Начальница гимназии

      Посиделки с парнями проходили весело, но достаточно мирно. Глаша пару раз отказалась от самокруток, с удовольствием попела песни и с радостью выпила не один стакан морса, которым предполагалось запивать водку. Компания была уже навеселе, но Глаша совершенно не боялась того, что кто-то из парней захочет позволить себе лишнего — в этих людях Глаша была уверена.       — А теперь погуляем по улицам, — предложил кто-то.       Глаша с удовольствием согласилась. Пока девушка остановилась возле фонарного столба с Никитой, чтобы он мог спокойно перекурить, другие уже ушли куда-то.       — Они в парк, — предположил Никита. — Скоро догоним.       Глаша кивнула. Несмотря на то, что с Анечкой было всегда интересно, в этой компании девушка чувствовала себя как нельзя спокойно, не боясь совершить какую-то оплошность или сказать лишнее.       Глаша, не торопясь, шла с Никитой и думала о том, что мать, скорее всего, выскажет ей за столь длительные поздние прогулки. Однако это совершенно не огорчало девушку: по ее мнению было вполне достаточно внимательно выслушать мать и сказать, что в следующий раз она постарается так не делать. Глаша умышленно всегда говорила, что постарается, а не сделает, чтобы никто не мог ее упрекнуть в том, что она не держит свое слово.       Чуть позади раздался стук копыт.       — Кого несет на ночь глядя? — спросила девушка то ли себя, то ли Никиту.       Повозка приблизилась и Глаша отошла в сторону, чтобы точно не попасть под лошадь.       — Мадемуазель, разрешите вас прокатить, — услышала Глаша. — И вас, и вашего кавалера.       Девушка посмотрела на возницу, потом на людей, которые сидели в телеге, и поняла, что это та самая компания, от которой они отстали с Никитой.       — С удовольствием, — ответила Глаша и, протянув руку Коле, легко забралась в телегу.       Лошадь бежала легкой рысцой, чуть пугая редких прохожих.       — Кто дал лошадку покататься? — спросила Глаша.       — Бедняжка стояла на улице и скучала, привязанная к столбу, — ответил Игнат.       — Идиоты! — выругалась Глаша. — Конокрадство у нас запрещено.       — Мы же просто покататься взяли, а не украсть хотели, — сказал Игнат. — Не переживай, Глаша, лошадка обязательно найдет своего хозяина. Они же умные. Сама найдет дорогу домой.       — Дурак! — бросила Глаша и хотела, было, спрыгнуть с телеги на ходу, однако испугалась и, приготовившись к прыжку, вдруг передумала и вернулась обратно.       — Это ты дура — расшибешься, — ответил Игнат. — Да не надо переживать, Глашка! Покатаемся на лошадке и пусть идет к себе домой.       — А она по темноте не найдет дорогу обратно, — сказала Глаша, однако села на дно телеги и с некоторым любопытством начала смотреть по сторонам.       Поездка была очень приятной: редкие огни города мелькали вокруг, лошадка резво бежала, парни допивали водку прямо из бутылки и предлагали глотнуть и Глаше, которая каждый раз отказывалась и просто наслаждалась ночной прогулкой.       — А Игнат умеет хоть лошадью управлять? — спросила Глаша Никиту.       — Не спрашивал, — ответил молодой человек. — Как видишь, все хорошо.       — Игнат, а ты хоть умеешь лошадью управлять? — Глаша обратилась уже к вознице.       — Дед еще в пять лет научил, — сказал Игнат.       Глаша окончательно расслабилась и, забыв, что лошадь могут искать, просто думала о том, что хотя бы сейчас у нее все настолько хорошо, что пусть бы так хорошо было и у остальных.       Машунька не баловала дочь поездками на извозчике, каждый раз уточняя, что лучше она купит на эти деньги им пряников или что-нибудь другое, не менее вкусное. Поэтому любая поездка в любом экипаже была для Глаши событием. И пусть в сегодняшней телеге было не слишком удобно, девушка сидела на бортике, на всякий случай крепко держась обеими руками, и улыбалась: сегодня ее катают на телеге, а когда-нибудь потом, возможно, другой молодой человек прокатит и в более пристойном экипаже.       — Это они! — раздался голос где-то впереди.       Телега мгновенно остановилась, Игнат и другие парни бросились в разные стороны. Никита дернул за руку Глашу, которая застыла, и на несколько мгновений остановился. Дождавшись того, что Глаша спрыгнет с телеги и начнет бежать, молодой человек прибавил ход.       Глаша не видела, что их остановил городовой на шестом круге катания по центральным улицам города. Рядом стоял хозяин лошади, а Глаша, пытаясь бежать, до сих пор слышала звенящее в ушах: «Да, это она — единственная девица в белом платке среди молодых людей».       «Стоять!», «А ну быстро остановилась!» — эти и другие реплики только заставляли Глашу бежать быстрее, однако вскоре силы покинули девушку и, чувствуя, что она задыхается, и пытаясь не обращать внимания на все усиливающуюся боль в правом боку, Глаша сообразила забежать в ближайший подъезд.       