***
Последняя неделя семестра протекает медленно. Римус может выделить три события, которые впечатались в его памяти. Первое состоит из того, что одна из одиннадцатиклассниц подходит к нему вся в слезах после того, как получила результаты своего пробного экзамена. Римус отдаёт ей свою последнюю плитку шоколада и успокаивающе поглаживает её по спине, даря ей самые утешительные слова, на которые он только способен, и заверяя, что она всегда может обратиться к нему за дополнительной помощью или за утешением, и он всегда выслушает её, что, кажется, немного успокаивает её. Второе заключается в том, что девушка, живущая по соседству, обычно приглядывающая за его кошкой во время Рождества, в этом году не сможет этого сделать, так как её родители подготовили для неё сюрприз в виде поездки в Испанию на каникулы, чтобы навестить семью, что, честно говоря, было довольно раздражающе, с учётом того, что Римус не мог больше никого найти, а он не хотел везти Поппи через весь Уэльс. И он даже не может попросить Джеймса и Лили, и всё из-за третьего события, которое звучит как: — Мы едем в Джайпур! Это первое, что Лили ему говорит во время обеда в четверг. — Вы что? — спрашивает он. Она сияет. — Чтобы навестить бабушку с дедушкой Джеймса во время каникул. — продолжает она. — Монти сделал сюрприз Эффи, купив билеты для всех нас! Она не навещала своих родителей уже несколько лет. Гарри их никогда даже не встречал. Джеймс на седьмом небе от счастья. — Боже мой! — восклицает Римус. — Я так счастлив за вас! — Спасибо. — говорит она, улыбаясь от уха до уха. — О, и они самые потрясающие люди. Я так рада, что Гарри наконец-то встретит их. Эффи заплакала, когда получила билеты. Она, конечно, хотела бы вернуться навсегда, но со всеми денежными конфликтами, понимаешь… Она, на самом деле, думала Монти ей изменяет, — смеётся Лили, ковыряясь в своей еде, слишком занятая своим оживлённым рассказом, чтобы есть. — потому что он всё время откладывал деньги и прятал их куда-то, где она не могла их найти. Она думала, что он покупал другой женщине украшения и различные подарки, но всё было ради этого! Римус смеётся. — Это так мило! Когда вы отправляетесь? — В понедельник. — отвечает она. — В полдень, чтобы во вторник вечером уже быть там. Мы будем там почти две недели. Она продолжает сиять, и неподдельное счастье исходит от неё. Римус берёт одну из её рук, лениво лежащих на столе, и улыбается вместе с ней. — Я так рад за вас, ребята. — ещё раз повторяет он, и она не может перестать улыбаться. Он знает, что Лили действительно счастлива за Гарри. У него появилась возможность лучше узнать своих бабушку с дедушкой, поддерживать с ними связь, познакомиться со своей культурой и понять, кем он является. Она вздыхает. — Я действительно счастлива, правда. — говорит Лили, и Римус приподнимает бровь. — Но я чувствую себя немного виноватой. — Почему? — Ты же знаешь, что обычно Сириус празднует Рождество с нами. — отвечает она, и теперь обе брови Римуса поднимаются; он знал это, но он не думал, что отмена этой традиции станет чем-то, из-за чего нужно чувствовать вину. — И? — Ну, мы бросаем его. — надувает она губы. — Конечно же, он в восторге и счастлив за нас, но я чувствую себя ужасно из-за того, что он… будет проводить Рождество в одиночестве. Совершенно один. Римус снова поднимает бровь. В одиночестве? Сириус Блэк. Одинокий. Подобные мысли ощущаются неправильными. Он всегда предполагал, что у Сириуса есть семья, или, по крайней мере, друзья семьи, за пределами работы и за пределами Джеймса, Лили и его крестника Гарри; у него их не было? Лили внезапно начинает выглядеть ужасно виноватой. — Никому не говори, что я об этом упомянула. — шепчет она. — Он не… рассказывает людям о своей семье. — Не рассказывает чего? — Ну, я не могу сказать тебе! — шипит она, а затем прикусывает губу и наклоняется. — Главное то, что они не совсем рядом. Так что ему придётся проводить Рождество в одиночестве, и я чувствую себя просто ужасно. Не совсем рядом. Римус понятия не имеет, что это означает, и, если быть честным, он может любить кого-то до конца вселенной или ненавидеть до огненных ям яда, и в обеих ситуациях то, чего он избежит — это переступать через личные проблемы. Он знает каково это. Так что он оставляет эту тему, но единственное, что он осознаёт в тот краткий момент, во время которого Лили прикусывает губу и сожалеет о том, что ей придётся оставить дорого ей друга в одиночестве на Рождество, хотя это абсолютно оправдано, — это то, что он на самом деле ничего не знает о Сириусе Блэке. Ни капельки. Он знает, что он преподаёт историю. Он знает, что у него красивый почерк. Он знает, что он