Начальница гимназии

      Машунька повертела в руках записку, которую ей принес сторож.       «Мария Николаевна, срочно зайдите в гимназию, дело не терпит отлагательств», — эти строчки слишком пугали.       Версия у женщины была одна: дочь снова что-то натворила, ее будут отчислять, а от матери, по-видимому, потребуют деньги на ремонт гимназии.       «Так-то не ходить бы, — подумала Машунька. — Сама виновата — сама пусть и выслушивает. Вот только кто знает, а вдруг там что-то другое?»       Женщина оделась и пошла в гимназию. И только во время дороги Машунька поняла, что записка была без подписи и ей непонятно, к кому идти: классной даме, инспектрисе, начальнице.       «Значит, пойду к Аське», — подумала женщина.       Машунька вошла в гимназию, пришла в кабинет Аси.       — За что отчисляете? — спросила женщина.       — Да кто же тебе такое сказал-то? — удивилась Ася.       — Сердце подсказывает, — ответила Машунька.       — Плохо тебе сердце подсказывает, все куда хуже, — сказала Ася. — Твоя Глашка в гостях у Филатова, по-видимому, не стеснялась в выражениях. На нее дело возбудили. За оскорбление жандармерии.       — Ума хватило о царе не говорить, — то ли утвердительно, то ли вопросительно произнесла Машунька. — И какие шансы?       — У нее сообразительности не хватит сказать, что была пьяна, — ответила Ася. — Так-то не признаваться бы, пусть сами доказывают, как хотят, но ведь додавят же… А если докажут, что на трезвую голову и малолетней наивности здесь нет, то это тюрьма, Машунька.       — Отчислять будете после приговора? — спросила женщина.       — Да что ты заладила об отчислении? — удивилась Ася. — Зойка ни слова на эту тему не говорила.       — Еще не успела, — мрачно произнесла Машунька. — Она же Глашку не любит.       — То ли простить успела, то ли забыла, — ответила Ася.       Повисла пауза.       — Тебе бы адвоката хорошего, Машунька, — сказала Ася. — Кого-нибудь, как Зойкиного фабриканта защищал.       — Мне бы еще денег сначала, чтобы заплатить адвокату, — произнесла Машунька. — Сама же знаешь, что зарабатываю ровно столько, чтобы на пристойную жизнь хватало. А вот на другое уже не хватает. Я уже филатовские деньги на полгода вперед, можно сказать, распланировала: себе да Глашке платья бы пошили, платки можно новые купить. У меня такое чувство, что Варнецкий из солидарности — нечего политических баловать — присудил самый минимум по деньгам. Хотя я на это особенно и не рассчитывала, больше хотела отомстить да сословие чтобы Глашке пришло правильное. Вот знала бы, что так будет — ни в суд бы не пошла, ни в гости бы Глашку не пустила…       — Подожди Зойку, когда у нее уроки закончатся, она с тобой переговорить хотела, — ответила Ася.       — Скажет, что такие проблемные ученицы даже в частной гимназии не нужны, — сказала Машунька. — А в министерскую Глашку не возьмут. Что же, сама виновата.       — Да успокойся ты, она явно не об отчислении говорить собралась, — произнесла Ася. — Кстати, в церковь ходила-то каяться?       — Раз обязали — пришлось, — вздохнула Машунька. — Так-то можно было не ходить, а потом, если вдруг проверили, сказала бы, что поехала в церковь куда-нибудь подальше от города, но я решила, что не перетружусь. Пришла, говорю: «Здравствуйте, а вот пришла я, которая не ходила исповедоваться лет пятнадцать». Батюшка аж прослезился от счастья, что заблудшая душа нашла верный путь. Ну и все, сожаление о том грехе, в котором велено раскаяться, потом еще там что-то повспоминала — и свободна. Может, полчаса потратила, не больше. У меня, конечно, потом чесался язык сказать, мол, «напишите теперь записочку в суд, что я от исполнения приговора не уклоняюсь», но решила не язвить. К чему это? Отнеслись ко мне хорошо, помоями не полили — так зачем же мне ругаться?       Ася ничего не ответила. В тишине прошла пара минут, после чего в кабинет вошла Зоя.       — Мария Николаевна, — произнесла молодая женщина. — Кратко я знаю о фабуле дела Аглаи. Конечно, ситуация непростая, я больше о том, кто потерпевший, но, может быть, все можно будет как-то уладить миром. А если не получится — хотите, безвозмездно буду гражданским представителем. Все-таки, это вопрос не только Аглаи, но и чести гимназии.       — Большое вам спасибо, Зоя Михайловна, — ответила Машунька.       — Тогда часика в два пополудни мы можем пойти в жандармерию, — сказала Зоя.       Машунька и Зоя пришли в жандармерию. Пока Зоя пошла к следователю, Машунька натолкнулась в коридоре на Филатова.       — Совсем всякий стыд потерял, — начала женщина. — Нашел где-то какую-то статью, по которой сроду никого не судят, и счастлив.       — Стыд потеряла та, кто так воспитала обвиняемую, — ответил Дмитрий. — Но, как говорится, раз жандармерия берет взятки, в том числе и натурой, могу ее принять. На этот раз вообще как компенсацию, ибо я потерпевший.       — Или женился бы уже, или к проституткам ходил, раз невмоготу, — произнесла Машунька.       — Это к делу не относится, я говорю о варианте примирения с потерпевшим, — сказал Дмитрий. — Можем прямо сейчас где-нибудь найти место для уединения.       — Не дождешься! — воскликнула Машунька и отвесила Филатову пощечину.       Казалось, вдалеке коридора кто-то шел в их сторону, но Машуньке уже было все равно.       «А иначе никак, — подумала женщина. — Теперь, да еще и со свидетелем, и мне надо будет как-то выкручиваться… Может, и в номера недельку придется ходить…»       Шаги приблизились.       — Что здесь происходит? — раздался вопрос.       — Пристает, предлагает рассчитаться собой и проходу не дает! — в слезах воскликнула Машунька — перспектива хождений в номера представала в голове все четче и четче и единственное, чего хотелось, так это осветить эту ситуацию как можно ярче.       — Со мной пройдемте, — произнес мужчина.       Машунька подняла глаза на говорящего и увидела, что это, по-видимому, кто-то из начальства — звание было генеральское.       — Что касается дела, — начал мужчина, выслушав рассказ Машуньки. — Конечно, я готов помочь завершить его примирением сторон, пусть обвиняемая приносит извинения и просит прощения, как и сказано в Уложении, в присутствии свидетелей, но дочь вы просто обязаны дома наказать и в доступной форме объяснить недопустимость таких слов и все возможные последствия.       Машунька кивнула.       — А с офицером будет проведена беседа, — произнес генерал.       Буквально через десять минут в кабинет привели Глашу. Увидев мать, девушка разрыдалалась.       — Извиняешься перед потерпевшим, просишь прощения, возвращаемся домой, — произнесла Машунька.       Вскоре в кабинет пришел Филатов, Василий, Зоя. От такого количества людей, перед которыми придется позориться, Глаше стало нехорошо.       — Не виновата, ни в чем не виновата, ничего не говорила, извиняться не в чем, — кое-как взяв себя в руки, произнесла девушка. — Если готовы осудить невиновную, если подделаете доказательства — невиновная и в тюрьму пойду.       Глашу увели в камеру. Машунька вышла из кабинета, дождалась Зою.       — Мария Николаевна, — произнесла молодая женщина. — Я мельком ознакомилась с доказательствами — если не будет тех самых двух показаний свидетелей, то мадемуазель правильно сделала, что не стала позориться на всю жандармерию. Если же показания появятся… Даже не знаю тогда. Может быть, у Аглаи есть смысл спросить, что она-то хочет? Замять все или сделать дело максимально громким, чтобы все стало известно на всю округу. Да и, если уж на то пошло, будем упирать на то, что это не оскорбления, а констатация фактов. Так что не переживайте, сегодня продумаем линию защиты, попробуем упирать на то, что все было сказано по глупости и малолетству, поэтому до суда нужно выпустить мадемуазель на свободу, а там будет видно.       — Спасибо вам, Зоя Михайловна, — поблагодарила Машунька.