Начальница гимназии

      Большую часть дня Глаша провела в слезах. Каких-то здравых мыслей, как выкручиваться из ситуации, не было, на то, что Машунька наймет ей адвоката, надеяться не приходилось.       «Адвокат — это сколько денег надо? — думала Глаша. — И откуда они у мамы?»       Тем временем Ася, узнав о случившемся, сразу же пошла к Машуньке домой.       — Мария, — с порога сказала молодая женщина. — Плохо все у твоей дочери.       — Успеваемость? — сразу же спросила Машунька. — Так до экзаменов же обычно не отчисляют.       — Да не в успеваемости дело… — вздохнула Ася. — Твоя Глашка себе статью накопала. Оскорбление царя, каторжные работы.       — Где проговорилась и перед кем? — опешила Машунька.       — Она начала водить дружбу с Софьей Филатовой, а Софья Филатова взяла и донесла, — ответила Ася.       — Софья Филатова — это родня Филатова… — выдохнула женщина.       — Сестра, — уточнила Ася. — Какой-то настолько неразумный поступок! Я понять никак не могу… Сестре жандарма, который столько тебе сделал, наговорить такого, чего в приличных домах не говорят.       — Агнесса! — чуть возмутилась Машунька. — Я, конечно, не успела забыть, что вы — жена жандарма, но постарайтесь все-таки припомнить ваше прошлое. Что вы говорили-то?       — Я говорила, Мария, многое, — ответила Ася. — О ликвидации царя, о смене строя. Но о трупе, который должен валяться в канаве с торчащим черенком от лопаты, я не говорила никогда.       Женщина опешила от подобных высказываний.       — Уже отчислена или еще не успели? — спросила Машунька.       — Начальница не считает для себя нужным отчислять до суда, — сказала Ася. — А после суда, если он плохо закончится, документик состряпают быстро.       — Ася, — чуть неуверенно начала Машунька. — Спроси у начальницы, не желает ли она подзаработать гражданским представителем. Сама понимаешь, на адвоката денег нет.       — Начальница как будто знала, что ты такое спросишь, и сказала, что боится, что после ее защиты жандармерия и второе дело откроет — тоже за оскорбление царя и жандармерии, — ответила Ася. — Так ты подойди к ней, попроси лично. Может, лично отказать не сможет.       — Стыдно, — вздохнула Машунька.       — Да не в этом дело, ты только под горячую руку не попадись, — произнесла Ася. — Может, лучше завтра подойти. Хотя до завтра твоя Глашка может таких показаний понадавать, что и адвокат не поможет…       Молодая женщина немного помолчала и сказала:       — Сегодня жандармерия к начальнице приходила и к инспектрисе. Спрашивать, как такое допустили в своих стенах.       Сразу после ареста Глаши, прекрасно понимая, что теперь уже ее допрос как начальницы — только дело времени, Зоя написала записку Эльвире Марковне, чтобы та пришла в гимназию.       — Зоя, вот поэтому я и не хотела быть инспектрисой даже «для галочки» — разговаривать будут совсем не для галочки, — произнесла Эльвира Марковна, придя к невестке. — Вопрос к тебе такой: мадемуазель отчислена?       — Если будет обвинительный приговор суда, связанный с каторжными работами, тогда отчислю, — ответила Зоя. — Либо если в тюрьму надолго отправят. За пару месяцев тюрьмы отчислять не планирую.       — Не понимаю тебя, Зоя, — сказала Эльвира Марковна. — Вот сейчас очень хороший повод для отчисления.       — Поведение гимназистки вне стен заведения — не моя забота, — произнесла Зоя. — И увязывать ее учебу здесь и то, что произошло в других стенах, не намерена.       Молодая женщина чуть помолчала и продолжила:       — Свое исключение за замужество и ваше увольнение за Володечку я простить не могу. Сама тоже не намерена повторять ошибки других. Благо, заведение частное, все будет так, как я пожелаю.       — Терпения тебе в разговоре с жандармерией, — ответила Эльвира Марковна.       Разговор с жандармом, произошедший уже вскоре, был коротким и малоэмоциональным.       — В стенах гимназии мадемуазель не позволяла себе подобных высказываний, — произнесла Зоя. — То, что творится за пределами заведения — не моя забота. Мадемуазель нарушила закон — доказывайте это, я вникать в чужие хлопоты не планирую.       Нечто подобное жандарм услышал и от Эльвиры Марковны.       — Передайте начальнице, что отчислять учениц можно и задним числом, — напоследок сказал жандарм.       — Вам надо — вы и говорите, — ответила Эльвира Марковна.       Вечером Глашу снова повели на допрос. Девушка не знала, что к этому моменту Машунька уже успела прийти к Зое, убедить ее «помочь малолетней идиотке, которая не понимает всю тяжесть своего положения», пообещать непременно выдрать дочь, как только она вернется домой, и услышать в ответ сначала просьбу обойтись словами, а потом, уже после похода в жандармерию, сожаления о том, что мадемуазели может помочь только чудо.       — Здесь даже донос составлен не от Филатова и явно неграмотно, такое чувство, что не под диктовку, — произнесла Зоя, вернувшись из жандармерии. — Мария Николаевна, Аглая просто не поняла, с кем стоит откровенничать. А показания свидетеля, который слышал от сестры подробнейший пересказ этого диалога, тоже никуда не деть, к сожалению… Мои слова о том, что Филатов просто мстит своей новоявленной дочери за ее появление по приговору суда, следователя оставили совершенно равнодушными, он не поверил в то, что Филатов мог сам быть инициатором этого доноса.       — На каторгу отправят? — вытерев слезы, спросила Машунька.       — С учетом возраста, больше думаю, что в тюрьму, — ответила Зоя. — Года так на четыре…       Машунька снова вытерла слезы.       — Ваша дочь выбрала, как мне кажется, достаточно верную позицию — она призналась в том, что ругала жандармерию и, особенно, Филатова, но отрицает слова о царе, — произнесла Зоя. — Надо будет попробовать списать слова о Филатове на просто высказывания об отце.       Вечером этого же дня Глашу снова привели на допрос. Решив, что ей стоит принять позицию, будто на нее пытаются навесить слишком много, девушка сказала:       — Я ругала своего отца, конечно, упоминая то, где он служит. Но о царе не было ни слова. Это его наговоры, попытки очернить мое доброе имя.       Константин еще долго пытался беседовать с Глашей, однако девушка упрямо стояла на своем: она ругала исключительно Филатова.       «Это еще хорошо, что я листовки не начала составлять и их не нашли в какой-нибудь моей тетради, — подумала Глаша. — Вот как я могла ей довериться? Насколько же обманчива внешность!»       Все выходные Глаша провела в камере. Вечером воскресенья Софи, не получив ответа на письмо с предложением встретиться, пришла в дом Глаши.       «Она, верно, обиделась на то, что я пренебрегла ее гостеприимством и так спешно ушла», — подумала девушка и постучала в дверь.       — Кто там? — со слабой надеждой увидеть Глашу, спросила Машунька.       — Аглая, это я, Софи, — ответила девушка.       Машунька открыла дверь.       — Аглая, благодаря вашему доносу, сейчас находится в жандармерии и совсем скоро ее приговорят к каторжным работам, — произнесла женщина. — От шести до восьми лет. Можете радоваться, ваша бумага достигла цели.       Софи с удивлением заметила, что перед ней закрылась дверь, после чего, вдруг все осознав, девушка помчалась к брату.       — Дима! — с возмущением воскликнула Софи. — Дмитрий! Вы предали меня!       — В чем дело, Софи? — спросил Дмитрий. — Что произошло?       — Вы не ходили к maman и не планировали к ней пойти! — воскликнула Софи. — Когда я вас вчера спросила, что она вам сказала, вы что ответили? Что maman не в настроении. Вы не имели намерения к ней пойти! Вы лгун, Дмитрий!       — Софи, милая сестра, не стоит бросаться столь серьезными обвинениями, — ответил Дмитрий. — Кроме того, как я мог оставить это злодеяние мадемуазели без внимания?       — Дмитрий, этот обман останется исключительно на вашей совести! — в слезах произнесла Софи. — А я завтра же пойду в жандармерию и признаюсь в своем грехе.       — Софи, милая сестра, я даже не буду говорить о том, что вы опозорите навечно честь нашей фамилии, — начал Дмитрий. — Но после сего инцидента вас ведь никто замуж не возьмет. Вы навечно опозоритесь из-за этой минутной слабости.       — Дима, — ответила Софи. — Хороший человек поймет, как я заблуждалась, а потом раскаялась, и не будет попрекать меня этим. Да и, если мне суждено понести осуждение в свете, то я хотя бы буду честна перед собой, перед своей совестью. Я не должна стать виновницей осуждения невиновной.       — Не невиновной, Софи, а просто честной подданной Империи, которая донесла на совершившую тяжкое преступление против священной особы Государя! — произнес Дмитрий.       — Она еще ребенок, Дима, который просто не понимает, что творит, — сказала Софи. — Все, что можно с ней сделать за эти слова, так это запереть на неделю в комнате!       — Она не ребенок, Софи, она уже закоренелая преступница, — ответил Дмитрий. — Софи, милая сестра, вот не хотел я этого говорит, видит Бог, но я о тебе переживаю же! Тебя, моя милая Софи, осудят за твою неуместную доброту. Статья 261, арест от трех недель до трех месяцев. И это при условии, что удастся доказать твою непомерную наивность. Иначе ссылка, Софи. От года до двух лет. И если в первом случае мне, может быть, как-то удастся похлопотать за тебя, чтобы ты могла это время провести под домашним арестом, то во втором случае, Софи, ты отправишься прямиком в край преступников.       — Значит, на то воля Божья, — произнесла Софи. — Значит, Ему так будет виднее.       — Софи, — произнес Дмитрий. — Я не позволяю тебе идти в жандармерию. Не позволяю губить свою судьбу и мою карьеру.       — Если я погубила свою судьбу, то сделала это уже ранее, когда поверила тебе, Дима, — ответила Софи. — Поверила тебе, брат. А теперь у меня только один выход — признаться во всем, помочь мадемуазели, а если Господу будет угодно, чтобы меня судили — что поделать, это жизнь.       — Ты не понимаешь, Софи! — удивился Дмитрий. — Ты же навечно останешься никому не нужной невестой!       — Зато буду старой девой с чистой совестью, — произнесла Софи. — А, может быть, и найдется хоть один добрый человек, который простит мне этот невольный грех.       — Софи, я сообщу обо всем maman и попрошу запереть тебя в комнате за непослушание, — отчаявшись, сказал Дмитрий.       — Дима, узнав правду, maman будет больше рассержена на тебя, — ответила Софи. — Как жаль, что тебя уже в комнате не запереть!       Девушка вздохнула:       — Когда-нибудь, Дима, ты поймешь, что я была права в своем намерении…