назвал Римуса гениальным в вечер пятницы, и что это наверняка лучшее, что он ему когда-либо говорил, или может лучшее, что можно сказать по поводу чего-то такого глупого, как «дерьмо на палочке». Теперь он знает, что он останется одним на Рождество, и то, что он представлял себе о том, как он проводит этот праздник последние пару лет — окружённый собаками и кошками и счастливыми семьями, распаковывая коробки от Гуччи и шарфы от Бёрберри, — было ложью, и он будет праздновать Рождество в одиночестве. Теперь он знает, что не знает совершенно ничего. И, если посмотреть на это, то, чего он не знает, — и то, что он думал, что знает, в чём он был уверен, что знает, — и было причиной, по которой ему не нравится Сириус. Так что он остался без действительной причины презирать его. Лили снова продолжает говорить, так что он прогоняет этот приступ экзистенциализма из своей головы. — Всё в порядке. — прерывает он её. — Он же понимает это, верно? Он осознаёт? Я не знаю, насколько он хороший крёстный… — Лучший. — говорит Лили. — Тогда я уверен, что он счастлив. Он взрослый зрелый человек, Лили, он может справиться с одним Рождеством в одиночестве. Ты слишком склонна сострадать людям. — О, я знаю. — смеётся Лили, а потом подаётся вперёд, и Римус видит, как она собирается поменять тему разговора. — Итак. — говорит она, играя бровями. — Что ты собираешься надеть на вечеринку? Римус усмехается и легонько толкает её. Она смеётся и они начинают говорить обо всём и ни о чём одновременно до самого звонка, который оповещает о начале четвёртого урока, так что Римус идёт к своим девятиклассникам и проводит следующие два часа за просмотром рождественских фильмов, потому что это конец семестра.***
Пятница — неполный день, что, честно говоря, замечательно для Римуса, потому что у него появляется возможность вернуться домой во время обеденного перерыва и свернуться калачиком на диване вместе со своей кошкой под пятью одеялами, и это, честно говоря, звучит как настоящий рай. Конечно, для начала ему нужно развлекать свой класс с 9 до 12; за исключением того, что Иззи, кажется, сама берёт на себя их развлечение, отбирая у него контроль над компьютером и включая различные подборки хитов на Ютубе, которым все подпевают в своих небольших группках. Римуса втягивают в напряжённую игру в Uno с несколькими из них, и в итоге ему подкидывают карточку +4, из-за чего он сокрушительно проигрывает. У него такое чувство, что это вызывает большой катарсис у его учеников, и их улыбки делают его счастливым, поэтому он спокойно принимает своё поражение. А затем, после того, как все уже получили и раздали свои подарки на «Тайного Санту», миссис Купер, с другого конца коридора, приносит им остатки торта, который она испекла, что делает день каждого, и время обеда уже близится, так что все желают ему «Счастливого Рождества, мистер Люпин» и отсчитывают секунды, чтобы наконец уйти, как в школьном мюзикле. Когда звонок раздаётся, они бегут по коридору и визжат во всю глотку, и никто их не отчитывает, потому что наступили рождественские каникулы. Он встречается взглядом с Сириусом, пока выпускает свой класс в коридор. У Сириуса нет своего класса — его тринадцатиклассники уже выпустились, и в этом году он не был нужен для седьмого класса, но он всё равно стоит в дверном проёме, наблюдая за тем, как они все бегут, с нежной улыбкой на лице. У него на голове оленьи рога, а щёки вымазаны красной и зелёной краской, и потом он открывает дверь, и Римус наблюдает, как его кабинет покидает группка, состоящая из семи тринадцатиклассников, все с краской на лицах и яркими волосами, с папками с курсовыми работами А-уровня, зажатыми в ладонях, взявшись за руки и пожелав ему «Счастливого Рождества, мистер Блэк», а он в ответ улыбается, отмахиваясь от них. Судя по всему, они просто решили, что быть там им предпочтительнее — в каждом классе есть группка учеников, которые провозглашают Сириуса своим любимым учителем и постоянно ходят к нему, чтобы поговорить. Его очень любят, Римус должен признать. Невзирая ни на что, его дом приветствует его, как жаркий огонь посреди пронизывающего мороза, и он проводит остаток дня, погружаясь в жизнь без стресса и избегая любых обязательств, которые у него есть, и суббота наступает чересчур быстро. Рождественская вечеринка начинается в семь, и Римус надевает самую свою дешёвую рубашку, брюки с прямым кроем и пиджак, потому что, честно говоря, ему плевать, он всего лишь собирается встретиться со своими друзьями и хорошенько напиться. Таковы две его цели. (И пошарить вокруг дома Сириуса, но это только если представиться возможность.) Лили забирает его на машине в 18:45 — она назначенный на вечер водитель, — и он узнаёт, что Сириус живёт довольно далеко от центра города. Не то чтобы Римус был где-то посередине, но он ближе. Судя по всему, поездка в школу занимает у него около двадцати минут. Он не совсем понимает, почему он об этом думает, но он использует это по максимуму, пока они не подъезжают, а потом больше ни о чём не думает. Дом великолепен. Снаружи он оформлен в модернистском стиле; изысканный и тёмный, с большой террасой и дорожкой, обсаженной тем, что могло бы быть розами, будь они в нужное время года. Перед живописным эркером стоит подсвеченный олень, и Римус может увидеть мишуру, обвешанную вокруг рамы с внутренней стороны. На двери висит венок. Лили нажимает на кнопку звонка. Дверь открывается, и Римус сражён тремя вещами одновременно: теплом, музыкой и Сириусом. Он выглядит… Он смотрит. Он смотрит. — Привет! — говорит он, и Римус всё ещё остаётся с разинутым ртом, а его мозг всё ещё пытается догнать глаза и тот факт, что Сириус выглядит не раздражающе, а сексуально. С подтянутым лицом, голубыми глазами и причёсанными блестящими волосами, в тёмно-синем костюме и с бокалом белого вина в руке. Он уже наполовину пьян. Римус его не упрекает — он собирается сделать то же самое, но, вероятно, по другой причине. Сириус сосредотачивается на Лили, и его челюсть отпадает. — Ты выглядишь потрясающе, Лилс. — выдыхает он, и это действительно так. Её волосы собраны в пучок в сторону заколкой в виде изумрудной броши, которая идеально гармонирует с изумрудно-зелёным цветом её платья с открытыми плечами, подчёркивая её прекрасные зелёные глаза и так чудесно сочетаясь с её рыжими волосами, что она выглядит как какая-то принцесса. Римус может разглядеть каждую из её веснушек, блестящих под ярким освещением, когда она подаётся вперёд и заключает Сириуса в объятия, держа в руке бутылку вина. Джеймс принёс еду — он приготовил поднос с раджастханскими блюдами, о которых Римус пока не расспрашивал, но всему, что Джеймс умеет готовить, он научился у своей матери, а всё, что она готовит, является, честно говоря, лучшим, что Римус когда-либо пробовал, так что он знает, еда будет вкусной. Джеймс тоже обнимает Сириуса, и остаётся только он один. Сириус поворачивается к нему, и у него перехватывает дыхание. Он понятия не имеет, что должен с этим делать. — Так мило с твоей стороны, что ты пришёл. — говорит он, улыбаясь, а его тёмные глаза(Римус почти точно уверен, что это макияж) блестят, как и кольца на его пальцах. — Проходите, проходите. Дом представляет собой великолепную открытую кухню-гостиную, как и сказала Лили, но ведь он гораздо больше, чем просто это. Здесь всё отделано мрамором, тёмным деревом и элегантным красным; есть стол, накрытый различными блюдами, несколько тарелок с бог-знает-каким-видом небольших закусок передаются по кругу, и там есть официанты. Настоящие официанты в костюмах для обслуживающего персонала и улыбками обслуживающего персонала, которые они натягивают, размахивая своими металлическими подносами. На столе также лежат бокалы и бутылки вина, которые выложены, будто для них не нужно никакой лицензии, и Римус благодарен за это. В любом случае, над многим в доме поработал Сириус. Балясины лестницы обвиты гирляндами, и теми же гирляндами обвиты подоконники. Мишура висит над потрескивающим камином, и он видит, как его коллеги сидят и болтают на диванчиках, кто с тарелками, кто с напитками. Она не может сказать, что за музыка играет — она не классическая, но тихая и расслабляющая. В угол стоит небольшое деревце, не выше 4 футов. Внизу, вокруг него, разбросано три или четыре подарка. — Это место просто безумное. — Римус нашёптывает Лили, когда она присаживается рядом с ним за баром с напитками. Она кивает. — Скажи? — выдыхает она. — Как он вообще смог себе позволить его? — Наследство. — пожимает она плечами, и что ж. Это имеет смысл. — Оно раньше принадлежало его дяде, думаю. Римус тихонько присвистывает. — Почему он не устраивал рождественские вечеринки каждый год? Лили снова пожимает плечами, и поворачивается, чтобы взглянуть на него. — Может, он ненавидит их так же сильно, как и ты. Римус поворачивает голову в стороны, проследив за её взглядом, и замечает Сириуса. Он смеётся над чем-то, что сказал Гораций, держа наполненный вином бокал в руке. Затем сгибает руку и начинает свою речь, оживлённо шевеля губами, окрашенными в вишнёвый красный, будто бы он пил Каберне вместо Шардоне. На его щеках лёгкий румянец, а волосы падают на плечи, когда он жестикулирует рукой. Римус понятия не имеет, о чём он говорит, но почему-то его так завораживает наблюдение за ним. За его страстью. Кажется, он истекает