Начальница гимназии

      Глаша пробежала пару кварталов, забежала в какой-то подъезд, спустилась в подвал и, опустившись на какой-то ящик, разрыдалась. Обещания Филатова выбить из нее показания на двадцать лет каторги сразу же встали перед глазами и никак не хотели уходить.       «А теперь домой? — подумала Глаша. — Или домой нельзя, там уже засада? А мама что сделает? И может ли она помочь вообще? Если может помочь, пусть бы даже побила, но что-нибудь придумала… Она же тогда сообразила врача для освидетельствования позвать, когда…»       Что именно подразумевалось под «когда», Глаша не хотела даже прокручивать у себя в голове. Девушка прислушалась: казалось, никто со двора не входил и не пытался ее найти в подъезде. Понимая, что сидеть в чужом подъезде — наилегчайший путь, чтобы тебя посчитали бродяжкой, Глаша осторожно выглянула во двор — там не было ни городовых, ни жандармов.       До сих пор боясь идти домой, Глаша решила направиться к парням, возможно, выслушать от них что-нибудь о том, как она их бросила, а потом свести все в шутку.       «Если их, конечно, еще не арестовали», — мысленно добавила Глаша.       Девушка шла по улице и усиленно заставляла себя не шарахаться от каждого городового или дворника. Добравшись до нужного дома, Глаша увидела парней, сидящих на лавочке неподалеку.       — А вот и трусиха-предательница, — беззлобно сказал Игнат.       — А вот и тот, из-за которого я побывала в полиции с бродягами и проститутками, а потом меня мать выдрала, — ответила Глаша.       — Что, побоялась, что снова туда попадешь? — спросил Игнат.       — Да кто знает этого идиота? — вздохнула девушка. — А вдруг бы он и вправду послал дворника за полицией?       — Трусиха, — еще раз сказал Игнат. — А мы этого идиота хотя бы обругали хорошенько. Хоть какое-то удовлетворение.       — Этот идиот в жандармерии служит, — ответила Глаша. — Тут я бы другой позиции придерживалась: не надо ничего ворошить, оно тогда и вонять не будет.       — Родственничек твой, что ли? — спросил Игнат. — Морда маленько на твою похожа. И той женщины тоже.       — Да в том-то и дело, что не родственничек, — сказала Глаша. — Просто я и раньше увидела, что харя похожа и решила однажды высказаться на эту тему. В полиции. Мол, родня. Так этот идиот весь взбеленился, когда узнал, и обещал устроить такое, что в страшном сне не приснится.       — Хоть не зря его обругали, — повторил Игнат.       Глаша немного попила чай с парнями, а потом направилась домой. Казалось, все уже точно было позади и девушка даже перестала думать о Филатове.       Через час раздался стук в дверь.       — Глаша, — привычно позвала Машунька.       Вдруг вспомнив недавние события, девушка резко побледнела и решила соврать матери:       — Мама, вот только прилегла отдохнуть!       Пока Машунька нехотя встала и пошла к двери, Глаша спешно улеглась на кровать и даже закрыла глаза, хоть и понимала, что мать это явно не увидит.       Едва женщина прошла к двери, Глаша открыла глаза и попыталась прислушаться:       — Кто?       — Полиция.       — Мы полицию не приглашали.       — А мы без приглашения. Аглая Гусельникова здесь живет?       — И что с того?       — Аглая должна в течение часа явиться в полицейский участок, иначе ее приведут против воли.       — И что произошло? Аглая вообще лежит на кровати и отдыхает.       — Если интересно — приходите вместе. Честь имею.       Глаша еще больше побледнела и, вставая с кровати, увидела, что к ней в комнату входит возмущенная Машунька.       — Что натворила? — спросила женщина.       — Ничего… — прошептала Глаша. — Просто колядовали, а одна семья ничего не дала.       — А после этого вы… — начала Машунька, желая, чтобы дочь сама продолжила фразу.       — А после этого я испугалась и убежала, а парни обругали эту семью, — ответила Глаша.       — Как раз на хулиганство и потянет, — сказала Машунька. Женщина вздохнула и, желая хоть как-то обезопасить дочь, произнесла. — Пойдем вместе. Явно же меня спросят, кто такая. Я отвечу. Скажу, что дворянского сословия. Может, тебя про сословие спрашивать не будут…       Если до недавнего момента Глаша думала только о Филатове, то теперь более приземленные слова матери испугали девушку куда больше.       — А если никто не поверит, что я убежала, предложишь за меня штраф заплатить? — с надеждой спросила Глаша. — Я отработаю, честное слово! А то сначала ты меня побила… Или возьмут да под арест отправят…       Договаривать не хотелось, любые другие варианты, кроме штрафа, казались Глаше концом ее репутации.       Машунька оделась, подождала, пока дочь поправит платок, вышла на улицу и спросила:       — Не интересовалась, парни насколько непристойно ту семью обругали?       — Не спрашивала, — вздохнула Глаша.       Женщина прошла еще немного и, видя, что дочь еле передвигает ногами, спросила:       — А, может быть, Глаша, ты что-то еще хотела мне рассказать, да забыла или повод не представился?       — Парни Филатова обругали, — выдохнула Глаша.       Машунька от неожиданности остановилась.       — Вернемся домой — выдеру, — произнесла женщина. — Что еще ты мне не успела рассказать?       — Игнат увидел сестру Филатова и громко спросил, не моя ли это сестра, — тихо сказала Глаша.       — У меня нет ни денег на адвоката, ни хорошего адвоката по политическим делам на примете, — ответила Машунька. — Тебе же явно Филатов пообещал сшить не уголовное дело.       Глаша почувствовала, что начинает плакать.       — Что потом парням сказала? — спросила Машунька.       — Сказала, что знала, что этот человек рожей на меня похож, поэтому однажды не сдержалась и представилась в полиции его родственницей, поэтому он и не любит меня теперь, — сказала Глаша.       — Хоть что-то смекнула, — ответила Машунька. Женщина посмотрела на дочь и произнесла. — Значит, так, Глаша. Сейчас успокаиваешься и все валишь на то, что только ленивый сейчас не ходит и колядки не поет. И то, что кто-то решил кого-то обругать, это вообще не твоя забота. С полицией не ругаться. Все поняла?       — Все… — прошептала Глаша.       Машунька вошла в здание полиции. Приблизительно догадываясь, куда стоит идти, женщина поправила платок и вошла в один из кабинетов.       — Господин полицейский, я, конечно, и сама пришла, и мадемуазель не забыла, но сейчас, в такое время, только ленивый не ходит колядовать, — произнесла Машунька. — А в таком возрасте вообще, можно сказать, положено ходить — после замужества уже не до того будет.       — Да, вот эта мадемуазель пела оскорбительные куплеты в компании пританцовывающих парней, — раздался голос Филатова.       Машунька не сразу заметила, что чуть в стороне сидел Дмитрий. Женщина немало удивилась, а потом спросила:       — И какие же оскорбительные куплеты вы слышали, господин полковник?       — Желающие мучительной смерти, — ответил Филатов.       — Не знаю подобных рождественских колядок, верно, вам что-нибудь привиделось, — сказала Машунька.       — И себя я обругал сам, — произнес Филатов. — А потом, значит, эти негодяи начали глумиться над моей семьей и кричать, что вот эта будущая преступница — моя то ли дочь, то ли сестра. В общем, откройте Уложение, Мария Николаевна, оно у вас явно есть в доме. Прочитайте статью 1225. И не удивляйтесь, когда мадемуазель Гусельникову арестуют на срок от семи дней до трех месяцев.       — Скорее, статья 1226 и от трех до семи дней, — уточнил полицейский.       — Сразу видна полиция: либеральничают, жалеют всех, — не выдержал Филатов. — А выкрикнули бы что-нибудь, что позволило бы дело перенести в другие стены — я бы здесь не сидел.       Полицейский внимательно наблюдал за ситуацией и не мог не отметить то, что Филатов, по-видимому, хорошо знал мать Аглаи. То, что Аглая была немного похожа на Филатова, тоже было достаточно хорошо заметно.       В кабинет кто-то заглянул и на секундочку позвал полицейского в коридор.       — Выйди, деточка, — чуть язвительно сказал Филатов.       Глаша вышла в коридор.       — Не успокоишь свою дочь — в следующий раз дело будет не в полиции, а сразу в жандармерии, — произнес мужчина. — А если захочешь откупиться, то это слишком много времени займет. И без мануфактуры на этот раз не лягу.       — Можно подумать, я в свои годы знала, что можно было пойти в аптеку да купить, — выругалась Машунька. — Не ляжет он, рассуждает, будто красна девица!       Женщина подошла к двери, выглянула в коридор и сказала:       — Глашка, заходи. Что в коридорах толкаться?       Через некоторое время в кабинет вошел полицейский. Заметив, что Глашу явно то выгоняли в коридор, то зазывали обратно, мужчина сказал:       — Сейчас документы заполним.       — Я обязательно вернусь чуть позже — эта волынка надолго же, — ответил Филатов.       Через некоторое время, когда Филатов вышел, полицейский отправил Глашу в коридор и спросил Машуньку:       — Его дочь?       — Да, — ответила женщина.       — С дочерью провести беседу, что хозяева дома не обязаны подавать колядующим, — сказал полицейский. — Потерпевшему скажу, что арестовывать не стали, решили вопрос в участке и отпустили. Так уж и быть, в гимназию сообщать не буду, а то точно исключат на этот раз.       Обрадованная Машунька поблагодарила полицейского, а потом вместе с Глашей вышла на улицу.       — Ну что, Глашка, спешу тебя поздравить с первыми проблемами с законом, — произнесла женщина. — Пока что минимальными, а если не одумаешься — и реальными. На первый раз тебя решили и в участке не воспитывать, передали матери. Что будет в следующий раз, уже не угадать. Могут и на недельку со всяким сбродом отправить тосковать.       — А парням что? — спросила Глаша.       — Парней тоже отпустили: праздник же, все-таки, традиции этих колядок, — ответила Машунька. — Вот только праздновать надо, а не ругаться с другими людьми…       — Дмитрий Геннадьевич, я вижу здесь чистейшую 1226-ю Уложения, — чуть позже сказал полицейский Филатову. — Мной было принято решение не засорять камеры лишними людьми, мадемуазели Гусельниковой, как это и разрешено статьей 88, ее неделю ареста заменили наказанием розгами, пятнадцатью…       — Зря, — ответил Филатов. — После ареста ее бы точно мать дома выдрала, а так, можно сказать, вообще отделалась легким испугом.       — Наша цель — это поддержание общественного порядка, а не максимальная кара оступившихся, — произнес полицейский. — Если барышня не является бесконечно глупой, она должна все понять.       — Слишком в этом сомневаюсь, — сказал Филатов. — Что же, спасибо и на том. Что не отпустили всех по домам. Участь бесстыжих молодых людей, я так понимаю, аналогична.       — Именно так, — ответил полицейский — припугнув задержанных всеми небесными и земными карами и тем, что их фамилия уже прогремела на всю жандармерию, он отпустил парней.       Вернувшись домой, Машунька сказала дочери:       — По-хорошему, я тебя больше не должна отпускать к этим парням. То лошадь, то хулиганство… И мои родители, Аглая, именно так бы и сделали. А я даю тебе еще один шанс, не хочу запирать в четырех стенах. Понимаю, что нужно не страдать взаперти, а с людьми видеться!       Глаша промолчала. Жизненный опыт подсказывал девушке, что сейчас лучше никак не комментировать слова матери.       — Теперь что касается Филатова, — продолжила женщина. — Чтобы я эту фамилию если где-то когда-то и услышала, то исключительно в контексте новостей в газете. Но не в качестве героя истории, в которую ты влипла. И пусть я понимаю, что два дня подряд бить кого-то — это слишком жестоко, другого выхода я не вижу.       Глаша вздохнула: надежда на то, что мать забудет о своих словах, стремительно таяла.       — Мама, но ведь оно все само так получилось, это роковое стечение обстоятельств! — не выдержала Глаша.       — Да, Глаша, роковое стечение обстоятельств, — ответила Машунька. — То, что и вчера так получилось, и сегодня.       Девушка замолчала. Тем временем перед глазами Машуньки пронеслась вся ее жизнь в родительском доме. Чувствуя наворачивающиеся на глаза слезы, женщина усилием воли заставила себя сдержаться, а потом сказала:       — Ты все равно, Глашка, не оценишь мою доброту. Но, может быть, потом когда-нибудь оценишь… Поймешь, как я хорошо к тебе относилась… Иди. Не будем повторять чужих ошибок.       — Спасибо, мама, — повеселела Глаша и пошла к себе в комнату.