Глаша взлетела вверх по лестнице и толкнула первую дверь, вторую, третью… Понимая, что за ней бегут, девушка взбежала на еще один этаж и изо всех сил толкнула ближайшую дверь.       — Куда?! — раздался окрик хозяйки.       — Разбойники гонятся, позвольте переждать, — из последних сил сказала Глаша, закрывая дверь.       Однако по лестнице уже поднимался городовой с дворником и, видя как минимум одно знакомое лицо, хозяйка спросила уже их:       — Что произошло?       — Конокрадку еле догнали, — ответил городовой.       Чувствуя всю бесперспективность дальнейшего существования, Глаша спустилась на улицу уже в сопровождении двух человек, а потом, остановившись, сказала:       — Нужно отдышаться.       Будто предчувствуя, что беспокойная задержанная может сбежать, городовой схватил Глашу за предплечье и произнес:       — А не надо было бегать.       Глаша постояла минуты три, собираясь с силами, а потом попыталась рвануть вперед.       Попытка не удалась. Городовой удержал задержанную, а потом сказал:       — Стой спокойно, еще в полицию идти.       От слов о полиции Глаша практически обрадовалась: рассказов, в которых полицейские избивали задержанных, пытаясь выбить у них признание, девушка ни разу не слышала, а возможный штраф за нее бы заплатила мать, хоть и заставила бы его потом отрабатывать самой. Чуть пугала мысль, что представительницу неблагородного сословия могли, не желая занимать зря камеры, выпороть и отпустить на все четыре стороны, однако, чтобы такого не произошло, Глаша планировала не ругаться, не сквернословить и всячески создавать облик благопристойной барышни.       Уже скоро Глаша сидела в отделении полиции напротив полицейского и, ответив на формальные вопросы, была готова сказать или соврать нужное по сути дела.       — С кем вы были в этом экипаже, Аглая Дмитриевна? — спросил мужчина.       — Не знаю, — соврала Глаша, стараясь отвечать не слишком быстро, чтобы не спровоцировать ненужные подозрения. — Я шла по улице, молодые люди ехали. Притормозили, спросили, не желаю ли я прокатиться. Я согласилась — лошадей люблю, кататься в экипаже тоже.       — Мадемуазель благородного сословия, которая садится в телегу к неизвестным мужчинам — мне что, вас обвинить в непристойных занятиях без желтого билета? — вполне искренне удивился полицейский.       — Господин ротмистр, я барышня приличная и не понимаю, в чем вы меня пытаетесь обвинить, — ответила Глаша, которая знала о проститутках с самого раннего возраста, но узнавшая, что они отдают паспорт взамен удостоверения проститутки, совсем недавно. — Я даже больше вам скажу: не знаю, что такое желтый билет. Да, я не отличница и мои знания оставляют желать лучшего, но, может быть, вы мне поведаете, что же это такое?       Полицейский ничего не ответил: вариант, в котором Глаша бы и вправду не знала о существовании подобного документа, мужчина вполне допускал.       — Тогда скажу чуть проще, — произнес полицейский. — Негоже, чтобы мадемуазель дворянского сословия, да и не только, каталась в экипаже с неизвестными мужчинами — это навевает на нехорошие мысли.       Против этого сказать было нечего. Глаша прекрасно поняла, что ее версия трещит по швам, но больше ничего не стала говорить.       — Так повторите еще раз: кто же ваш отец? — спросил мужчина.       — Филатов Дмитрий Геннадьевич, честный служитель жандармерии, — ответила Глаша, не знавшая звания Филатова наверняка, но понадеявшаяся, что с жандармерией полиция не захочет связываться.       — Я отдам вас исключительно на руки отцу, пусть он вразумит вас, не я, — сказал полицейский.       Глаша побледнела. Все начало закручиваться не так, как она ожидала. По мнению Глаши после упоминания дворянского сословия и отца-жандарма ее должны были отпустить на все четыре стороны, а не усугублять ее и без того печальное положение.       Полицейский сразу же заметил реакцию задержанной и довольно улыбнулся: по его мнению дома Глашу должны были как минимум отругать, а, что более вероятно, наказать.       — Господин ротмистр, пожалуйста, не надо на руки отцу, — потеряв остатки самообладания, произнесла Глаша. — Пожалуйста!       Полицейский увидел, что Глаша плачет и, подумав, сказал:       — Я так понимаю, дома вас хвалить не будут. Что же, сами во всем виноваты.       Глаша ничего не ответила. Чуть подождав, мужчина спросил задержанную:       — С кем вы ехали в этом экипаже?       — Не знаю, — произнесла Глаша. — Не представляю.       