— Эмма, я должна тебе кое-что рассказать, обещай, что это останется лишь между нами. Это по поводу Зонтика.
— Чувствую, разговор будет долгим.
Я трясу головой, отгоняя воспоминания. Я стараюсь не смотреть в сторону комнаты. Перевожу взгляд на своё отражение. Синяки под глазами стали больше, нужно будет поспать, и… О, нет. Опять. Я беру свою сумку с тумбы в поисках носового платочка. Так, салфетки, таблетки, бинты, а вот и он. Я достала на свет небольшой розовый платочек в красных разводах. Когда-то он был белым, таким же белым, как и моя «прошлая» жизнь. Однако сейчас моя жизнь не кроваво-красная, подобно этому памятному платочку, а серо-серо-серо… какая? Я стираю платочком тёмную кровь, текущую из носа. Шмыгаю носом и кладу платочек обратно.— Клео, то, что ты делала, ужасно!
— Я просто пыталась помочь!
Я открываю дверь. Поворачиваюсь, всматриваясь в темноту, окутавшую квартиру, помимо коридора, и трясу головой. Выключатель щёлкает, и коридор тоже тут же погружается во тьму, как и остальная квартира.— Не удивлюсь, если он сбежал не от них, а от тебя!
В подъезде прохладно. Каждый мой шаг отдаётся эхом от стен. Они настолько громкие, что мне невольно подумалось, что своими шагами я скоро разбужу весь дом. Надеюсь, что это не так.— Но я же хотела как лучше!
— Лучше? Лучше для кого? Вы оба страдали из-за этого!
Я вдыхаю прохладный сырой воздух. Улицы окутал утренний туман. Из-за этого почти все горизонтальные поверхности были украшены капельками росы.— Я поняла это, когда стало уже слишком поздно.
Многоэтажки сливаются в одно длинное серое пятно. Небо заволокли облака.— А что тут происходит?
Серые дома. Серые облака. Серая земля. Серая жизнь. Автобусная остановка немного продувает. Сейчас, стоя на одном месте продолжительное время, холод ощущается гораздо острее. Я дую на свои мозолистые ладони. Как холодно.— Феликс, не мешай!
— Феликс, уйди, не до тебя сейчас!
Я всматриваюсь. Где-то в далеке маячит такой же серый автобус.— Феликс, иди спать.
— Что?
В автобусе всего ничего народу. Один из них — сонный кондуктор, который чуть ли не засыпает на своём месте. Ещё пара бабушек, неизвестно куда собравшихся в такую рань. Быть может, на рынок. Неважно. Мне надоедает смотреть на людей внутри автобуса, и я перевожу взгляд на открывшиеся пейзажи за окном. Пока что за окном ещё редко мелькают крохотные частные домики. Но позже и они окончательно пропадают из виду, сменяясь на огромные поля.
— Знаешь, я ожидала, что когда расскажу о своих проблемах кому-то близкому, то мне станет легче.
Я ошиблась.
После поля сменились на лес. Лес стоял то на небольшой пригорке, то спускался ниже, в овраги, настолько, что были видны лишь верхушки деревьев.— Эмма…
— Не-не-не! Нет! Не смей, иначе я…
— Что? Что ты сделаешь?!
Спустя время автобус останавливается у поворота, около тошнотворно серого цвета остановки с крышей, что наполовину развалилась. Эта остановка, наверное, была построена ещё в нераспавшемся Советском Союзе, раз её почти забросили и не собирались восстанавливать. Я смотрю на грунтовую дорогу, уходящую далеко вдаль. Я всматриваюсь вслед автобусу, когда он уезжает. И, вздохнув полной грудью, начинаю свой путь по дороге.— Ты изменилась. Ты уже не та, которую я когда-то знала.
Под ногами лишь земля и камни. Раньше по ним было больно ходить, они постоянно впивались в подошву, и каждый шаг отдавался острой болью. Но сейчас камни были втоптаны в землю людьми и проезжающими здесь машинами.— Что с тобой стало?
Вдалеке показалось большое серое здание. Серое?.. Серое. Почему так много серого в моей жизни?— Забудь.
На стойке регистрации уже сидит кто-то. Кто-то что-то говорит, но я пропускаю чью-то речь мимо ушей. Я лишь жму плечами. В раздевалке одиноко мигает лампочка.— И, Эмма…
От стен отражается стук моих каблучков о плитку. Такой же громкий, как тогда, в подъезде. Такой же одинокий. Такой же пустой и бессмысленный. Серые стены чередуются с такими же серыми дверьми. Я не обращаю на них внимания. Всё до единой остаются без моего внимания. Кроме одной. Я останавливаюсь. Вглядываюсь вглубь комнаты.— …Прости.
Если сможешь.
Я утираю слезу и продолжаю свой путь по бесконечным, но знакомым до боли коридорам этой чёртовой больницы. Я не забуду, как этой ночью сидела на кровати Феликса и мягко поглаживала его по волосам злакового цвета. Не забуду ощущение его мягких волос между пальцами. Как тихо шептала ему: — Не переживай, я справлюсь сама. А ты пригляди за Эммой, хорошо? Не заставляй её плакать, ей и так тяжело, — я говорила это с лёгкой улыбкой на губах. — Твоей вины здесь нет… в отличие от меня. Феликс ничего не ответил, лишь продолжил тихонько сопеть. — Вот и чудно, отдыхай, солнышко, всё будет хорошо, — я провела пальцами по этим золотистым волосам в последний раз. Я чувствовала висящий на моём сжатом сердце камень, пока говорила спящему Феликсу столь неправдоподобные слова. Слова, в которые я бы очень хотела верить, но не могла, даже лишённая холодного рационализма при своём необычном рождении. Треск. Больно. Как же больно. Как же… серо.