Начальница гимназии

      Сказать матери правду Дмитрий решил сразу после ужина. Придя в гостиную, мужчина произнес:       — Мама, нам нужно поговорить. Я должен вам рассказать одну вещь.       — Что произошло? — спросила Елизавета Георгиевна.       — Мама, недавно я узнал, что у меня есть дочь… — Дмитрий замялся.       — Недавно? — удивилась женщина. — Точно недавно? Дима! Может быть, ты и раньше знал, а сейчас все просто так всплыло, что было невозможно скрыть?       — Может быть, с пару недель назад, — произнес Дмитрий.       — Какой позор! — воскликнула Елизавета Георгиевна. — Дима! Каждый грешен, каждый может оступиться, но почему же ты не женился на этой несчастной женщине раньше? Неужели она к тебе даже не приходила?       Дмитрий промолчал.       — Сколько уже месяцев младенцу? — спросила женщина. — Или уже не месяцев, а лет?       — Четырнадцать, — безрадостно произнес Дмитрий.       — Чуть больше годика, — задумалась Елизавета Георгиевна. — А что с женщиной? Она замужем, она не замужем, что более вероятно?       — Четырнадцать лет, — еще более мрачно сказал Дмитрий.       — Дима! — Елизавета Георгиевна не поверила своим ушам. — Дима! Да как же ты мог? Я ни за что в жизни не поверю, что эта женщина за все эти годы ни разу к тебе не пришла.       — Однажды приходила и сказала, что беременна, — ответил Филатов. — Я не поверил, она даже не изменилась фигурой. Больше я ее ни разу не видела.       — Дмитрий! — воскликнула женщина. — Какой позор! И что бы сказал отец, если бы дожил до этого дня?       Филатов промолчал.       — Когда я слышала язвительные высказывания других, Дмитрий, то не верила этим сплетникам, всегда защищала тебя, что ты не способен на подобное, — произнесла Елизавета Георгиевна. — Многие говорили, что с твоими похождениями у тебя явно есть с пяток детей. Дима, скажи хоть сейчас правду: сколько еще может быть у тебя детей?       Филатов задумался, вспоминая, сколько раз он мог стать отцом.       — От всей души надеюсь, что больше ни одного, — ответил Филатов.       «Варвара родила буквально через девять месяцев после венчания, если не раньше, но после того, как я с ней распрощался, она почти год в девках еще проходила… — подумал Дмитрий. — Или за этот год родила и ребенка спрятала? Не думаю. Да и это не моя проблема, в конце концов».       — Во всяком случае, больше никто ко мне не приходил, — добавил Филатов.       — Дима, ты должен признать этого ребенка, — произнесла Елизавета Георгиевна. — Конечно, по-хорошему ты должен предложить этой женщине выйти за тебя замуж, но уже столько лет прошло, она может и не захотеть.       — Ребенка признал суд, — Дмитрий не захотел скрывать правду.       — Дело уже и до суда дошло? — женщина не поверила своим ушам. — Дмитрий! Твоей сестре еще замуж выходить, а ты ей все карты путаешь! Будут говорить о ней — сразу будут тебя вспоминать!       Филатов промолчал.       — В эти же выходные я хочу увидеть свою внучку и посмотреть на нее, — ответила Елизавета Георгиевна. Видя явное недовольство сына, женщина добавила. — Ты можешь за стол к нам не садиться, если не хочешь.       На следующий день Филатов с полным отсутствием настроения пришел в жандармерию.       — Мог и сразу к генералу зайти, — произнес Николай.       — Сперва сюда, — безрадостно ответил Филатов.       Мужчина развернулся и пошел к генералу.       — В полицию, в конвой или в отставку? — спросил генерал.       — Моя мечта, которую я воплощал в жизнь столько лет — честно служить Отечеству, что я и делал, — отрапортовал Филатов.       — Снимите погоны, — произнес генерал.       Филатов со вздохом снял погоны.       — И заберите новые, — добавил мужчина.       Филатов с опаской посмотрел на погоны, опасаясь увидеть, что стал рядовым.       «Подполковник, — подумал Дмитрий. — Значит, после первого раскрытого более-менее стоящего дела вернут полковника».       — А теперь не буду мешать служить Отечеству дальше, — произнес генерал.       Филатов вернулся в кабинет злее черта.       — А ты говорил: «Покаешься и простит!» — выругался мужчина. — Черта с два он простил! Все, подполковник теперь!       — Не убей, смотри, никого сегодня, — ответил Николай.       Глаша вернулась из гимназии домой.       — Глаша, — произнесла Машунька. — Надо пару моментов обсудить. Фамилию и отчество менять хочешь?       — Фамилию не хочу, — ответила Глаша. — А отчество… Мне без разницы. Могу и сменить.       — Лучше сменить, — сказала Машунька. — Чтобы сразу было видно сословие. И еще, Глашка: будь благоразумна. Хоть выпороть тебя больше в полиции не могут, отправить в сибирку к проституткам и бродягам вправе. Так что сперва думай, а потом что-то делай.       — Хорошо, — согласилась Глаша.       — И еще тебе приглашение пришло, — произнесла Машунька. — По-видимому, решение суда стало известно и родне Филатова, поэтому та бабушка тебя желает видеть с визитом. Пойдешь? Имеешь полное право как пойти, чтобы просто полюбопытствовать, так и не ходить, если не хочется. Просто напишешь ответ, что не можешь.       — Могу и сходить, — сказала Глаша и подумала. — «Наверное, там будет что-нибудь вкусненькое, поем хоть».       — Только одна просьба, Глаша, — уточнила Машунька. — Веди себя прилично, не позорь меня.       — Хорошо, мама, — ответила Глаша.       В воскресенье Глаша чуть принарядилась и отправилась с визитом. Не сказать, чтобы девушке хотелось увидеться с Филатовым, который, как она понимала, точно будет в доме, но желание поесть чего-нибудь вкусненького и, особенно, впервые в жизни нанести визит самостоятельно, без матери, было достаточно сильным.       Елизавета Георгиевна оглядела пришедшую гостью. Приличное пальто, хоть и видно, что недорогое, белый платок, светло-зеленое платье в коричневую клетку…       «Мать или из дворян, или дочь священника», — подумала женщина.       — Рада тебя видеть, Глаша, — произнесла Елизавета Георгиевна.       — Благодарю за приглашение, — ответила девушка.       В гостиной разговор продолжился.       — А с кем ты живешь? — спросила Елизавета Георгиевна.       — С мамой, — улыбнулась Глаша. — Моя мама дает частные уроки и занимается переводами.       — А другие родственники, они где? — продолжила женщина.       — Мама ушла от родителей еще до моего рождения, — ответила Глаша. — Потому что они не одобряли ее занятия нужным делом.       — Глаша, но ведь женщине и вправду не стоит зарабатывать на жизнь, разве что от нужды, — уточнила Елизавета Георгиевна.       — Я о другом: они не давали моей маме заниматься агитацией, — произнесла Глаша. — Мама всегда этим занималась и была вынуждена оставить это занятие только после того, как сменилось положение. Ей не хотелось мной рисковать.       Глаза Елизаветы Георгиевны округлились. Софья, которая с интересом слушала этот диалог, тоже донельзя изумилась.       — Мама была верным борцом за счастье народа, — сказала Глаша. — Она и в тюрьме была, и в ссылку ездила. А иногда ей удавалось откупиться в жандармерии. Ну вы же понимаете, о чем я.       — Лихоимство? — спросила женщина.       — Можно и так сказать, — ответила Глаша. — Когда домой к мужчине приходила, чтобы рассчитаться, а когда прямо и на столе в кабинете царская власть над мамой надругивалась.       Елизавета Георгиевна была донельзя шокирована и тем, что такое вообще могло произойти, и тем, что Глаша так легко об этом рассказывает.       — А в случае с Дмитрием Геннадьевичем мама вообще была вынуждена четыре раза пойти в номера — слишком тяжкое могло быть обвинение, — продолжила Глаша. — Но все обошлось. Да, конечно, неприятно, что суд признал маму виновной в греховном поведении и предписал пойти и исповедоваться, но и второго грешника тоже осудили.       