Начальница гимназии

      Глаша сидела за столом и листала тетрадь. Девушка была донельзя рассержена: она вчера выучила все, что только можно, а ее спросили только один раз, причем по словесности, к которой она подготовилась хуже всего и как следствие получила заслуженную тройку.       «А на завтра ничего не выучу — точно спросят, — подумала Глаша. — А мама за ноль вполне может и отодрать, одного дня без двоек маловато будет, чтобы она успокоилась».       Однако учить ничего не получалось — девушка думала о Софи и была разозлена на нее за то, что она вдруг перестала с ней искать общения.       «Что, неужели ей не понравилось, что я стол не накрыла по всем правилам этикета? — с раздражением подумала Глаша. — Вот и сиди тогда со своим братиком Димочкой, ешь строго по этикету, говори строго по этикету и считай, что все на свете так живут!»       Девушка пыталась вникнуть в суть урока, но у нее это не получалось. Мысли о Софи всплывали в самый неподходящий момент, чем раздражали Глашу.       — На все воля Божья! — вдруг отмахнулась девушка, закрыла тетрадь и легла на кровать. — Как говорится, выдерет мать, значит, так было суждено свыше.       Казалось, одна проблема была устранена — думать об уроках больше не было нужно. Однако Софи до сих пор никак не хотела выходить из головы Глаши.       «Живет, запертая в своих условностях, даже на кровати, верно, не может днем поваляться, бедненькая, — с легкой издевкой подумала девушка. — А я могу и в одежде в постель лечь, особенно, если мама не видит — не будет говорить, что так только свиньи и грязнули делают».       Вечер прошел легко и непринужденно. Ближе к ночи Глаша снова вспомнила о том, что ничего не выучила и чуть испугалась от возможных последствий, однако практически сразу же поспешила себя успокоить тем, что все, возможно, обойдется.       С утра все пошло совершенно не по тому плану, на который надеялась Глаша.       — Мадемуазель Гусельникова, выходите к доске и решайте примеры, — произнес математик.       Примеры были как раз те, которые совершенно не понимала Глаша. И если на прошлом занятии можно было надеяться на некоторые подсказки учителя, все-таки, тема новая, то на этот раз приходилось надеяться только на себя.       Учитель один раз чуть подсказал Глаше, а потом предоставил гимназистке возможность идти дальше самостоятельно. И уже в следующем шаге девушка ошиблась.       — Мадемуазель Гусельникова, исправьте ошибку, — сказал учитель.       Кое-как с помощью подсказок одноклассниц Глаша нашла то самое злополучное место в решении, однако следующий шаг снова был неправильным.       — Плохо, мадемуазель, видно, что вы ничего не учили, — начал математик.       «Единица», — подумала Глаша.       Вскоре эта оценка появилась и в журнале, и в дневнике гимназистки.       «Если получу сегодня хотя бы одну троечку, может, мама разжалобится», — подумала Глаша.       Однако буквально через полчаса в кабинет вошла начальница.       — Мадемуазель Гусельникова, — произнесла Зоя.       «Решила побить за две единицы подряд не по своему предмету? — с удивлением подумала Глаша. — Быстро же узнала. А как узнала-то? Неужели в коридоре было слышно, что говорил учитель?»       — Выйдите в коридор с вещами, — сказала начальница.       Глаша вздохнула и подумала:       «С уроков снимает? Или просто хочет побить без свидетелей?»       Девушка собралась и вышла в коридор. Увидев там человека в жандармской форме, Глаша опешила. Еще больше девушка опешила, когда жандарм подошел к ней и взял за руку выше запястья.       — Что происходит? — донельзя удивилась Глаша.       — На допросе все сама расскажешь, — ответил жандарм.       Глаша сидела в жандармерии и с ужасом слушала вслух донос, написанный на нее. Каждое слово донельзя пугало девушку, потому что царь, который болтался в петле, в компании Софи и в жандармерии представлялся совершенно по-разному. Однако больше всего Глашу пугало то, что она даже не представляла, как нужно действовать в подобной ситуации: гордо признаваться или отпираться до последнего. Машунька подобную тему ни разу не поднимала в разговорах с дочерью, а когда-либо подумать об этом самостоятельно Глаше не доводилось.       — Это глупый розыгрыш, — наконец, произнесла Глаша. — Разумеется, я ничего подобного не говорила никогда. Это же какой бред больного воображения! Да и, если уж на то пошло, ни одна приличная или неприличная барышня вообще не будет говорить чего-то подобного! Я о черенках сейчас. Тот, кто сочинял эту ерунду, мог бы придумать что-то более правдоподобное.       