Начальница гимназии

      Машунька сидела у Дуси и впервые за все это время решила поплакаться на судьбу бывшей товарке:       — …и эта малолетняя революционерка нет бы что-то достойное придумала! Она в разговоре с жандармской сестрой решила поагитировать. И что? И правильно, эта самая жандармская сестра на нее доносит.       Женщина вытерла слезы.       — Мне уже сказали, что по малолетству на каторгу не отправят, — продолжила Машунька. — Но за что она в тюрьму пойдет? Ни за что! Она вообще ничего не успела сделать, первый опыт и вот такой! Нет, у нее был еще один неудачный опыт, когда она хотела склад геллеровский сжечь под эгидой благого дела, но первая агитация вот так закончилась… Ей сейчас надо мир познавать, делать какие-то выводы о нем, а не в тюрьме время проводить!       — В тюрьме и в старшем возрасте делать нечего, — ответила Дуся. — Что тут сказать? Ищи адвоката и деньги на оплату его трудов. Я занять кой-чего смогу, может, другие не останутся в стороне. По такому делу хоть год отдавай, я слова против не скажу. А там вообще видно будет, сколько одолжу, а сколько просто подарю.       — Нехорошо как-то, — вздохнула Машунька.       — Нехорошо четырнадцатилетних барышень в тюрьму сажать! — выругалась Дуся. — И вообще, между нами говоря, восхищаюсь, как ты не побоялась вообще Глашу родить! Зная, что каждый, кому не лень, будет пальцем в этот факт тыкать! А то, как ты не побоялась ткнуть потом Филатова в его грех, вообще блестяще! Деньги хоть теперь платит?       — Судья был Варнецкий, поэтому присудил самый минимум, — ответила Машунька. — Потому что незачем этих политических баловать. Может, Асадчий ориентировался бы не на то, что мать работает, а на то, что отец приличное жалование получает. Хотя ты же прекрасно понимаешь, что не в деньгах дело.       — Да понимаю я… — вздохнула Дуся. — Бедная деваха, в полиции так опозорили… К четырнадцати годам от проклятой царской власти так натерпеться… К шлюхам приравняли! К бродягам каким-то!       — А теперь жандармерия сделает себе новые звания на Глашке — шутка ли, так легко дело раскроют! — воскликнула Машунька. — И, главное, какое!       Женщина тяжело вздохнула и вытерла слезы.       — Может, папироску? — спросила Дуся.       — Может, и папироску, — ответила Машунька. — Может, и две сразу — а что, раз курить, так уж чтобы наверняка взяло!       Женщина взяла папироску, подожгла ее, затянулась.       — Жалко Глашку, — вздохнула Машунька. — Вот так влипнуть… Ни за что ни про что!       Известие о том, что ее желают видеть в жандармерии, пришло неожиданно. Услышав подобное, Машунька чуть опешила.       «Неужели будут деньги предлагать дать? — подумала женщина. — Или… Филатов захочет другого?»       Вздохнув, Машунька пошла в назначенный кабинет.       — Мария Николаевна, — начал жандарм. — Думаю, я буду прав, когда скажу, что вам бы хотелось помочь дочери.       — Да, вы правы, — ответила Машунька.       — Я предлагаю вам такой вариант: жандармерия отпускает вашу дочь вовсе, а вы, на правах матери, ее хорошенько наказываете, чтобы она забыла все свои преступные мысли, — сказал жандарм. — К примеру, в чулане на недельку заприте. Ну или как вам там материнское сердце подскажет. Потому что если мадемуазель еще раз попадет в эти стены — забытое дело может снова воскреснуть.       — Что от меня требуется? — спросила Машунька.       — Честное слово, что дочь будет наказана, — ответил жандарм.       — Что еще? — продолжила женщина.       — То, что вы попытаетесь исправить поведение дочери, чтобы подобное не повторилось, — сказал жандарм.       — Хорошо, — кивнула Машунька. — Что-то еще?       — Ну поблагодарить можете, — ответил жандарм.       — В размере? — уточнила Машунька.       — В размере слово «спасибо», — сказал мужчина. — Мария Николаевна, посмотрите правде в глаза: вот пришел кто-то наводить порядок в доме, где хозяйничают крысы, мыши, клопы и тараканы, потолок и стены черные, а на полу вековой слой грязи. И подходит он к оконному стеклу, давит комара и хвастается этим. Что скажет и тот, кто его нанял, и просто прохожие? Явно же скажут, что незачем хвастаться ерундой?       Аллегория была более чем понятна. Чуть оскорбившись, что Глашу сравнили с комаром, а ей, по-видимому, в этой картине мира отвели роль сбежавшей за пределы дома мыши или таракана, Машунька произнесла:       — Большое вам спасибо!       