Начальница гимназии

      Несмотря на то, что Машуньке хотелось прямо сейчас бежать и подавать иск в суд, женщина решила ограничиться пока что первой версией искового заявления. Однако едва были написаны первые строки, Машунька с некоторым ужасом подумала:       «А если Филатов после всего этого, желая отомстить, Глашку заберет?»       Женщина остановилась и отложила перо.       «А почему он должен Глашку забрать? — спросила саму себя Машунька. — Нет, не из беспредельной наглости, этого у него не занимать. Почему он должен решить, что дочь должна жить с ним? Да, после развода дети остаются у отца, но здесь же не развод… Здесь просто признание по суду. И в Уложении же сказано, что до́лжно оплачивать жизнь ребенка и матери. Потому что если забрать ребенка к себе, то с какого перепуга нужно будет матери что-то платить?»       Казалось, волнение немного улеглось. Однако практически сразу же женщина подумала:       «А если он Глашке решит жизнь испортить? Подозреваемой ее сделает. Еще до того, как это дело до суда дойдет? Не сразу же иск в производство попадает…»       — Иск попадает к судье и судья или принимает его, или не принимает, — тихо сказала сама себе Машунька. — А если что-то случится после того, как иск попадет к судье, это станет достоянием общественности.       Женщина встала, прошлась по комнате и подумала:       «Да тебе, Мария, судьба сама шанс дает, сует его в руки! Отомстить жандарму законными методами, его же салом по мусалам! Нет, боится она! Да, речь о Глашке идет, страшно, жалко, а где уверенность, что завтра эту же самую Глашку в полицейском участке и вправду не отхлестают за что-нибудь? Особенно надуманное! А будет сословие — даже пугать подобным не станут».       Успокоившись, Машунька села за стол и дописала заявление.       Рождественские каникулы проходили с размахом. Машунька сводила дочь на ярмарку, на балаганное представление, несколько раз на каток и на ледовые горки. Пару раз женщина сходила сама в гости и не раз отпускала дочь то к подруге, то к друзьям.       Глаша неплохо провела время что с Анечкой, что с парнями.       — Чем дело с Игнатом кончилось? — спросила Глаша Никиту.       — Мандарины отобрали, в участке продержали до поздней ночи, а потом выгнали на все четыре стороны, — ответил молодой человек.       — Платить Игнат не стал? — удивилась Глаша.       — А ему не предлагали, — сказал Никита. — Его больше тюрьмой пугали, а потом просто отпустили.       Больше Никита не предпринимал попыток обнять Глашу или поцеловать, что еще больше убедило девушку в том, что она просто надумала себе лишнее, сравнив Никиту с собой и своим поведением относительно Анечки.       «Я тогда от избытка чувств лобызаться полезла, а Никита просто хотел как братик поступить, это уже я невесть чего напридумывала», — решила Глаша.       На самом деле Никита очень боялся спугнуть Глашу своей неуместной настойчивостью, поэтому, не увидев какой-то взаимности, просто решил вести себя как ни в чем не бывало, тем более, что пока что увидеться с Глашей удавалось только в присутствии других людей. Молодой человек пришел к выводу, что не стоит торопить события и нужно дать Глаше какое-то время на осмысление всего.       Первый учебный день после каникул проходил неплохо: Глаша посидела на уроках, поболтала на двух переменах с Анечкой и пошла домой тоже с ней. Попрощавшись с подругой, к которой до сих пор оставались какие-то возвышенные чувства, похожие на институтское обожание, девушка вернулась домой.       — Глашенька, — практически с порога сказала Машунька, чем немало удивила дочь.       «Что произошло?» — подумала девушка.       — Глашенька, я завтра подаю в суд исковое заявление, — начала Машунька. — На процесс придется идти и тебе — надо же доказывать родство. Да, с лица воды не пить, но это уж совсем наглядное доказательство. Ну и, конечно, в суде нужно будет вести себя пристойно, а то, как говорится, за оскорбление суда тоже можно в тюрьму отправиться…       — Конечно, мама, — ответила Глаша. — Раз надо, значит, схожу.       — Вот и замечательно, — улыбнулась Машунька. — Глаша, это будет куда лучше, чем ты пыталась убить этого человека.       На следующий день Машунька пошла в суд.       — Исковое заявление, — протянула женщина.       — Вы ведь понимаете, Мария Николаевна, что вас виновной признают, — уточнил секретарь.       — Отца ребенка тоже виновным признают, — ответила Машунька.       — Так… Это же у вас уже не младенец! — удивление секретаря было немалым. — Вы же жили столько лет… По-видимому, не голодали. Зачем же нужно ворошить прошлое сейчас?       — Моя дочь должна выходить замуж дворянкой, должна иметь то сословие, которое ей положено по справедливости, в рамках которого она воспитывалась, — начала Машунька. — Кроме того, поведение отца аморально. Он подстроил для дочери ситуацию, в которой полиция не просто ее забрала в участок, и еще горячих выписали. Практически ни за что. Пока отец вел себя, будто у него нет дочери, я, осознавая всю греховность, молчала. А теперь просто молчать не могу — не могу смотреть, как губят судьбу моей дочери!       Женщина остановилась и добавила:       — Да и, если уж на то пошло, решение, достоин ли иск рассмотрения, принимает судья. А я просто высказываю свое отношение к обстоятельствам по делу.       Секретарь принял заявление и положил его к стопке других.       Дмитрий занимался какими-то текущими делами в кабинете, когда дверь открылась и к сослуживцу подошел Николай.       — Новости, которые принесли птички на хвосте, интересуют? — спросил мужчина.       — Внимательнейшим образом слушаю, — ответил Дмитрий.       — Гусельникова подала иск в суд о признании тебя отцом не дочери, — произнес Николай. — Судья посмеялся, что она столько лет тянула, но иск в производство принял. Так что, Дмитрий, как тебя чихвостить будет генерал… Может, еще не поздно что-то исправить?       — Она совсем дура, — выругался Дмитрий. — Совсем с ума сошла! Ее ж судить будут! Ее ж виновной признают!       — Тебя тоже, — уточнил Николай. — О себе думай, не об истице.       — Как доказывать планирует? — спросил Дмитрий.       — Думаю, дочь приведет, — ответил Николай. — Похожа ведь.       — Маловато доказательств, — сказал Дмитрий. — Сожительство не докажет и его не было.       — Может, что и придумает, — произнес Николай.       — Деньги тоже не должны присудить — не младенец же, — продолжил Дмитрий. — В чем смысл? Давно виновной не признавали, надоело жить спокойно?       — Смысл в дворянском сословии для дочери, — ответил Николай. — Это еще можешь радоваться, что Уложение новое. По старому надо было или жениться, или в тюрьму пойти.       — Черта с два, а не жениться! — выругался Дмитрий. — Если бы я женился на каждой, то у меня гарем был бы, будто у османского султана!       — Она же опозорить тебя хочет, — произнес Николай. — Может, как-то дело до рассмотрения у судьи решить? Денег предложить, к примеру.       — На каторгу вместо ненайденной подозреваемой сходить предложить, — сказал Дмитрий. — Никуда я не пойду. Унижаться не буду, на каторгу все равно отправить до суда не успею, да еще и судья вдруг что-то не то заподозрит… Правда, у генерала каяться придется, но что поделать…       Мужчина задумался и спросил:       — Кто судья? Ягодин хоть?       — Нет, — ответил Николай. — Не Ягодин.       — Асадчий или Варнецкий? — спросил Дмитрий. — Хотя один черт. Первый вечно сочувствующий, второй все по закону делает. Ягодин, может быть, из-за ненависти к революционерам, хоть и бывшим, дело извернул против истицы и в мою пользу. Хотя тоже уверенности в этом мало…       — Варнецкий — честный служитель закона, — сказал Николай. — Так что обоих виновными признает.       — За такое со службы выгнать не должны, — задумался Дмитрий. — Надеюсь на это.       — Покаешься у генерала и не выгонят, — произнес Николай.       Дмитрий ничего не ответил. Желая хоть как-то выгнать ненужные мысли из своей головы, мужчина углубился в рабочие дела, однако там периодически появлялись то одна «проклятая революционерка», то вторая.       Едва дождавшись окончания рабочего дня, Филатов направился к Машуньке.       Машунька стояла во дворе дома и стряхивала снег с подоконников.       — Мария Николаевна, — начал Филатов.       В душе женщины все оборвалось.       — Ваше исковое заявление попало к Илье Николаевичу Варнецкому — тому, кто руководствуется в принятии решений только законами, — произнес Филатов. — Не мыслями, не чувствами. Аглая Богдановна имела намерение меня убить. Доказательства этого я принесу на судебное заседание. Их, конечно, к делу не приобщат, но отправят на дальнейшее рассмотрение. Ваша дочь, Мария Николаевна, в столь юном возрасте отправится на каторгу. Заметьте: уголовную, а не политическую. Однако я, будучи более чем милосердным, могу простить Аглаю Богдановну по ее глупости и малолетству. При условии, что вы откажетесь от иска, закон это разрешает. Так что, Мария Николаевна, выбор за вами. Да и, не забывайте, тех, кого отправляют на каторгу, лишают всех прав состояния, так что дворянкой Аглае Богдановне суждено быть недолго. Думайте, размышляйте, примите верное решение. Честь имею.       Дмитрий ушел, а Машунька осталась в растерянности. На глаза навернулись слезы и женщина подумала:       «Вот знать бы, насколько все правдоподобно… Сколько есть или нет доказательств… Грозит ли что-то Глашке или нет?»       Потеряв остатки самообладания, Машунька расплакалась и села на лавочку возле дома.       — Своими руками отправить дочь на каторгу… — прошептала женщина.