Начальница гимназии

      Пока Зоя думала, идти самой к Геллер или приглашать ее в гимназию, в кабинет начальницы вошла Ася.       — Так что, ma chère amie, вы уже знаете столь прискорбную новость? — спросила классная дама. — Арестовано большинство благотворительного класса и практически доведена до нервного срыва их учительница. Я про Лизавету.       — Уже видела, — ответила Зоя. — А что произошло?       — Можно подумать, сама не знаешь, — удивилась Ася. — Вдохновленный своей идейной предводительницей, рабочий Петр готовил стачку на фабрике. Готовил настолько топорно, что жандармерия вообще без труда вычислила злодея. Здесь, Зойка, плохо другое. Осудят Петра — сам виноват. А вот Геллер вполне могут сослать административным порядком. Останешься без инспектрисы и советчика. Поэтому, Зойка, если хочешь сохранить то, что имеешь, советую буквально в приказном порядке запретить Геллер то, что она запланировала. Вот на правах начальницы заведения. Хоть увольнением пугай, если надо.       — Пугать Геллер увольнением? — Зоя не поверила своим ушам. — Она, можно сказать, по великой милости соглашается закрыть дыру, которая возникла из-за необходимости иметь инспектрису, а я буду черт знает что говорить! Аська, ты вообще неправа.       — Значит, придумай что-то другое, — ответила Ася.       — А что вчера произошло? — спросила Зоя. — Явно же тебе Севастьян все рассказал.       — Многое вчера произошло, — сказала Ася и начала рассказ.       Лизавета начала урок. На доске уже были написаны примеры, которые нужно было решить, другие примеры планировалось продиктовать под запись чуть позже.       — А это что? — шепнул Зиновий соседу по парте.       — А тут аж дважды плюсовать надо, — ответил Егор. — Первое со вторым, а потом и третье.       Однако так как по замыслу Лизаветы эта работа была самостоятельная, никто особенно не разговаривал, многим было интересно узнать, сколько примеров они смогут решить.       Лизавета сидела за столом и периодически оглядывала класс. Внаглую никто не списывал, а на редкие перешептывания она не обращала внимания — какая разница, помог кто-то или нет, не гимназия же. Лизавета не видела будущего у учеников класса, вполне справедливо полагая, что дальше пойдут учиться единицы, а если кто-то и уйдет с фабрики, то только обратно в деревню или на кладбище, но честно объясняла программу и надеялась, что грамота и счет не только помогут в ежедневных делах, но еще и принесут пользу как-то иначе.       — Елизавета Васильевна, разрешите выйти, — сказал Иван.       Лизавета вздохнула. Несколько недель она объясняла ученикам, что когда она входит в класс, нужно вставать, кроме того, нужно вставать во время ответа или вопроса, только на исходе третьего месяца ее перестали пытаться называть Васильевной. Слова о том, что в соседнем классе учительствует Марковна, Лизавета пропускала мимо ушей и каждый раз напоминала, как правильно звучит ее имя и отчество. Однако отучить учеников бегать курить пока что не получалось.       В редкие минуты Лизавета думала о том, что благотворительность — это не ее, учить всех, кто этого хочет, благородно, но учить тех, кто уже знает, как это делается, приятнее. Время от времени хотелось пойти в ближайшую церковно-приходскую школу и выразить свое восхищение теми, кто учит детей вообще с самого нуля. По мнению Лизаветы, она была в более выигрышном положении, потому что никто в классе не дрался, не кидался бумажками, не обзывал соседа и не желал намазать ее стул мелом.       — Иван, сядьте обратно и подождите, пока остальные допишут, — произнесла Лизавета. — Вам осталось ждать около семи минут.       Иван покрутил головой вправо-влево, а потом быстрым шагом направился к выходу.       — В такие минуты я понимаю начальницу гимназии, которая позволяет бить нерадивых учеников линейкой по рукам, — сказала Лизавета, особенно не обращаясь ни к кому.       Разумеется, Лизавета не стала бы воплощать свои слова в жизнь, но после возвращения Ивана предложила бы ему слушать урок, не переходя порог класса.       Лизавета встала из-за стола и подошла к окну. В голове была догадка, в правильности которой хотелось убедиться: Иван пошел курить во двор, потому что просто так сидеть нет желания. Однако вместо этого перед глазами Лизаветы пронеслась другая сцена: во двор гимназии вошла полиция, скрутила Ивана и повела внутрь.       «Подрался, наверное, с кем-то, — подумала Лизавета. — Неужели чувствовал, что за ним придут?»       Особого осуждения не было, разве что оправдания для драки она практически не видела.       Лизавета отошла от окна, села за учительский стол и увидела, что в класс входит жандармерия.       «Вероятно, они вошли раньше, а полиция шла следом, — подумала Лизавета. — А в чем дело-то?»       — Елизавета Васильевна, урок придется прервать, — сказал жандарм. — Всех нужно будет допросить.       — После урока, — произнесла Лизавета.       — Нет, Елизавета Васильевна, сейчас, — ответил жандарм. — Пройдемте в ваш кабинет, переговорим с глазу на глаз.       — У меня идет урок, — сказала Лизавета. — Не вправе его прерывать.       — Уже все равно никто не учится, — произнес мужчина. — Убедитесь в этом сами.       Лизавета оглядела класс — ученики разговаривали о чем-то, смотрели в окно, думали явно о своем, но никто не решал примеры. Решив не спорить, ведь заставить сейчас учиться она бы вряд ли смогла, Лизавета вышла в коридор.       — Елизавета Васильевна, — сказал жандарм. — Расскажите все то, что, как вы полагаете, необходимо знать мне.       — Темы уроков вас вряд ли интересуют, — ответила Лизавета. — Полагаю, что-то произошло, иначе бы вы не пришли. Но, как вы понимаете, классная дама не может знать все, что творят ее гимназистки, что говорить об учительнице вечернего класса?       — Ученики вашего класса готовили стачку, — начал жандарм. — Вы знаете, откуда это желание? Кто подал им идею?       — Не имею ни малейшего предположения, — сказала Лизавета. — Еще раз скажу: я не знаю ничего о жизни своих учеников вне этих стен.       — Доверие к своей первой учительнице всегда высоко, — ответил жандарм. — Второй могут не так доверять, третьей, четвертой… Первую слушают с открытым ртом и даже не отвлекаются.       — Они, значит, что-то затеяли, устроили, а обвиняете меня? — Лизавета даже расплакалась. — Я, значит, стараюсь, пытаюсь их научить самому-самому начальному, основному! Я по три недели объясняю им, что при ответе нужно вставать, говорю, что это уважение, а они понимают это не сразу! Я их пытаюсь научить тому, что в хороших семьях объясняют еще в детстве! А вы пытаетесь опошлить мои усилия! Что я, по-вашему, решила взять класс, чтобы научить их какой-то похабщине? Это мне, по-вашему, нужно?       — Елизавета Васильевна, ваши ученики когда-либо говорили о ситуации на фабрике? — спросил жандарм. — Или, может быть, обсуждали мануфактуру?       — Откуда я знаю, что они обсуждают, когда бегают покурить? — вздохнула Лизавета. — Я их пытаюсь отучить от этих перекуров, объясняю, что они ходят сюда учиться, а не курить… И без толку!       — Может быть, учительница старшего вечернего класса, Эльвира Марковна, о чем-то говорила с вашими учениками? — уточнил жандарм.       — Нет, все учебные вопросы я решаю исключительно сама, — ответила Лизавета.       После пары дежурных вопросов жандарм отпустил Лизавету и только через некоторое время она вдруг вспомнила, что не так давно Петр рассказывал ее классу о мануфактуре.       «Может быть, тогда что-то лишнее сказал?» — подумала Лизавета, но не стала что-то говорить жандарму, опасаясь, что ее в чем-либо обвинят.       Зоя выслушала Асю и сказала:       — Хорошо, Агнесса, все скажу Геллер… Ася, вот что за жизнь-то такая? Почему мне нельзя говорить о том, что я мечтаю, чтобы царь сдох — можно и до рукоприкладства договориться, а Геллер устраивает свои идиотские стачки и считает себя правой?       — Потому что, Зоя, так можно и до каторги договориться, а не просто до рукоприкладства, — ответила Ася. — Геллер выдерет тебя — поплачешь и забудешь, а с каторги можно и не вернуться, останешься навечно на поселении где-нибудь под Акатуем и все, жизнь окончена…       — А я, Ася, хочу, чтобы царь навечно остался на поселении где-нибудь под Акатуем, а еще лучше — навечно остался в тюрьме в кандалах, — вздохнула Зоя.       Эльвира Марковна немного опешила от того, что Зоя срочно захотела ее увидеть.       — Матушка, — начала Зоя. — Жандармерия вышла на след ваших рабочих. Многие арестованы, остальных учеников Лизаветиного класса просто допросили и пока что отпустили. Лизавета, можно сказать, в истерике и обещает отказаться вести уроки в этом классе, если такое еще раз повторится. Матушка, но ведь не это главное! Вас же сослать могут административным порядком!       — Ни за что бы в жизни не подумала, Зоя, что и в этой гимназии мне будет что-то высказывать начальница, — ответила Эльвира Марковна.       — Матушка, я вас прошу: пожалуйста, оставьте все, — сказала Зоя. Оставьте! Я же оставила свои взгляды, как бы ни было больно! И вы так же оставьте. Матушка! Вы же видите, что стачки идут все хуже и хуже! Первая стачка просто окончилась ничем — перевели кучу денег, я уж молчу, что вас арестовывали. После второй стачки и вас арестовывали, и рабочих судили. А сейчас даже ничего сделать не успели — жандармерия тут как тут! Матушка! Вы меня убеждали в том, что я ошибалась, так сейчас признайте же свою ошибку. Ваше поведение тоже неразумно! Одна ошибалась, вторая ошиблась — давайте же просто жить, как паразиты общества. Ну или не совсем как паразиты — надо девочек правильно учить, а вам — рабочих и просто правильно управлять мануфактурой, чтобы это было, если так разобраться, законной агитацией.       — Хорошо, Зоя, — вздохнула Эльвира Марковна. — Ты меня убедила.       Ася как будто случайно стояла в коридоре и слушала этот разговор.       «Наблюдать за тем, как инспектриса ругает начальницу заведения — бесценно, слушать, как Зойка упрекает Геллер и высказывает ей за крамолу — вообще не передать словами!» — подумала она.