Начальница гимназии

      Софи сидела под домашним арестом второй день. Если не считать тягостных воспоминаний о вчерашнем скандале, все остальное практически не огорчало девушку: в комнате было много книг, а уже на второй день вместо хлеба и воды ей принесли все то, что ела и остальная семья.       Чуть-чуть было стыдно за вчерашнее поведение, когда она в слезах просила мать прекратить наказание, обещая больше никогда так не поступать, однако на эту тему Софи предпочитала не думать.       «Будто совсем маленькая, крики и слезы устроила», — подумала девушка и взглянула на часы — совсем скоро должен был прийти учитель.       — Monsieur le maître [1], я хочу узнать, кто такие коммунары, — произнесла Софи, едва начался урок.       — К чему вам такие познания, мадемуазель Софи? — спросил учитель.       — Раз вы посчитали нужным, чтобы я выучила наизусть это стихотворение, я должна понимать, о чем оно, — ответила девушка. — Иначе к чему было учить именно это стихотворение?       — Мадемуазель Софи, коммунары — это люди, которые решили свергнуть прежний социальный строй в пользу, по их мнению, лучшего, — сказал учитель.       — Они поступили правильно или неправильно? — продолжила Софи.       — Мадемуазель Софи, я всего лишь учитель, а не политик, — аккуратно обошел эту тему учитель. — Стихотворение вам было дано для того, чтобы познакомиться с французской литературой и увидеть еще раз ценность верности друзьям и умению держать свое слово. Позвольте спросить, почему вы сегодня, скажем так, столь жестки в своих высказываниях? Для вас такого не было характерно. Что-то произошло?       — Я просто хочу узнать чуть больше о тех, кто были героями стихотворения, — ответила Софи, чувствуя легкий стыд за то, что высказывалась, по ее мнению, излишне жестко. — Да и вы, maître [2], не зря же мне задали учить именно это стихотворение.       — Софи, моя цель — просто познакомить вас с французской литературой, — произнес учитель.       Вечером этого же дня за ужином Дмитрий, подумав, обратился к матери:       — Maman, поймите меня правильно, но, повспоминав некоторые ситуации из службы, я пришел к выводу, что лучше не фиксировать внимание Софи на ее дурном проступке и сделать вид, будто ничего не было. Я не хочу, чтобы у Софи появился излишний непохвальный интерес к данной теме.       — У Софи этот непохвальный интерес уже появился, — ответила Елизавета Георгиевна. — А что ты предлагаешь, Дима?       — Забыть эту ситуацию, будто ее не было, — сказал Дмитрий. — Окончится время наказания — вообще ни разу не напоминать о произошедшем. Постараться как-то переключить ее внимание на другое. Я думал, не стоит ли вообще просить вас освободить Софи от наказания, но после решил, что не стоит.       — Хорошо, Дима, я не буду больше говорить с Софи о ее проступке, — произнесла женщина. — Но с тобой-то говорить можно? Как ты посмел вот так обмануть сестру?       — Это тоже моя служба на благо империи, — ответил Дмитрий. — Ведь и личные письма, если нужно, подпечатывают и прочитывают.       — Дима, ты поступил нехорошо, — повторила Елизавета Георгиевна. — Нельзя так поступать.       — Maman, в ином случае я бы не смог убедить сестру явиться в жандармерию и дать показания, — сказал мужчина. — Она бы просто не стала доносить.       — Я могу ее понять, так как сама не в восторге от того, что мадемуазель отправится на каторгу, — произнесла Елизавета Георгиевна. — Безусловно, она совершила злодеяние, но стоит ли равнять поступки малолетней девицы и взрослого человека?       — Maman, можете не беспокоиться, судья тоже задастся подобным вопросом, поэтому вряд ли стоит ожидать именно каторжных работ в приговоре, — ответил Дмитрий. — Уверен, что речь пойдет о тюрьме.       — Дима, я не считаю, что ты поступил правильно, — продолжила женщина. — Не считаю. Ты и свою честь опозорил. Потому что, как ни крути, твоя дочь пойдет под суд.       — Данная девица, maman, мне никто, я всего лишь плачу ее матери то, что определил суд, — сказал Дмитрий. — Я всего лишь отвечаю за свой поступок, воспитание мадемуазели — исключительно дело ее матери.       — Но светским сплетникам рот будет не заткнуть, только ленивый не будет обсуждать то, что дочь Дмитрия Филатова осуждена за оскорбления Государя, — вздохнула Елизавета Георгиевна.       Вернувшись на следующий день домой на обед, Дмитрий сказал матери:       — Maman, Софи сегодня надлежит явиться в жандармерию для дачи показаний.       — Что поделать, пусть идет, — вздохнула женщина.       Не дожидаясь обеда, Дмитрий пошел в комнату сестры.       — Sœur [3], сегодня я провожу тебя в жандармерию, чтобы ты могла дать правдивые показания, — начал мужчина. — Константин Петрович желает видеть тебя.       — Я наказана, frère [4], и не вправе покидать эту комнату, — ответила Софи.       — Для жандармерии существуют исключения, — произнес Дмитрий.       — Я не хочу, Дима, ехать туда, — сказала Софи. — Если я обману, то сама пойду под суд за оскорбление Государя, а если скажу правду — осудят мадемуазель.       — Софи, chère sœur [5], ты — верная подданная империи, ты не должна покрывать злодеяния, кем бы они ни были совершены! — воскликнула Дмитрий. — И если для раскрытия злодеяний приходится прибегать к не самым удачным методам, если говорить о моральной стороне вопроса, то нужно тоже входить в положение.       Софи вместе с Дмитрием пришли в жандармерию.       — Только не обманывай Константина Петровича, Софи, иначе тебя на каторгу отправят, — напоследок сказал Дмитрий.       Софи промолчала. Девушка тяжело вздохнула и вошла в кабинет следователя.       — Софья Геннадьевна, и все же я хочу получить от вас правдивые показания, — произнес мужчина. — Что вы можете сказать по данному делу?       — Константин Петрович, буду откровенна, — вздохнула Софи. — Дело в том, что я очень хотела, чтобы мой брат, Дмитрий, забрал в нашу семью для воспитания свою дочь Аглаю. Поэтому я и рассказала ему, что именно Аглая говорила о Государе и жандармерии. Дмитрий обманом заставил меня написать эту бумагу, солгав, что все это пишется для разговора с матерью. Я поверила ему.       После допроса Софи Константин пришел к начальству.       — Дело практически готово для передачи в суд, — произнес мужчина. — Но мне не дает покоя другая мысль: руками жандармерии Дмитрий Филатов намерен избавиться от дочери, которая ему не нужна. Мне неприятно осознавать, что все это затеяно не для торжества справедливости, а для своих мелких корыстных целей. В целом, дело можно закрыть без особых нарушений, если пропадет один из листов, где Государь упоминается прямо. Остальные фразы со словами «он» или «его» можно свести к жандармерии. Статью 2015 и оскорбление родителей я здесь не вижу, кроме того, очень высока вероятность того, что суд тоже примет эту позицию: какой это отец, если он не принимал участия в воспитании дочери? Все сведется к оскорблении жандармерии и публичному извинению и штрафу. Маловероятно, что суд не признает это высказываниями по невежеству, все-таки, возраст к подобному располагает. Да и какой общественный резонанс будет — жандармерия вместо того, чтобы заниматься преступниками, делает звания на малолетних девицах!       — Дело необходимо закрыть иначе, без потери бумаг, — ответил начальник. — Я подумаю, как лучше поступить. [1] господин учитель [2] учитель [3] сестра [4] брат [5] дорогая сестра