Начальница гимназии

      Уроки окончились. Эльвира Марковна не спешила идти домой, желая посидеть там, где она точно сможет побыть одна, и растерянно смотрела в окно.       Мысль о том, что она, возможно, пытается отомстить за Владимира, шокировала и пугала. Если раньше женщина была уверена, что она улучшает жизнь рабочих, что-то делает ради светлой памяти своего отца, пытаясь как-то устранить то, что так его огорчало в свое время, то теперь Эльвира Марковна все больше и больше склонялась к тому, что она просто пошла дорогой невестки и начала мстить за сына.       «Да как же это так? — подумала женщина. — Разве бы я могла? Сказал бы кто это раньше…»       Однако факты упрямо твердили обратное: все началось именно после смерти Владимира и если в сердцах написанные строки вместо прошения об увольнении о том, что сын не зря положил жизнь на борьбу с тиранией еще можно было списать на нервное потрясение, то последующие поступки можно было расценивать исключительно как месть за сына.       «Сколько других за крамолу била, а сама…» — пронеслось в голове Эльвиры Марковны.       На душе стало еще тяжелее. Женщина посидела еще минут пятнадцать, смотря то в стену, то в окно, после чего Эльвира Марковна пошла домой — в гимназии больше было нечего делать.       Константин Алексеевич сразу увидел, в каком состоянии пришла супруга.       — Эльвира, что произошло? — спросил мужчина.       — Все просто, Константин, — вздохнула Эльвира Марковна. — Как я только что поняла, все, что я делала: рабочие, благотворительный класс, стачки, мануфактура — все это было местью за Владимира. Не попыткой улучшить жизнь других, не действия памяти моего тятеньки, а месть за сына, который погиб во цвете лет.       — Эльвира… — Константин Алексеевич растерялся. — Но ведь какая разница, что тобой двигало? Благотворительные классы, мануфактура, столовая для рабочих — это все делает жизнь других лучше. Зачем вникать в такие дебри?       — А это все к тому, Константин, что раз все так началось, кто знает, что я дальше решу? — спросила женщина. — Может, в один прекрасный день и нитроглицерин в руки возьму…       — Эльвира, да ты что, — Константин Алексеевич удивился. — Зачем делать странные выводы? Ты хочешь помогать другим — помогай. А какие мотивы тобой движут — дело второе.       — Может, и второе, — вздохнула Эльвира Марковна.       Однако успокоиться никак не получалось. На следующий день Эльвира Марковна пошла к Зое, чтобы немного поговорить.       — Зоя, деточка, скажи мне откровенно: зачем тебе эта гимназия и мануфактура? — спросила женщина. — Ты за Володю хочешь отомстить?       — Матушка, конечно, я бы хотела отомстить за Володю, — ответила Зоя. — Я бы с радостью продолжила его дело. Но кто виноват в том, что я не понимаю, как это сделать? Не всем быть умными, не всем учиться на одни пятерки. Так и не всем суждено понимать, как можно свергнуть царя и ликвидировать монархию как явление. Ну не понимаю я этого, матушка, как ни пыталась это сделать! Поэтому что мне остается? Создавать благоприятную почву для тех, кто сможет этот сделать. Пусть девочки знакомятся с крамолой в гимназии, не боясь, что попадут в жандармерию. Кто-то из них сможет заняться нужным делом и добиться результата — я буду счастлива. Никто не сможет — я хотя бы попыталась помочь другим. Рисковать собой я не хочу. Да, и боюсь, и страшно, и понимаю, что вряд ли что-то смогу сделать. А к чему вы спрашиваете меня, матушка?       — Вчера поймала себя на мысли, что все, что я делаю — это не желание помочь людям, а мечта отомстить за Володю, — сказала Эльвира Марковна.       — Мстить за Володю надо с умом, — произнесла Зоя. — Отправят вас в ссылку — никому легче не станет. И толку от этого не будет.       — Да понятно все это, Зоя, — вздохнула женщина.       После разговора с Зоей стало немного легче, однако потребность высказаться никак не отпускала. Недолго думая, женщина пошла к Елене Игнатьевне.       — Эльвира Марковна, рада вас видеть, — произнесла Елена Игнатьевна. — Рассказывайте, что нового. Как дети-внуки, как супруг, как Зоя?       — Все хорошо, Елена Игнатьевна, — ответила Эльвира Марковна. — Одни растут потихоньку, другие просто радуют.       — Как гимназия? — спросила Елена Игнатьевна. — С такими-то ученицами… Больше та барышня никого убить не желала?       — Никого, — произнесла Эльвира Марковна. — Скажу честно: я не думала, что она исправится. Но… Не сглазить бы, как говорится, но даже с учителями не ругается.       — Потому что понимает, что начальница ее отчислит, — ответила Елена Игнатьевна. — Что же, это и к лучшему.       — А хотите хохму одну расскажу? — спросила Эльвира Марковна. — Моя Зоенька начала руки распускать. Одну гимназистку побила. Ей показалось, что она ее покойного супруга оскорбила. Пришлось напомнить юной начальнице, что так делать нельзя, показалось — это не аргумент.       — Уж не Варнецкую ли? — удивилась Елена Игнатьевна.       — Ее самую, — ответила Эльвира Марковна. — А как вы догадались?       — Варнецкий не так давно приходил к Нинель Осиповне, спрашивал, можно ли, если будет нужно, принять дочь в третий класс, — сказала Елена Игнатьевна. — Нинель Осиповна ответила, что есть и спросила, почему возможен перевод посреди года. Илья Николаевич сказал, что отдал дочь в экспериментальную гимназию, но не уверен, понравится ли там дочери и хочет ли она там оставаться. Не просто же так он сначала перевел дочь туда, а потом захотел вернуть обратно.       — Вроде бы, там все закончилось миром — Варнецкий переводить дочь не хочет, Анна тоже уходить не желает, — произнесла Эльвира Марковна. — Видать, простила начальнице рукоприкладство.       — А Зоя вообще совершенно ни за что ее наказала? — не поверила своим ушам Елена Игнатьевна.       — Чисто формально, она читала на уроке и слегка поязвила у начальницы, — ответила Эльвира Марковна. — Уж явно за такое не стоит распускать руки.       — Соглашусь, — кивнула собеседница.       — А вообще, Елена Игнатьевна, — Эльвира Марковна осторожно подошла к тому, ради чего пришла, — ко мне пришло слишком неожиданное осознание… Оказывается, я всем этим занималась: благотворительные классы, мануфактура… — слово «стачки» практически сорвалось с языка женщины. — Этим всем я занималась, чтобы отомстить за Володю. А не ради того, чтобы сделать жизнь рабочих лучше.       Елена Игнатьевна сразу же вспомнила, как увольнялась ее собеседница и сказала:       — Осознать — уже шаг вперед. Теперь осталось понять, хочется ли этим заниматься дальше.       Легкий намек на стачки был понятен.       — Конечно, у меня есть своя адвокатесса, как называют Зою в народе, — ответила Эльвира Марковна. — С другой стороны, эта адвокатесса без опыта и вообще, лучше не пользоваться подобными услугами никому. Хочу ли я? А вот не знаю. Не знаю, нужно ли мне это. Нужно ли собой рисковать. Зою-то с Владимиром я сколько раз била за все это?       — Эльвира Марковна, — вдруг не выдержала Елена Игнатьевна. — Вы так откровенничаете — не боитесь, что я донесу?       — О чем я откровенничаю? — изобразила удивление женщина. — О благотворительном классе и благотворительной столовой? Так доносите, это не новость в жандармерии. По-моему, об этом знают все, кому не лень.       — Вы же понимаете, о чем я, — сказала Елена Игнатьевна. — О стачках. Вы же организовали обе и были идейной вдохновительницей третьей. Но не беспокойтесь, Эльвира Марковна, вы все правильно поняли, когда решили со мной откровенничать, я и вправду не донесу.       — Третью мои ученики сами пожелали устроить, — ответила Эльвира Марковна. — Я, можно сказать, их даже от нее отговаривала. Нет, полезли. Многих судить скоро будут. А Зоя меня даже административной ссылкой пугала. Мол, не захотят разбираться, а просто сошлют куда подальше. Я была слишком изумлена, услышав из уст этой барышни такое предостережение.       — Эльвира Марковна, вы уж простите за прямоту, но Владимира вы при всем желании не воскресите, а собой слишком рискуете, — произнесла Елена Игнатьевна. — Или что, неужели так хочется тосковать о сыне, скучая где-нибудь в деревне?       — И учить крестьянских детей грамоте за мешок картошки, — Эльвира Марковна вспомнила одно из своих высказываний. — Нет, Елена Игнатьевна. Не хочется. Ни учить крестьянских детей за мешок картошки, ни в деревню уезжать, — чувствуя, что этот разговор стоит прекращать, женщина добавила. — Потому что крестьянских детей, пусть уже подросших, можно учить в городе и бесплатно.       Елена Игнатьевна тоже почувствовала, что слишком углубилась в ненужную тему. Желая сменить вектор разговора, женщина сказала:       — Кстати, всегда хотела спросить: а неуспевающие у вас в гимназии есть? Отчисляли ли уже кого-то?       — Пока что была только оставленная на осень, — ответила Эльвира Марковна, уцепившись за эту тему. — Достаточно успешно переэкзаменовалась.       — Оставленные на осень и здесь есть, — произнесла Елена Игнатьевна. — Не знаю ни одного учебного заведения, где таковые не встречаются.       Вдоволь наговорившись с Еленой Игнатьевной на другие темы, Эльвира Марковна возвращалась домой. На душе стало гораздо легче.       «Нет, Володя, просто так, глупо и без повода я рисковать не буду, — подумала женщина. — Буду делать так, как говорит Зоя: только по поводу, только понимая, что будет от этого толк, не просто так. Бездумно устраивать стачки — такая же глупость, как и нитроглицерин варить. Другие-то сейчас в тюрьме сидят да суда ждут, бедняги…»       Женщина даже не подозревала, что филер уже несколько дней докладывал своему начальству, что поднадзорная ничем предосудительным не занимается, встречи с ненужными людьми не проводит и надзор был установлен совершенно зря — его пришло время снимать.