ею, она сочится во всём, что он делает. Он недавно это заметил. Он заметил несколько вещей — тех, на которые он раньше не обращал внимания. Он предполагает, что в этом и заключается причина, по которой Сириус так нравится подросткам в школе. Он полон всей той страсти, которую система образования выжимает из них. В нём есть весь дух, который пытается выбить из них молоток жизни. Он не квадрат, пытающийся протиснуться в треугольную дыру, как остальные глупые людишки, ходящие по их грязной маленькой планете; он состоит из четырёх крепких углов и миллиарда звёзд. Он — карта, которую Римус просмотрел один раз, а потом выбросил из-за поверхностного разногласия с творческой музой. Широта и долгота горных областей, которые нужно обойти для достижения желаемого. Ветер, развивающий волосы, когда ты делаешь последний шаг по Сноудонии. Вот чем является Сириус. Испытанием. Римус моргает. Лили повернулась обратно, чтобы взять несколько закусок с подноса, который передавался в их сторону, а Александра и Чарити теперь присоединились к небольшому кругу Сириуса. Он подвинулся, чтобы они могли поместиться, и теперь сидит лицом к Римусу, и, когда он наклоняет голову, чтобы поднести бокал к губам, его глаза переходят с Горация прямиком на него, и он замирает. Они встречаются взглядами, и выражение лица Сириуса совершенно не меняется. Он просто кивает ему, пока потягивает вино. Он оглядывает Римуса с ног до головы и отнимает стакан от губ. Облизывает их. А потом поворачивается обратно, возвращая своё внимание Горацию, и спустя минуту вставляет какой-то комментарий, от которого женщины начинают от души смеяться, а Гораций хлопает его по спине, и Римус поворачивается и наливает себе очередной бокал Мальбека. Отчаянно.***
Ночь идёт медленно. Вино идёт быстро. Огонь потрескивает в месте, рядом с которым сидит Римус, положив ладони на колени в попытках притвориться, что он менее пьян, чем на самом деле, делая вид, что он часть круга, слушающего, как Северус Снейп поливает дерьмом бедных людей или о чём он там, чёрт возьми, говорит. Нарцисса, учительница французского, с которой Римус едва когда-то говорил, вставляет что-то, от чего у него закипает кровь в жилах, и, когда она чокается бокалами со Снейпом, он встаёт и просто начинает ходить. Джеймс увлечённо разговаривает с Минервой, одной из самых терпимых личностей из всех его коллег, и, к счастью, заместительницей директора. Было бы удивительно, если бы её не было рядом, и он знает, что Джеймс — её любимчик, и наоборот, поэтому он оставляет их в покое и оглядывается в поисках Лили, или Мэри, или Пита. Он не может найти ни одного из них. Он, конечно, не слишком усердно ищет, но он не может их отыскать, и Сириуса тоже найти не может. Если об этом подумать, то уже почти полночь, и он не видел Сириуса по крайней мере час. Он подходит к столу с едой, хватая несколько шариков из теста, которые кто-то принёс, и Дола Адиса, его коллега-учительница английского, заводит с ним лёгкую вежливую беседу, когда она подходит взять кусочек потрясающе украшенного «Рождественского полена», в середину которого, для красоты, воткнут лист остролиста. Кто-то(или что-то) уводит её, и он вновь остаётся один. Но там есть вино. Так что он, шаркая, подходит и наливает себе остатки Пино Гриджио, которое принесла Лили, а затем неторопливо проходит мимо группки женщин в белых платьях с тугими пучками, в которые их волосы затянуты настолько туго, что они вот-вот лопнут. Он бродит. Он неторопливо идёт вдоль коридора в сторону входной двери, через которую ранее вошёл. Проходя мимо, он проводит пальцем по крышке викторианского серванта из красного дерева и оказывается у подножия королевской лестницы, украшенной гирляндами, и музыка, должно быть, доноситься именно из этой комнаты, потому что она раздаётся в ушах Римуса, как сирена, но всё равно звучит не так сильно, как могла бы, из-за других звуков — он начинает подниматься по лестнице. Его ноги сами ведут его. Он не уверен почему. Он просто действительно ненавидит эти вечеринки, и половину этих людей с их элитарными схемами, и по какой-то причине, по какой-то причине, по какой-то непонятной причине он хочет знать больше о Сириусе, о его странном имени и о его странной жизни. Он осознаёт, что не должен быть здесь, к тому времени, как добирается до верха лестницы, но всё же не отступает. Лестничная площадка действительно красивая. Там есть широкое окно, открывающее вид на большой сад на заднем дворе, начало редкого леса и наружные фонари, разделяющие землю Сириуса и землю, которая ему не принадлежит. Там также есть несколько дверей, и, поскольку его пьяный мозг не способен соображать