Допуская такой вариант, в котором Глаша уже когда-либо была в компании малознакомых молодых людей и об этом становилось известно родителям, полицейский отчаялся добиться правды, тем более, что лошадь уже вернули хозяину, и сказал:       — Лошадь у хозяина, теперь дочь вернется домой — и можно спать спокойно. А то на улицах темно, еще разбойники нападут.       Глаша плакала навзрыд, предчувствуя, что ее проблемы только начинаются.       — Я соврала о Филатове, — кое-как выдавила из себя девушка, собравшись с мыслями. — Я не его дочь.       — А уже поздно, — произнес полицейский. — За Дмитрием Геннадьевичем послали.       Глашу как будто ударили обухом по голове.       — Я не его дочь, — повторила Глаша.       — Вам же хуже будет, — ответил полицейский.       Злой донельзя Филатов пришел в отделение полиции и практически с порога объявил, что впервые в жизни видит эту задержанную.       — Дмитрий Геннадьевич, так вы бы просто сказали ефрейтору, что у вас нет дочери или что ваша дочь не может быть здесь, — удивился полицейский.       — Пришел взглянуть в бесстыжие глаза обманщицы, — зло сказал мужчина и добавил. — Позвольте передать пару фраз нахалке с глазу на глаз.       — Хорошо, — удивился полицейский и вышел из кабинета.       Глаша сидела на стуле в полуобморочном состоянии.       — У меня в производстве дело, которое потянет на лет двадцать каторги, а то и вечную, — резко сказал Филатов. — И нет подозреваемой. Еще раз услышу сплетни о якобы дочери — подозреваемая появится. Через час признается, появятся признательные показания и свидетели опознают нужную будущую каторжанку. Выбитые зубы — это не сломанные ребра, заново не вырастут. А на каторге протезы поставить будет некому.       Мужчина вышел в коридор и сказал полицейскому:       — Я сказал мадемуазели, что очень нехорошо называть известные фамилии в надежде избежать заслуженного наказания. Надеюсь, она поймет всю свою неправоту.       Когда полицейский вернулся обратно в кабинет, он увидел Глашу, которая буквально захлебывалась в истерике.       — В холодную к бродягам и проституткам, пока не успокоишься, или будем разговаривать? — спросил он.       Глаша едва кивнула.       — Начинаем с начала, — сказал полицейский. — Фамилия, имя, отчество, вероисповедание, возраст, род занятий…       Еще через час полицейский составил бумагу, в которой описал все то, что произошло недавно, для гимназии и, дождавшись Машуньку, отдал ей Глашу.       Плакать уже не было сил. Предчувствуя недоброе, девушка шла домой, надеясь, что мать не будет сильно злиться на нее.       — Тебе, вероятно, хочется не просто заночевать в камере с проститутками и наутро прочувствовать на своей шкуре, что мать тебя жалеет, даже когда поднимает руку, а лично убедиться, как плохо живется на каторге, — произнесла Машунька. — Аглая! Еще раз скажешь хоть где-то, что ты — дочь Филатова, еще долго не сядешь. Я тебя даже прощу за слова про мать — женщину легкого поведения. За упоминание этого человека не прощу, отдеру сразу же. Метрику свою прочитай и найди мне хоть слово там о каком-то неком Дмитрии. Нет там Дмитрия! Бог тебя послал молодой матери, чтобы ей скучно и одиноко не было!       — Мама, я побоялась, что за это катание меня, как ты и говорила, отправят ночевать в камеру с проститутками, а наутро я смогу убедиться, что ты меня жалеешь, — всхлипывая, ответила Глаша.       — А так что? Чего ты добилась? — спросила Машунька. — И скажи мне на милость, что тебе Филатов сказал, когда увидел?       — А так я думала, что полиция не захочет связываться с жандармерией — даже полиция не хочет иметь дел с этими людьми! — воскликнула Глаша, пересказывая недавние события.       — После того, что он с тобой сотворил в прошлый раз, советовала бы поверить в эти слова, — ответила Машунька. — Все, довольно на сегодня, спать иди!       — Мама, пожалуйста, не надо оставлять вчерашнее на завтра, — попросила Глаша. — Хочешь наказать — делай это сегодня.       — Завтра тебя так в гимназии накажут, когда правду узнают, что мне останется только посочувствовать тебе, — сказала Машунька. — А если не накажут, можешь считать, что родилась под счастливой звездой. Мне даже интересно, из министерской за такое исключили бы или сперва обругали, а потом после уроков оставили? Тебе остается сейчас только надеяться, что начальница за вот это не отчислит, а линейкой побьет. Или не линейкой. Или отпустят домой только ближе к вечеру, все у стенки стоять будешь. Все, довольно с меня, иди к себе, пока я еще сдерживаюсь и помню, как это плохо, когда сперва в гимназии попадает, а потом дома отец бьет!       — Мама, прости, пожалуйста, я постараюсь больше так не делать, — вздохнула Глаша, забыв исправить «постараюсь» на «больше так не буду» — связываться с Филатовым девушка и вправду не планировала.       — Иди, Глаша, к себе, — произнесла женщина. — Уже поздно, спать пора.