно, отчислять не стоит.       — А, может, обеих отчислить за аморалку, а провокаторшу примерно наказать? — спросила Зоя. — К примеру, исключить на недельку.       — Хочешь сказать, что эта аморалка совершенно не того уровня? — сама себя спросила Ася. — А вот не знаю, Зойка. Ты начальница заведения — ты и думай.       Просидев некоторое время наедине со своими мыслями, Зоя решила посоветоваться с Эльвирой Марковной.       — Что случилось, Зоя? — спросила женщина.       — Матушка, вы бы стали исключать за содомию? — произнесла Зоя.       Эльвира Марковна опешила от такого вопроса.       — Что произошло? — уточнила Эльвира Марковна.       — Матушка, две гимназистки миловались на подоконнике, третья это заметила, назвала все прямо, одна из них избила ее, — ответила Зоя.       — Троих исключай, — произнесла Эльвира Марковна. — Третья — провокаторша. Либо никого. По нулю за поведение и со словами, что прощаешь исключительно на первый раз, а так должна была всех трех исключить. Третью-то хоть вправду на первый раз прощаешь?       — Вправду, — сказала Зоя. — Матушка, я хотела исключать Глашу за то, что она не исправляется. За драку. А не за содомию.       — Еще раз повторяю, Зоя: я бы или трех исключала, или никого, — повторила Эльвира Марковна.       Анечка вышла из кабинета инспектрисы, пряча руки в синяках в карманы платья.       — Из-за тебя все мои беды, — сказала Анечка Глаше. — Появилась ты и принесла только горе.       — Ты сама меня нашла, — уточнила Глаша.       — Нашла свои беды, — еще раз сказала Анечка.       Девушка пришла домой. Изо всех сил стараясь лишний раз не показывать руки, Анечка скорее пошла в свою комнату. Вскоре домой пришел отец.       — Анюта, — произнес мужчина. — Нехорошо врать. Зачем ты это сделала?       — О чем вы, папенька? — спросила Анечка.       — Зачем ты Гусельникову Филатовой назвала? — уточнил Илья Николаевич.       — Она сама мне так представилась, — ответила девушка.       — Тебе рассказать, что она в своей жизни натворила? — спросил Илья Николаевич.       Анечка кивнула, догадываясь, что услышит про мануфактуру и кабинет начальницы.       — Аглая пыталась убить своего отца, посчитав, что он опозорил их с матерью, — начал Илья Николаевич. — Пришла в жандармерию, попыталась убить — слава Богу, не смогла, иначе бы уже на каторге была.       Анечка опешила. Девушка была в таком ужасе, что даже слова отца о том, что Филатов в ответ до полусмерти избил Глашу, не вызвали в душе Анечки небывалого возмущения, как это бы произошло в любой другой момент.       — Папенька, можете не переживать, я не буду больше иметь дел с этой мадемуазелью, — произнесла Анечка.       — Анюта, в стенах гимназии ты можешь общаться хоть с кем — в жизни все бывает, с разными людьми придется находить общий язык, — ответил Илья Николаевич. — Но будь благоразумна и четко оценивай все то, что слышишь от них.       — Хорошо, папенька, — кивнула Анечка.       Девушка, забыв обо всем, уже перестала думать о своих руках. Увидев синяки на ладонях дочери, Илья Николаевич спросил:       — Что натворила, Анюта? В прежней гимназии за тобой такого замечено не было.       — В прежней гимназии Устав соблюдали, — отмахнулась Анечка, а потом сказала чистую правду.       Илья Николаевич опешил от таких новостей. Мысль, что дочь оказалась невольно замешана в таком скандале, донельзя шокировала мужчину.       — Анюта, репутацию беречь нужно, — сказал он. — Как видишь: одно неосторожное слово — и уже понапридумывали черт знает что!       — Но ведь я ничего лишнего не делала, да и Глаша, если так разобраться, тоже, — ответила Анечка. — Александре все привиделось.       — Совокупность событий, — произнес Илья Николаевич. — Видишь же, как все закрутилось и к чему привело…       Мужчине немного помолчал и добавил:       — Анюта, я даже ругать тебя за все это не буду, просто понадеюсь, что ты сделаешь нужные выводы, как себя вести дальше.       — Хорошо, папенька, спасибо, — кивнула Анечка.       На следующий день в гимназию Глаша пришла в расстроенных чувствах. Вчера Машунька, выслушавшая получасовой монолог инспектрисы, вернулась домой донельзя разозленная.       — И куда бы ты пошла, если бы тебя вышибли? — возмущенно спросила Машунька. — Да если бы не та святая женщина, которая служит у вас классной дамой, ты бы уже давным-давно мыла полы в кабаке!       Глаша промолчала — жизненный опыт подсказывал, что если огрызаться, можно спровоцировать мать на побои, чего девушке совершенно не хотелось.       — Иди уроки учить, — окончила монолог Машунька.       Борясь с желанием ответить, что она не так уж и виновата в сложившей ситуации, Глаша пошла к себе.       «Надо будет завтра с Аней переговорить — пусть не обижается за вчерашнее», — подумала девушка.       — Аня! — позвала подругу Глаша.       — В чем дело? — спросила девушка.       — Извини, что все так вышло — дурные люди есть везде, — Глаша намекнула на Сашу.       — Да, дурные люди есть везде, — ответила Анечка. — Например, ты. Мне папенька рассказал, как ты хотела убить своего отца. И о чем мне разговаривать с неудавшейся каторжанкой?       — Аня! — испуганно произнесла Глаша. — Пожалуйста, не говори об этом никому.       — Не скажу, — произнесла Анечка. — А ты вообще забудь о том, что я существую. Раз и навсегда.       «Да, это будет лучше всего», — со вздохом подумала Глаша.