лучше, он открывает одну из них. Это спальня. Он сразу же может сказать, что это спальня. И что же это за спальня. Это единственное место во всём доме, которое в самом деле ощущается домашним — все простыни смяты, обувь разбросана на полу. На туалетном столике лежит открытая косметичка, а к зеркалу приклеены различные стикеры с курсивными заметками, но перед глазами у Римуса слишком расплывчато, чтобы он мог что-либо прочесть. Занавески в комнате шёлковые, как и простыни; он зажимает ткань между большим и указательным пальцами. А потом он замечает фотографии на столе. Он разглядывает там Гарри, Джеймса и Сириуса. В рамочке. Они, кажется, где-то на пляже; Сириус их фотографирует. Это селфи. Гарри сидит между ними, и он точно не старше пяти лет. Джеймс одной рукой обнимает своего сына, а Сириус свободной рукой взлохмачивает ему волосы; он, кажется, запечатлел Гарри посреди искреннего смеха. Джеймс высовывает язык, наклоняясь, чтобы попасть в кадр, а Сириус морщит нос, дразня Гарри. Это настоящее счастье в рамке. Там больше фотографий, но до них он не добирается. Он не добирается до них, потому что одна из колышущихся шёлковых занавесок, с металлическим шипением от трения втулок о стержень, отодвигается в сторону, и Сириус высовывает голову, хмурясь. Его лицо расслабляется, когда он видит Римуса, но лишь слегка. Он разевает рот. — Веселишься здесь? — говорит он, и его голос звучит совершенно неразборчиво. — Мне жаль. — произносят губы Римуса. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, а потом снова закрывает его. — Я не думаю, что с моей стороны имело бы смысл говорить, что я искал ванную… — Я бы тебе не поверил. Римус моргает. — Почему? Сириус пожимает плечами. — Потому что ты всегда… — он делает неопределённый круговой жест свободной рукой, и Римус отмечает, что он тоже пьян. — Здесь. — Здесь? — Там. — Что это значит? Сириус облизывает губы и делает глубокий вдох, а затем выдыхает и закрывает глаза. — Всё в порядке. — говорит он, меняя тему. — Пока ты ничего не трогаешь и не ломаешь. Закрой дверь, когда закончишь. И ванная вперёд по коридору, если ты действительно имел это ввиду. Он отступает назад сквозь мерцающую штору, и Римус на мгновение застывает в оцепенении, в то время как сквозняк касается его лодыжек и заставляет его содрогнуться всем телом. А потом он движется, переступая через шторы, и оказывается на балконе. Сириус прислонён к каменной стене, вертя в руках бокал с красным вином. Он поворачивается и вздыхает. — Ты не можешь понять чёртов намёк, не так ли? — слышит Римус его бормотание, но не полностью в этом уверен, но, в любом случае, это правда. С таким же успехом можно было бы довести фразу до конца. — Любопытство сгубило кота. — говорит он. — Ммм. — произносит Сириус. Он снова начинает вертеть бокал, и они оба смотрят в ночное небо. Римус до сих пор смутно слышит шум вечеринки, но звёзды здесь для него интереснее. Сириус делает глоток вина и кривится. — Я не люблю красное вино. — сконфуженно говорит он, глядя на него, будто бы совершенно не имеет понятия, каким образом эта странная жидкость попала ему в руки. Он причмокивает губами и вздрагивает. Римус поворачивается. — Я не люблю белое. — безэмоционально вставляет он, поднимая свой бокал. Потом наступает момент, во время которого Сириус просто смотрит на него из-под опущенных век, а затем какой-то ступор происходит между ними, и они меняются бокалами. Так же текуче, как и волна, возвращающаяся в море. Сириус глотает из бокала Римуса и делает глубокий, глубокий вдох. — Знаешь, я ненавижу эти вечеринки. — бросает он в тишину, и Римус приподнимает бровь. Он опирается рукой о каменную стену балкона и оглядывается на него. — Серьёзно? — Ага. — Почему? Сириус пожимает плечами. — Просто это никогда не весело для меня. Это ощущается, как выступление. — Выступление? — Ага. — говорит он, делая ещё глоток. — Будто... будто я каждый год прохожу прослушивание, чтобы сохранить свою грёбаную работу или что-то в этом роде. И Римус чувствует это. Правда. — Ну, по крайней мере, тебе это легко даётся. Сириус поворачивается к нему. — Что? Римус делает жест в его сторону; в сторону всего его существа, тела и души. Потом жест в сторону дома. В сторону атомов, окружающих их. В сторону пыли в воздухе. — Ты живёшь во влажной мечте каждого ученика частной школы. — говорит он, хрипло смеясь, но Сириус не смеётся. Он просто вздыхает, делая ещё один большой глоток из своего напитка, и смотрит вдаль остекленевшими глазами. — Полагаю. — бормочет он. — Но какой ценной? Римус не совсем уверен, что должен на это ответить. Поэтому он ничего не говорит. — Это место не моё. — продолжает он, заполняя