Уже через час беседы Елизавета Георгиевна была готова на все, лишь бы выгнать новоиспеченную внучку, которая развернула настоящую агитацию с изобличением пороков жандармерии. И только вспомнив, что обычно визиты не стоит затягивать, чтобы не утомлять хозяев, Глаша предприняла попытку уйти, которая была на удивление сразу же поддержана.       — Глаша, а вы не думали никогда о том, чтобы пожить теперь и в другой семье? — спросила Софья.       — Вы что, Софи, я бесконечно предана своей маме и не имею никакого морального права ее оставить одну, — ответила Глаша.       Попрощавшись с хозяевами, девушка вышла на улицу.       — Софи! — выругалась Елизавета Георгиевна, едва Глаша вышла за порог. — Что это за предложения? А если бы она согласилась? Как ты могла спрашивать такое, не спросив меня первую?       — Maman [1], но ведь бедняжка не видела настоящей жизни! — воскликнула девушка. — Она не знает, как пользоваться столовыми приборами, грызла яблоко, будто дикий зверь — прямо откусывая от серединки. Намазывала варенье на кусок хлеба ложкой, пыталась намазать масло ножом для хлеба! Вы же видели, я ей как будто случайно намекнула на нож для масла, а она продолжила мазать хлебным. А что она говорит об устройстве общества… Димочка, frère [2], я же права? За такие слова и судить могут?       — За такие слова, sœur [3], на каторгу отправляют, — ответил Дмитрий. — Это уже не исправить другим обществом. Привязывать можно молодое деревце, которое только-только начинает расти, а не уже криво выросшее.       — Димушка, но ведь у юной мадемуазели вся жизнь впереди! — воскликнула Софья. — Она же пойдет на каторгу только потому, что mère [4] ее не смогла воспитать! Это же не ее выбор будет!       — Не все и не всех можно исправить, — произнес Дмитрий.       — Дмитрий, вот тебя-то точно уже не исправить! — возмущенно ответила Елизавета Георгиевна. — Ты, верно, мне скажешь, что хотел сделать так, чтобы несчастная не пошла под суд, но твое поведение! Не передать словами, насколько аморально!       — Но что вы от меня хотите, maman? — спросил Дмитрий. — Чтобы я взял и принялся воспитывать мадемуазель? Так вы меня ругать будете, как ругали papa [5], когда он нас с Софи наказывал. Вот только мы с Софи в крамолу не ударялись, в отличие от новоиспеченной дворяночки. Не спорю, может, если ее подержать в ежовых рукавицах, она и образумится, но кто сразу виноватым станет? Дмитрий. А не она.       — Доведете же до головной боли! — выругалась Елизавета Георгиевна и пошла к окну, чтобы немного постоять на свежем воздухе.       — Димушка, да она же будто озлобленный бездомный щеночек, который кидается на прохожих, думая, что защитит так себя, — сказала Софья. — Ей просто надо пожить в другом месте, в другой атмосфере… А ты о чем сразу? За каждую ошибку на хлебе и воде оставлять да пугать, что всыпешь хорошенько? А время от времени и бить, чтобы и вправду в следующий раз боялись?       — Вот ее-то, Софи, в отличие от нас, только так и надо воспитывать, — ответил Дмитрий. — Но mère, к счастью, тебя никогда не поддержит. Мадемуазель получила дворянское сословие — и пусть живет, как жила дальше, подальше от нас. Или ты что, хочешь каждый день смотреть, как мажут масло ножом для хлеба?       — Да у них, Димушка, верно и нож один для всего, — вздохнула Софья. — Бедная барышня, как же мне ее жаль!       — Я тебе уже предлагал, Софи, как можно пустить твою излишнюю сострадательность в нужное русло — поработай сестрой милосердия в больнице, — произнес Дмитрий. — Сразу же возненавидишь людей, а потом, когда бросишь это занятие, просто нормальной станешь. Какой и нужно быть.       — Mère не разрешит, да и мне, Димочка, дома очень хорошо, — ответила Софья. — Так что не пойду я никуда.       — Как знаешь, — сказал Дмитрий. [1] мама [2] братик [3] сестренка [4] мама [5] отец