Подобную фразу Глаша слышала только один раз в жизни — от Игната. И тогда это выражение слишком не понравилось девушке, оставив какой-то неприятный и мерзкий осадок.       — Так не говорят, Игнат, нехорошо это, — Глаша впервые в жизни сделала замечание говорящему.       — Глаша, но почему «пошел нахуй» по твоему мнению вполне допустимая фраза, а это выражение столь ранило тебя? — удивился Игнат.       — Потому что так не говорят, это нехорошо, — ответила Глаша.       Больше от Игната Глаша не слышала это выражение, но в последнем разговоре с Софи, желая как можно эмоциональнее говорить о злодеяниях царя, девушка решила прибегнуть и к подобному высказыванию.       — Мадемуазель, у меня признаются все, не стоит запираться, — произнес Константин. — То, как будут проходить наши с вами встречи, зависит только от вас. Мы можем встречаться, будто знакомые, откровенно разговаривать обо всем. А можем встречаться исключительно ночью, с двух до четырех часов. А лучше с трех до пяти. И с вечера не поспать толком, и утром уже вставать пора. А здесь спать в дневное время вам никто не позволит. Мне может захотеться проводить допросы в шубе, а чтобы не было жарко, я открою настежь окна. А то, что вы замерзнете, уже не моя проблема — мне-то жарко будет, если я закрою их. Подследственных кормят едой из ближайшего трактира. А в трактире может не быть картошки или каши, вот принесут вам соленых огурчиков на ночь, а пить после ужина — ну это уже роскошь. И это я, мадемуазель, еще не рассказывал о незаконных методах получения признательных показаний, которые я не приветствую.       Глаша побледнела.       «Но даже если будут загонять иголки под ногти, всегда же можно промолчать, а на суде дело без доказательств, без признания до обвинительного приговора не дойдет», — мало веря себе, подумала девушка.       — Господин следователь, давайте разговаривать как знакомые, не тая ничего друг от друга, — начала Глаша, придумав неожиданный ход. — Мне очень хочется узнать, кто автор сего мерзкого опуса, чье больное воображение придумало сей бред!       — Это не мерзкий опус, а просто мерзкая правда, — ответил Константин. — Конечно, я не обязан говорить вам, кто выполнил свой гражданский долг, но раз вы желаете разговаривать, будто знакомые, отвечу вам — это Софья Геннадьевна Филатова.       «Софи!» — пронеслось в душе Глаши.       Девушку как будто обожгло, на душе стало необычайно больно.       «Логичное продолжение своего брата», — подумала Глаша и сказала. — Не стала бы, господин следователь, верить этой мадемуазели. Она просто фантазерка, которая живет в отрыве от реального мира. Но мне удивительно, что ее фантазия была не про то, что все люди в нашей огромной стране живут счастливо, а столь мерзкого характера. Мне до сих пор не по себе от ее слов про Государя!       — Не хотите, значит, мадемуазель, говорить, будто добрые друзья, — вздохнул Константин. — Что же, как вы ко мне, так и я к вам. Подумайте, может быть, вы что-то очень хотели сказать, но забыли? Совсем забыл сказать, оскорбления Государя — это от шести до восьми лет каторги. С учетом юного возраста и с учетом неискоренимого запирательства — лет семь. Подумайте, мадемуазель, не стоит ли вам признаться, облегчить душу покаянием — кто знает, может, и статью можно будет несколько смягчить.       — Константин Петрович, раз вы заговорили о смягчении статей, — Глаша попыталась улыбнуться и коряво накрутила локон на палец. — А какие есть другие возможности это сделать? Может быть, у вас дома, к примеру.       — Было бы у меня чуть меньше дел, мадемуазель, я бы обязательно возбудил бы еще одно о развратном поведении, — ответил Константин.       — И кто же в этом кабинете развратно мыслит? — Глаша попыталась изобразить глубочайшее оскорбление. — Я хорошо белю потолки и стены, не говоря уже о каких-то мелких поручениях.       — А у вас поза пошлая, — сказал Константин. — И вы меня от дел отвлекаете. Как только захотите признаться — сообщите об этом, вас приведут ко мне снова.       — Арестовываете? — удивилась Глаша.       — Именно так, — ответил Константин. — Сперва арест, потом каторга… В то время, когда ваши сверстницы будут выходить замуж, вы будете находиться в другом месте.       Глаша почувствовала, что вот-вот заплачет.       — Сколько денег? — спросила девушка.       — Опять начала от дел отвлекать! — воскликнул Константин. — На другую тему, кроме признания, разговаривать не желаю.       Закончив все дела с Глашей, Константин сказал сам себе:       — Завтра уже признается. Ночи без постельного белья хватит — не дура, поймет, что не просто так забыли его.