тишину. — Оно моего дяди. Он умер пару лет назад. Оставил мне всё, что у него было. Римус не может точно определить, жалуется ли он, или просто констатирует факт. Он не думает, что сегодня смог бы иметь дело с ещё большим количеством плаксивых богатых людей. — И я не жалуюсь. — говорит он, и что ж, по крайней мере это. — Но… я чувствую, что это неправильно. Жить здесь, когда это, — его существо, атомы, пыль, это всё задерживается. — является именно тем, из чего я был изгнан. Это не то, чего я когда-либо хотел, и я чувствую, будто каждый день позволяю этому совершенно новому человеку пожирать меня. Становясь всем, что я ненавижу. Становясь моей… — он делает ещё один большой глоток. Опустошает бокал. — Становясь моей грёбаной матерью. Наступает момент, во время которого воздух вокруг них превращается в лёд, и ни один из них не может заставить себя разбить его. А затем Сириус невероятно резко вдыхает, кашляет и со стоном трёт лицо обеими руками. — Чёрт, мне жаль. — бормочет он. — Я очень пьян. Ты едва меня знаешь. Не обращай внимания… просто не обращай внимания на это всё… — Всё в порядке. — Римус пожимает плечами. — К счастью, я тоже пьяный, так что я не возражаю. Он удивлён тем, насколько эти слова правдивы. — Знаешь, я тоже ненавижу эти вечеринки. — говорит Римус, и Сириус усмехается. — Ага, я мог бы и сам догадаться. — Что? — спрашивает Римус, разворачиваясь к нему. — Почему? — Ты ненавидишь всё. — отвечает Сириус, делая ударение на последнем слове и немного театрально раскачиваясь на каблуках; Римус ахает, но чувствует, как на лице расползается улыбка. — Нет, это не так! — Да, так. — говорит Сириус, и теперь он хихикает. — Ты Скрудж. — Я не Скрудж. — Ты Скрууууууудж. — дразнит Сириус, и Римус ломается и начинает смеяться. — Я не Скрудж. — бросает он, всё так же смеясь. — Он ненавидел Рождество. Я люблю Рождество. Я просто ненавижу… — Людей? — предлагает Сириус. Римус пожимает плечами, — Что-то вроде того. На секунду они молчат. — Я тебе не нравлюсь. — говорит Сириус. Римус усмехается. — Это другое. — выдавливает он. — Я тебе тоже не нравлюсь. — Ммм. — приходит молчаливый ответ. Сириус делает глубокий вдох и убирает волосы за уши. Это удивительно деликатное движение. — Хотя я не думаю, что ты действительно что-то знаешь обо мне. — тихо проговаривает Сириус, и Римус кусает свои губы. Заканчивает собственный бокал. Бокал Сириуса. — Возможно. — выдыхает он, допуская это. Они останавливаются на секунду. Он может почувствовать взгляд Сириуса на себе. Он поворачивается. — Но теперь я знаю, что ты ненавидишь эти рождественские вечеринки. — предлагает он. — Так что это что-то, что я знаю. — И я знаю, что ты их тоже ненавидишь. — И я знаю, что ты ненавидишь свою мать. — И я знаю, что ты ненавидишь людей. — Хочешь знать, кого я чертовски ненавижу? — говорит Римус, разворачиваясь теперь всем телом, и Сириус ухмыляется. — Я чертовски ненавижу— — Снейпа. — они произносят это одновременно. Римус встречается с ним взглядом, а затем они разражаются хохотом. — Боже, я мог бы придушить этого парня. — бросает Сириус, опираясь о каменную стену. — Но Лили до сих пор питает к нему что-то вроде каких-то чувств, так что я не могу. — Верно? — говорит Римус. — То же самое! — Хочешь знать, кого ещё я ненавижу? — Кого? — Нарциссу Малфой. — отвечает Сириус, содрогаясь всем телом, а Римус улыбается и кивает. — Ага. Сноб в человеческом обличии. — Ты знаешь, что она моя кузина? Если бы у Римуса было что выплюнуть, он бы обязательно это сделал. Сириус смеётся, и это так красиво. — Она моя кровная двоюродная сестра. Дочь брата моей матери. Она не склонна афишировать это, и я тоже. Скорее всего, по абсолютно разным причинам, имей в виду, но… — Это, — говорит Римус, хватаясь за стену. — нелепо. — Даже не напоминай. — произносит Сириус. — Я знаю. И разговор утихает, но не становится плоским, и Римус слышит уханье совы. Он берёт свой пустой бокал и секунду вертит его в руках, а потом ему в голову приходит идея. — Я устал притворяться, что мне нравятся эти люди. — бормочет он в пространство. — Устал притворяться, что уважаю их взгляды. Сириус хмыкает в ответ. В голове у Римуса всё перемешалось. Он пьян, и он в ярости. — Я собираюсь пойти и показать им, какую, блядь, позицию отстаиваю я. — говорит он, поднимая свой бокал и разворачиваясь, чтобы уйти; Сириус следует за ним. — Куда ты идёшь? Римус оборачивается. Сириус выглядит восхитительно; винный румянец и декабрьский моросящий дождь окрашивают его красивое бледное лицо в самый глубокий карминовый цвет. Он вертит своими тонкими ладонями перед собой, будто бы не знает, куда их деть. Он делает вдох, и выдыхает