Начальница гимназии

      Севастьян шел по зданию жандармерии в не самом хорошем настроении: вчера он ушел со службы несколько раньше, надеясь, что новые дела не появятся, а потом, буквально через десять минут после его ухода, как будто из ниоткуда появились буквально тучи вопросов, которые нужно было решить сегодня. А утром его встретил не слишком радостный Виталий и сказал:       — А сегодня я ухожу раньше и ты за меня трудишься и, если нужно, от начальства защищаешь.       — Сам же видел, что мы чуть ли не в карты играли от скуки! — выругался Севастьян. — А ничего не делать можно и дома.       — Вот я сегодня и буду ничего не делать, — ответил Виталий.       В целом, Севастьян был согласен со словами сослуживца, но сама ситуация была достаточно обидна: именно в его ранний уход что-то произошло, а не в уход Виталия.       Решив ряд вопросов в другом кабинете, Севастьян услышал возмущенный голос начальства и даже чуть испугался: перед глазами встала вчерашняя ситуация. Встав как будто у окна, делая вид, что он за чем-то или кем-то наблюдает, молодой человек прислушался, боясь услышать о себе.       — Так вы определитесь уже: у вас есть дочь или нет дочери? — возмущался генерал. — Есть или нет?       — Ваше превосходительство, у меня дочери нет, это все наветы сплетников, — отвечал Филатов.       — А ведете вы себя, как будто у вас есть дочь! — раздалось в ответ. — Причем вы себя ведете так, будто у вас есть дочь и вы хотите ее в тюрьму отправить!       — Ваше превосходительство, меня слишком вывели из себя хулиганы, которые под видом колядок желали мне мучительной смерти, — соврал Филатов.       — И вы пошли в полицию и внимательнейшим образом наблюдали за ходом ее действий, — ответил генерал. — Да ни за что в такое не поверю! В полицию заявляют, а потом ждут уведомлений о проделанных действиях. Если это хулиганы, а не нечто, что нельзя оставлять без своего контроля! Это первые хулиганы в вашей жизни?       — Да, ваше превосходительство, первые, — произнес Филатов.       — Господин полковник, уже все! Уже абсолютно все знают или, скажем чуть иначе, уже абсолютно все обсуждают вашу якобы дочь от оставившей преступную деятельность Гусельниковой! — не унимался генерал. — И знаете, что самое интересное? Если прибросить года, то в этот период Гусельникова еще не успела оставить преступную деятельность. А если прокопать чуть глубже, Гусельникова проходила по одному делу в этих стенах, потом через обыденный срок родила ребенка, а потом оставила свою преступную деятельность. Хотя до этого с завидной регулярностью отправлялась то в тюрьму, то в ссылку, то просто была отпущена на все четыре стороны.       — Одна спасенная душа, — попробовал пошутить Филатов.       — Думайте не о спасенных душах, господин полковник, а о спасении вашей чести, — ответил генерал. — Дочь ваша? Значит, женитесь на Гусельниковой. Дочь не ваша, а все это — наговор Гусельниковой? Так и ведите себя так, будто у вас нет никакой дочери. Будете продолжать в том же духе — предприму все усилия, чтобы сделать вас начальником конвоя. Хотя звание для этого не то, высоковато. В полицию, значит, пойдете служить, вы же уже вникали в ее деятельность. Вот только и в полиции нельзя пользоваться своим служебным положением. Значит, все-таки, в конвой.       — Неважно, где служит офицер, он в любом месте службы не имеет ни малейшего права отступать от норм морали, — произнес Филатов.       «Значит, опять что-то стряслось», — подумал Севастьян и вернулся в кабинет.       Молодой человек сел за стол и сказал Виталию:       — Что-то опять блядство Филатова всплыло. Не знаешь, в чем дело на этот раз?       — Его «не дочь» в компании других людей колядовала, а потом сцепилась языками с хозяином одного из домов, — ответил молодой человек. — Хозяина Дмитрий, кстати, зовут. Слово за слово до полиции дело дошло. Потерпевший буквально стоял над душой полицейского, поэтому хулиганью выписали горячих и отправили на все четыре стороны. Может, и правильно. А, может, и неправильно — других бы просто продержали в участке да отпустили. А потом тот самый полицейский как будто невзначай пожаловался начальству на тяжелый день, а начальство как будто невзначай спросило у другого начальства, ведь правда у Филатова нет никакой дочери, а то он что-то слишком нервный был. Думаю, им ответили, что у Филатова нет вообще никакой дочери.       — Слишком афиширует свое блядство, — произнес Севастьян. — Уже, значит, кто знает эту занимательную историю о том, как подследственная оговорила честного офицера? Жандармерия, полиция, в суде… Сыскная полиция еще не знает?       — Прокуратура еще не знает, — сказал Виталий. — Пока что. Нет, я не понимаю! Не он один грешил подобным. Но сплетня именно про него ходит! И я просто не сомневаюсь, что и дети не только у него есть!       — Вот поэтому лучше рано жениться, зато такой проблемы не возникнет, — ответил Севастьян. — Когда от жены дети рождаются, это и радостно, и все остальные поздравляют с таким счастливым событием.       — Не каждому хочется рано жениться, — произнес Виталий. — А хорошенькие мадемуазельки иногда попадаются…       Глаша сидела дома тише воды ниже травы, слегка переживая, что одно неловкое слово — и мать на нее так разозлится, что поднимет руку, а причиной всему будут вчерашние события. Однако больше всего девушка боялась, что вчерашняя история до сих пор не закончена и Филатов все еще хочет сделать ее фигуранткой какого-нибудь дела.       Чтобы не настраивать против себя мать, Глаша помыла вчерашнюю посуду, не стала пререкаться, когда Машунька велела ей приготовить что-нибудь поесть, а потом, после обеда, сказала:       — Мама, прогуляться-то хоть можно?       — Где, куда, на какое время? — спросила женщина. — Не можешь при полной свободе жить без неприятностей — можем начать жить, будто в дворянской семье. А благовоспитанным мадемуазелям не положено вот так слоняться по улицам без дела, да еще и в компании молодых людей. И какая благопристойная семья потом будет готова принять тебя в свои ряды?       — Мама, да лучше бы ты меня вчера побила, а сегодня молчала, чем вот так мучить какими-то глупыми словами, — выругалась Глаша.       — А меня, Глашенька, и били, и мучили вот такими словами, — ответила Машунька. — Как говорится, оцени мою доброту.       — Оценила, — подтвердила Глаша. — Гулять-то можно пойти?       — Гулять можно, в полицию еще раз не пойду, если заберут — будешь решать все сама, — произнесла Машунька. — Господина ефрейтора уже дважды видела, он тебе скоро совсем знакомым станет. И не думала никогда, что даже с точки зрения революционных идей вот так постоянно в полиции бывать — это позорно?       — Революционными идеями мне не велено тобой же заниматься до того, как я не придумаю что-то достойное, а ты не утвердишь, — ответила Глаша. — А насчет приличных семей вообще смешно. Мы же обе понимаем, что я явно выйду замуж за разночинца. А они такой ерундой не страдают. Да и к чему мне это сословие, если уже скоро сословий вообще не будет?       — Да хотя бы к тому, Глаша, чтобы в полиции разговаривали чуть вежливее и не пороли потом, как будто какого-то бродягу, — произнесла Машунька. — Иди, Глаша, гуляй. Только с приличными людьми и прилично.       Глаша вышла на улицу. Такое непривычное занудство матери начало раздражать.       «Это она ненадолго, скоро успокоится да забудет», — подумала Глаша и пошла к парням.       — Добрейшего дня тем, кто довел меня до полиции и недовольств матери, — произнесла девушка. — Вы-то можете творить хоть что, потому что из своих деревень поприезжали, мамка за коски не оттаскает, а меня за ваши идиотские идеи снова мать побила. Совсем совести нет!       — И тебе самого доброго дня, Глаша, — ответил Никита. — С ледяных горок кататься будешь или, как ты сказала, не сможешь из-за матери?       — Буду страдать, но кататься, — сказала Глаша. — Чтобы тебе было стыдно.       Вскоре компания пришла к ледяным горкам. Санок не было, поэтому пришлось кататься на ногах или, как больше любила Глаша, прямо на пальто.       — По тебе и не скажешь, что мать за вчерашнее выдрала, — не выдержав, произнес Игнат.       — Настоящая благовоспитанная барышня легко скрывает то, что у нее на душе, — ответила Глаша.       Покатавшись еще некоторое время и чуть-чуть устав, девушка сказала:       — А теперь пойдемте на ярмарку. Посмотрим, что там.       — Можно и сходить, — согласился Никита.       Постепенно молодые люди разделились на две группы, договорившись встретиться у одного из домов.       Глаша и Никита пошли в тот ряд, где было меньше народа.       — У тебя есть деньги? — спросил Никита.       — Водятся, — ответила Глаша.       — А то я хотел тебя леденцом угостить, — продолжил молодой человек.       — Не вправе сдерживать благородные порывы, — улыбнулась Глаша.       Никита купил два леденца, присмотрел хорошенький пряник, который можно было бы легко поделить на двоих, но с сожалением посмотрел на остаток монет и убрал их обратно.       — А пряник могу и я купить, — ответила Глаша. — И поделим его, как брат с сестрой. У меня же сроду братьев не было.       Как показалось девушке, Никита чуть взгрустнул.       — Да ты не переживай, даже если бы у меня было десять братьев, я бы с тобой поделилась, — Глаша произнесла первое, что пришло к ней в голову.       Никита слегка улыбнулся и принялся как можно ровнее ломать только что купленный пряник.       Глаша шла, смотрела на палатки, огоньки и вспоминала, как они в прошлом году ходили с матерью на такую же рождественскую ярмарку.       «И в этом году сходим обязательно», — подумала девушка.       Где-то вдали была карусель, неподалеку стояла лошадка, готовая катать желающих. Глаша засмотрелась на самовар, в котором явно был горячий чай, и почувствовала небольшой толчок под бок.       — Глашка, а это тебе от нас, — сказал Игнат и протянул девушке мандарин.       — Спасибо… — удивленно ответила Глаша. — А с чего такая щедрость?       — Так Рождество же! — воскликнул Игнат.       Глаша почистила мандарин, съела половину, протянула вторую половину Никите.       — Это же тебя угостили, так что доедай, — произнес молодой человек.       — Как хочешь, — ответила девушка и доела мандарин.       Глаша чуть недоумевала, как Игнат решился на такой не самый дешевый подарок. Съев мандарин и положив кожурки в карман, чтобы или сварить из них цукаты, или выбросить, когда они окончательно засохнут, девушка вдруг увидела, что Игнат подошел к одной из палаток и осторожно бросил себе в карман еще два мандарина.       — Он когда-то говорил: «Они не обеднеют от двух мандарин, а мне польза», — сказал Никита.       — Вообще никакой совести, — ответила Глаша и продолжила наблюдать.       На третьем мандарине хозяйка палатки заметила что-то неладное и уже вскоре Игната окружило еще несколько человек.       — Городового позовите! — крикнул кто-то.       — Глаша, нам лучше уходить, — сказал Никита.       — А с ним что? — спросила девушка.       — А Игната сейчас в полицию поведут, если дело миром не решится, — ответил Никита.       — Сколько там эти мандарины-то стоят? — больше самой себе сказала Глаша и подошла к толпе.       — Это мой брат — дурачок с детства, — начала девушка. — Сколько эти мандарины стоят, я сейчас деньги отдам.       — Пятьдесят копеек, — хозяйка чуть завысила цену.       От таких цифр у Глаши округлились глаза — девушка не сомневалась, что мандарины стоят куда дешевле.       — Может, будут, — сказала Глаша и полезла в карман за кошельком.       И пусть девушка прекрасно понимала, что у нее больше двадцати копеек водиться не может, оставить Игната в беде она не могла.       Однако неожиданно пальцы Глаши нащупали ту самую злополучную шкурку от мандарина. Буквально бледнея на глазах, девушка вытащила руку из кармана и произнесла:       — Свистнули кошелек, гады!       — Или его и не было, — прокомментировал кто-то.       Подошел городовой. Внимание всех переключилось уже на него и Никита спешно увел Глашу с ярмарки.       Никита и Глаша сели на лавочку в ближайшем сквере.       — Ты бы вправду за него заплатила? — спросил Никита.       — Десять копеек и если бы не эта шкурка — то да, — ответила Глаша.       Девушка тяжело вздохнула, полезла в карман и, взяв шкурку, выбросила ее в сугроб. Потом Глаша достала кошелек, пересчитала монеты и сказала:       — Четырнадцать копеек. Больше все равно нет.       — Добрая ты душа, Глашка, — произнес Никита.       — Никита, а что с этим дурачком будет? — спросила Глаша.       — А откуда мне знать? — ответил Никита. — Платить заставят, я думаю. А у него сроду таких денег с собой не водится. Может, кого-нибудь домой пошлют, чтобы другой мог деньги передать. А если так денег и не дождутся, думаю, в участке продержат. Арестуют, может быть. Не знаю, в общем…       — А ты представь… — Глаша поежилась. — Я достаю эту шкурку от мандарина вместо кошелька. Меня в полицию уводят… Вариант первый: мать за меня платит эти пятьдесят или сколько там уже будет копеек, а потом дома шкуру спускает. Вариант второй: мать говорит, что не будет за меня платить, а я, значит, сижу под арестом, как какая-то преступница! А потом меня и из гимназии вышибают за очередной проступок, несовместимый с честью гимназистки.       Девушка вздохнула:       — Передашь Игнату, что я с ворами дел не имею.       — А со мной? — спросил Никита.       — А ты же мой брат, — рассмеялась Глаша. — От братьев нехорошо отказываться.       — Тогда мне проводить сестру до дома? — улыбнулся Никита. — А то темно уже.       — Провожай, братик, — ответила Глаша.