Все еще допуская такой вариант, что теперь ей назначат время и место, куда нужно будет прийти, чтобы отблагодарить благодетеля, женщина услышала слова жандарма:       — А теперь забирайте дочь.       Глаша сидела в камере и безучастно смотрела в окно. Мысль о том, что ей так придется просидеть еще года четыре, пугала и заставляла думать хоть о чем, лишь бы не о будущем. Однако другие мысли в голову не шли, читать тоже не хотелось.       Раздался звук открывающейся двери. Девушка невольно повернула голову к выходу.       — На выход, — произнес жандарм. — С вещами.       — Куда? — опешила Глаша.       — Вешать будут, — пошутил мужчина. — Что, испугалась? С утра вешают. К матери тебя отправляют.       «Последнее свидание перед судом, — подумала Глаша. — В тюрьму, верно, потом сразу переведут».       Дрожащими руками девушка собрала немногочисленные вещи, после чего вышла в коридор.       Невольно напоследок Глаша обернулась, чтобы убедиться, что ничего не забыла.       — Что смотришь? — спросил жандарм. — Так понравилось, что остаться хочется?       Девушка промолчала. Ссориться не было желания, кроме того, по рассказам других людей Глаша хорошо помнила, что за подобные пререкания можно было отправиться в карцер, чего девушке совсем не хотелось.       Увидев мать, Глаша расплакалась. Девушка не представляла, что можно и нужно сейчас говорить. Поняв это замешательство, Машунька сказала:       — Домой пошли.       До самого последнего момента девушка не была уверена в том, что это не шутка. И только войдя в дом, Глаша спросила:       — Как у тебя взяли деньги или не деньги, если у меня не взяли?       — Такую дурную башку даже жандармерия пожалела, — ответила Машунька. — Отпустили под честное слово, что накажу. Поэтому, Глаша, сегодня уж без пряников. Завтра все можно.       Глаша не верила тому, что говорит матери.       — Сколько заплатить пришлось? — спросила девушка.       — Я же говорю: нисколько, — ответила Машунька. — Пожалели такую дуру. Решили, что незачем делать на таких мадемуазельках новые звания.       Женщина повела дочь на кухню. Осмотрев стол, Машунька сказала:       — Глаша, я передумала. Не без пряников сегодня. Без вон тех остатков печенья.       Глаша посмотрела на недоеденное печенье и подумала:       «Это хорошо, что хоть не обругала до сих пор…»       Однако в глубине души Глашу бы устроил любой вариант, лишь бы вернуться домой. Вариант, в котором мать подняла бы на нее руку, а потом не выпускала из дома, девушку устроил бы тоже. На такой радостный прием Глаша даже не надеялась.       — Глашенька, — вздохнула Машунька, радуясь, что дочь вернулась домой. — А вот с тебя честное слово, что больше таких глупостей творить не будешь. И с мадемуазелью чтобы больше никаких дел не имела. И с Филатовым. Поняла меня? В жандармерии мне сказали, что еще раз попадешься — вспомнят об этом деле. А там уже все практически готово для передачи в суд.       — Как удалось не передавать дело? — спросила Глаша. — Как так вообще получилось?       — Мадемуазель переписала донос без прямого упоминания царя, — ответила Машунька. — А тебе, Глаша, я скажу так: еще раз повторишь что-нибудь подобное, только с другими людьми — я тебя так отдеру, что Филатова вспомнишь! Я же говорила, Глашенька, что не стоит тебе дел иметь с этим человеком: он тебя спровоцирует, а ты попадешься на провокацию. Я тебе, Глаша, потом обязательно расскажу, как нужно агитировать, как это правильно делать и, что самое главное, перед кем можно откровенничать, а перед кем нельзя.       — То говорила, что отдерет, что я Филатова вспомню, то говорит, что всему научит, — удивилась Глаша.       — Поэтому и научу, чтобы так больше не говорила, — произнесла Машунька.       Глаша немного помолчала и, решившись, спросила о том, что интересовало ее в те редкие моменты, когда перед глазами не маячил обвинительный приговор:       — Мама, я же исключена из гимназии?       — Не исключена, — ответила женщина. — Начальница пожалела тебя. Сказала, что отчислит только после приговора к тюремному заключению. Поэтому, Глаша, чтобы вела себя соответствующе.       — Конечно, мама, — Глаша вздохнула. — Конечно… Я буду учиться на должном уровне.       — Хотя бы без двоек, — произнесла Машунька.