зимний воздух, вызывая дрожь по спине Римуса. Он не уверен, если это из-за холода, или алкоголя или… чего-то другого. — Иди за мной. — просто произносит он в ответ, и выражение лица Сириуса слегка меняется. Его губы изгибаются, а глаза блестят чем-то… чем-то подлинным. Озорством. Это совершенно новый взгляд на него — освежающий. Римус на цыпочках спускается по лестнице, и Сириус идёт прямо за ним. Лили сразу же ловит его взгляд, когда он возвращается на первый этаж, и обвиняюще приподнимает бровь. И он знает, как это выглядит — он почти уверен, что его лицо или, по крайней мере, нос покраснели от холода, а Сириус выглядит слегка измотанным из-за того, что ветер с балкона трепал его волосы, но она слишком занята разговором с Мэри, поэтому не подходит, чтобы выяснить, в чём дело. Он тянется за вином и хватает первую попавшуюся бутылку красного. Он выливает его в свой бокал. Потом поворачивается к Сириусу. — Я не люблю красное вино. — говорит он, и Римус усмехается. — Это не чтобы ты пил. — шепчет он, наливая его трясущейся рукой, и Сириус выглядит восхищённым. Он выглядит очарованным. Римус, танцуя, приближается к основной группе , болтая и разваливаясь на диванчиках у потрескивающего камина, а Сириус следует за ним, как собака. Он садится на подлокотник кресла, на котором сидит миз Хендерсон; она выглядит невероятно недовольной. Сириуса втягивает в разговор Гораций, который совершенный консерватор по темпераменту, но не стал бы как-то высказываться об этом прямо в лицо, так как больше заботится о своей докторской степени(не стоит забывать, что он доктор Слизнорт, а не мистер Слизнорт) и о его коллекции старых монет. Сириус в панике смотрит на Римуса, и он кивает. Всё в порядке. Сириус умеет развлекать. Он также довольно хорош в том, чтобы вести себя трезво, думает Римус, но он, возможно, сейчас не лучший судья в этом. И Снейп встаёт. Он находится прямо напротив места Римуса, развалившись на диване и ведя светскую беседу с одним из Кэрроу(учителей математики) и Нарциссой, которая сидит под углом в 45 градусов слева от Римуса, на краю дивана, мимо которого Снейпу придётся притиснуться, чтобы выбраться из круга. Снейп отряхивается. Он огибает кофейный столик, а Римус в это время что-то говорит женщине, стоящей рядом, которая, к счастью, вовлекает его в разговор и поддерживает его рассказ. Римус встаёт, под предлогом того, чтобы сделать широкий жест по поводу той чуши, которая слетает у него с губ, поворачивается налево и сталкивается с грудью Северуса Снейпа. Красное вино водопадом льётся по его накрахмаленной белой рубашке. Наступает момент триумфа, а за ним следуют два вздоха: один от Снейпа, в отвращении, другой от Сириуса, в благоговении; миз Хендерсон сразу же встаёт, хватая Снейпа за плечо, будто его только что ударили ножом, а Римус на одном дыхании рассыпается в глубочайших извинениях, а на другом крутится, широко раскинув руки, и бурно разбрызгивает остатки своего вина по бледно-голубому вечернему платью Нарциссы Малфой. Она начинает визжать, и, если Римус думал, что хуже стать уже не может, один из официантов подходит с подносом белого вина в руке, чтобы засвидетельствовать бойню, а Сириус, стоящий за диваном, вырывается из хватки Горация и толкает его изо всех сил, из-за чего бедняга налетает прямиком на руку, за которую отчаянно хватается Нарцисса, визжа о том, что её драгоценное вечернее платье испорчено. Он падает лицом на её колени. Поднос приземляется на пол у их ног, и Римус съеживается от звука столкновения пола со стеклом, которое сразу же разлетается вдребезги, а белое вино разливается повсюду. Повсюду. Нарцисса кричит, как и две другие женщины, сидящие рядом с ней; одну из них, Римус надеется, зовут Изабель, у неё чёрные шелковистые волосы и состояние отца в кармане; её платье тоже испорчено. Римус поворачивается, выискивая Сириуса в толпе людей, проталкивающихся мимо него, чтобы помочь бедному официанту подняться и приласкать Нарциссу, которая в шаге от слёз и проклинает его всеми существующими в мире ругательствами(и ещё несколькими). Он стоит за Горацием, совершенно ошеломлённый. Его рот широко разинут, будто он не может до конца поверить своим глазам; будто всё это — туманный сон под воздействием ЛСД, и хаос скоро прекратит своё существование. Римус чувствует, как его оттягивают назад за рубашку — он врезается в официанта, который выпрямляется и рассыпается в извинениях, пытаясь найти виновника своего толчка — но он не успевает далеко отойти перед тем, как Северус Снейп перешагивает через стекло и бьёт его прямо по лицу. Он видит звёзды перед глазами. — Северус! — кричит Лили, когда Римус отшатывается назад; она