Начальница гимназии

      На следующее утро Глаша проснулась в хорошем самочувствии и отвратительном настроении: на душе было до безобразия скверно. Это не осталось не замеченным Машунькой.       — Глаша, что с тобой? — спросила женщина. — Да неужели я вчера переусердствовала? Быть же того не может…       — Нет, до уровня Филатова ты не дотягиваешь, — отмахнулась Глаша.       — Тогда в чем дело? — уточнила Машунька. — На меня-то за что обижаешься?       — Да не на тебя… — вздохнула Глаша. — Просто смотрю я вокруг… И жизнь такая…       — Какая? — спросила женщина.       — Возьмем мадам и месье Гусельниковых, — начала девушка.       «Все понятно, — подумала Машунька. — На этот раз не только меня довели…»       — Как мы прекрасно видим, чета Гусельниковых живет так, как и пристало их положению, — продолжила Глаша. — Разумеется, я не знаю, какой гардероб у мадам Гусельниковой, но я еще ни разу не видела повтор ее платьев. Да, мы бываем в гостях редко, но у нее их явно несколько. Опять же, я такое знаю только понаслышке, но в приличных семьях одежду, которая надоела или пришла в легкую негодность, отдают другим людям, чтобы они могли ее носить с благодарностью. Если мадам Гусельниковой так хотелось сделать мне лучше, она могла бы подарить одно из платьев. Или, если не хотелось обижать, мол, «возьми, внучка, платье, хоть добрые люди отдают, а то мамка пошить не может», могла бы проплатить его пошив.       — Глашка, ты новое платье хочешь? — спросила Машунька. — Так сказала бы. В следующий раз пошьем что-нибудь.       — Да мне как-то вообще безразлично, — ответила девушка. — Просто если в свете вот так друг друга помоями поливают, то к чертовой матери мне такой свет не нужен.       — И что, тебя в свет выводить не нужно? — Машунька даже чуть обрадовалась от таких слов дочери — одной проблемой могло стать меньше.       — А как ты себе это представляешь? — рассмеялась Глаша. — «Внимание, дамы и господа, вы впервые в жизни видите мещанку Аглаю Гусельникову, ветром надутую мадемуазели Марии»? Или еще как-то? На Филатова же ссылаться не велено.       — Да почему же так? — произнесла Машунька. — Уговорить родителей, они возьмут тебя с собой в свет. Ну без меня как-нибудь вечер проведешь. Или со мной. Я еще не думала об этом.       — Мне куда больше по душе другие выходы «в свет», — ответила Глаша.       Один из первых «выходов в свет» Глаша помнила хорошо. Машунька взяла ее в гости к своим друзьям.       — А мы с Глашкой, — произнесла Машунька. — Теперь нас можно только вдвоем звать.       — Всегда рады видеть, — ответил хозяин.       Пятилетнюю Глашу усадили к каким-то простым игрушкам, положили рядом пару книжек на случай, если игрушки надоедят. После чего хозяин дома спросил:       — А Глаша точно будет хоть что читать?       — Что-нибудь про оперативное акушерство я бы не давала — как-то рановато, а просто хирургию пусть читает, — произнесла Машунька.       — Я терапию положил, — ответил хозяин.       Увлеченная Глаша практически не обращала внимания на мать, с интересом читала книги, мало что там понимая, и не знала, что именно делает Машунька в это время.       — Обнови барышне стаканчик.       — Пьянствовать при дочери — не лучший выход.       — Не читай морали — сам уже синий. Дочь сидит в другой комнате и с радостью читает твои книги.       — Устаревшая информация: дочь поела салатов, запила их морсом, а теперь что-то рисует.       — Тоже хорошо. Так что там ты говорил об идеях? Лей до краев, негоже водку жалеть для барышень!       — Да я говорю: надо активнее агитировать. Ну ты понятно, тебе нельзя, ты боишься, что если один раз отдашь дочь родителям, то больше никогда ее не увидишь. Но я не понимаю, чего другие так ссылки боятся? Или тюрьмы. Ну тюрьмы еще ладно, а ссылка — это не так уж и страшно.       — А кто их разберет? Если бы я знала, что если что-то пойдет не так, то меня в ссылку отправят, я бы пошла агитировать. Какая разница, где жить с Глашкой: в городе, в деревне… А вот с тюрьмой уже куда страшнее. Туда с Глашкой не пустят.       — Мне нравится, как Дусечка агитирует. Она как будто вообще ничего не боится. Дусечка! Слышишь? Тебя хвалят.       — Ты лучше не хвали, а просто помоги с агитацией, нашелся мне тут умник! Врач в любой деревне в таком почете будет, который тебе в городе не снился.       — Меня и в городе никто не обижает. Так что, выпьем за удачу агитации?       — Да, за удачу агитации!       Машунька махом выпила водку и потянулась за папироской.       — Помоги даме, — произнесла она, протягивая папиросу.       — Машунька, ты что из себя проститутку строишь — тебе вообще не подходит эта роль.       — Если ты не заметил, Машунька выпила и не хочет зажигать спички, чтобы ненароком не поджечь ту же скатерть.       Вскоре папироса была зажжена.       — Машунь, а что ты замуж не выходишь?       — А зачем? Мне и одной было хорошо, и с Глашкой тоже прекрасно. Ты вот замуж что-то не зовешь, хотя оно и правильно: только Глашка к тебе привыкнет, как в ссылку уедешь. А родители будут выдавать замуж за того, кто возьмет сразу двоих, а не по любви. И оно мне надо?       — Потому и не зову, так как самого сослать всегда могут. Жизнь у нас такая… Да и я из разночинцев.       — А моя Глашка из мещан и что с того? Я людей на сословия не делю, в отличие от некоторых.       — О родителях?       — И не только. Таких людей слишком много.       В один из дней восьмилетняя Глаша спросила Машуньку:       — Мама, а почему нас больше в гости не зовут?       — Так не к кому, Глаша, — ответила женщина. — Кого осудили, с кем дорожки разошлись…       Через некоторое время появились другие знакомства, но больше никто не предлагал Глаше почитать что-нибудь по медицине или переводы зарубежных философских трактатов.       Машунька посмотрела на дочь и вздохнула:       — В другой «в свет» больше нас не зовут… Потому что взгляды разошлись. Да и обижаются некоторые, что я просидела дома, пока они по тюрьмам и ссылкам разъезжали. А в настоящий «в свет» обычно выводят, когда учеба закончилась. Еще времени уйма.       Глаша немного помялась, а потом сказала:       — Мама, ты уже вчера меня весьма усердно побила, так, может, Филатова обсудим?       — А что его обсуждать? — спросила женщина.       — Почему ему отомстить нельзя? — выдохнула Глаша.       — А за что? — чуть удивилась Машунька. — Все было по обоюдному согласию. Каждый получил то, что хотел: один приятно провел время, вторая избежала проблем с жандармерией. Разве было бы лучше под суд пойти?       — Он обесчестил тебя, — сказала Глаша.       — Обесчестил — это если бы сказал, что я не выйду из кабинета, пока не приму все предложения, — ответила женщина. — Если бы ножом угрожал, например. А так… Провели время и забыли. Я бы что, всю жизнь в старых девах ходила? — Машунька умышленно не стала ничего говорить про первого кавалера. — Или что, я бы дожила до старости и без детей? Родилась бы тогда Глашка от врача или еще кого-нибудь. Глашка, ты можешь со мной не соглашаться и считать иначе, но хранить себя есть смысл лет так до двадцати, а если тогда с семьей не сложилось, можно и перестать строить из себя… — женщина на мгновение задумалась и продолжила, — скромницу. А то сама же знаешь: живет женщина всю жизнь, ей уже тридцать, сорок, пятьдесят лет, а она даже с мужчиной ни разу не была… Это тоже как-то неправильно. Может, еще больше неправильно, чем слишком рано соглашаться предлагать себя. Так что, Глашка, первой любви можно и отказать, чтобы она навечно осталась чем-то этаким, возвышенным, а потом, если будет лет двадцать пять, а мужа не будет, можно и соглашаться на что-то большее.       Женщина подумала, что сейчас будет лучшее время спросить дочь о первой любви и произнесла:       — А тебе, Глаша, кто-нибудь когда-нибудь слишком нравился? Прямо, чтобы сердечко екало.       — Нравился… — Глаша опустила глаза.       — И чего стесняться? — спросила Машунька. — Это вполне естественно. И кто это, если не секрет?       — Мне… — Глаша застеснялась. — Мне девочка нравилась…       Машунька опешила от этих слов.       «Чтобы в таком возрасте? — подумала женщина. — Да не бывает такого!»       — А это, Глаша, не считается, — произнесла Машунька. — Это… Вот я так скажу: есть такое заведение как институт благородных девиц. Там растят я даже не знаю кого, которые живут в отрыве от реальной жизни. Выходят за ворота своего института и всему там удивляются. Так вот, эти девочки, которые растут в отрыве от реальной жизни, любят заниматься обожанием. Чисто платоническим. Обожают учителя, если он женился, то и учителя, и его жену, своих старших товарок… И никто даже не заикается о неправильных отношениях. Так что, Глашка, влюбилась ты в девочку и ладно. Как влюбилась, так и пройдет со временем. Потом в паренька какого-нибудь влюбишься. Потом еще в кого-нибудь. А пока что, если тебе так хочется, ходи, восхищайся в мыслях, попроси носовой платок на память подарить, к примеру.       — Она меня извращенкой считает, — уточнила Глаша.       — Это она подумала о другом, о чем-то неплатоническом, — ответила Машунька. — Считает — и ладно, значит, быстрее пройдет. Это, знаешь, Глашка, проходит в самый неожиданный момент… Ты об Ане Варнецкой?       — Да, — вздохнула Глаша.       — Она из верующей семьи, так что могла, не подумав, глупость сморозить, — произнесла Машунька.       Глаша промолчала. Вдруг неожиданно для себя девушка спросила:       — Так что там с Филатовым-то? Послать его в душе подальше и больше не думать?       — Посылай, — ответила Машунька. — Далеко-далеко, пусть летит и не возвращается.       — Хорошо, — согласилась Глаша.