пытается поймать его, но проваливается, но зато успевает удачно ухватиться за его пиджак, пытаясь убедиться, что он не упадёт, но он не слышит её. Снейп продолжает надвигаться на него, забыв о Лили, а Нарцисса, кажется, теперь переключила своё внимание на него и кричит что-то вроде «Мерзкий отброс земли». Снейп снова пытается ударить Римуса, но у него не выходит, потому что подходит Сириус, отталкивающий его и заламывающий его кулаки за спину. Снейп поворачивается, и Сириус пинает его ногой в промежность. Он падает на колени, и Сириус бьёт его коленом по лицу. — Сириус, прекрати это! — визжит Лили, цепляясь за Римуса(который к этому моменту выпрямился и снова обрёл способность слышать шум, наряду с пульсирующей болью в челюсти), когда Сириус, по сути, начинает выбивать из него дерьмо, и все кричат. Минерва пытается урегулировать драку, но никто не может к ним приблизиться, Снейп наносит несколько ударов, но Сириус, очевидно, одерживает верх; Нарцисса, Изабель, Хендерсон, — все они выкрикивают ругательства, отражающиеся от стен комнаты, подобно эхо, грохоту. И единственное спасение появляется в лице Джеймса Поттера, который хватает Сириуса за руку и оттягивает его назад, некоторое время сердито дерясь с ним, пока он не успокаивается. Джеймс твёрдо смотрит ему в глаза, сжав кулаки, будто хотел бы присоединиться, но его взгляд цепляется за любую крупицу зрелости и отсутствия спонтанности, которая рассеялась у Сириуса. — Остановись. — приказывает он, и Сириус останавливается. Он глубоко дышит. Его зрачки расширены, а у Снейпа разбита губа; Нарцисса, в своём испачканном от вина платье, с размазанной красной помадой и широким поджатым лицом спешит убедиться, что с ним всё в порядке, а Лили оттаскивает Римуса. — Нет! — стонет он, желая пойти… он не знает куда. К Сириусу. Возможно. К Джеймсу. Куда-нибудь. В медицинский кабинет, к автобусной остановке, и к лавинной тропе. Куда-то и никуда. — Пошли. — она процеживает это сквозь зубы, поднимая одной рукой своё платье, как Золушка, убегающая без туфельки, а другой хватая его за локоть, и тянет его, будто он ребёнок. Питер подходит к ним в какой-то момент, а Мэри, как всегда на шаг впереди, снимает их пальто с крючка, и Лили вытаскивает его на пронизывающий холод, достаточно медленно, чтобы он мог услышать, как Джеймс громко приказывает всем убираться из дома, а Нарцисса начинает кричать чертовски убийственно громко, ругательство за ругательством, до тех пор, пока Лили не закрывает дверь, и всё, что он слышит — это шум в его собственных ушах.***
— Что, чёрт возьми, это было? — визжит Лили, как только они вчетвером оказываются в машине, и она сжимает руль с такой силой, что он уверен — двигатель может начать дымить в любую минуту. Она поворачивает ключ зажигания, и машина заводится, а Римус не знает, что сказать. — Я не знаю. — говорит он, и это неправда, но в некотором роде так оно и есть. — Я даже не видел, что произошло. — пищит Питер с заднего сидения. — Почему он тебя ударил? — Он разлил вино Северусу на грудь. — отвечает Лили, приводя машину в движение. Её лобовое стекло, очевидно, замёрзло этим утром, и она соскребла лёд достаточно хорошо, чтобы всё было видно, создав что-то вроде рамочки вокруг. Римус обводит её взглядом. — Специально? — Да. — говорит Лили. — Нет. — отрицает Римус, а потом сдаётся. — Да. — Почему? — Потому что я ненавижу его. — решительно отвечает он, и Мэри смеётся в неверии. — Чёрт возьми. — бормочет она, обхватив голову руками. — Это никогда не закончится. — У тебя появились синяки, Римус? — невинно спрашивает Питер. — Я чертовски надеюсь, что они у тебя есть. — бормочет Лили, и Римус с огромным трудом опускает солнцезащитный козырёк и осматривает свою всё ещё пульсирующую челюсть. — Не-а. — Хорошо. — Ничего хорошего! — отрезает Лили, широко раскрыв глаза. Она поворачивает за угол, и всё, что Римус может видеть, — это деревья. — Нам ещё нужно с ним работать. Со всеми ними! И с Нарциссой тоже! Они ни за что не собираются оставить это просто так— — Кто разбил бокалы? — спрашивает Мэри с искренним любопытством, и Питер поворачивается к ней. — Тот официант. — Но… как он упал? — Оу. — произносит Питер, и Римус почти что скрещивает пальцы в надежде, что он не скажет, но уже слишком поздно. — Сириус. Лили, кажется, напрягается. — Сириус? — Ага. — Он толкнул его? — Ага. — Ты это видел? — Да. Она поворачивается к Римусу. — Ты это спланировал. — говорит она, и Римус, каким-то образом, только вспомнил о существовании Сириуса, и думает о том, что ему очень хотелось бы поговорить с ним прямо сейчас и обменяться ещё несколькими вещами, которые они ненавидят, под прозрачным лунным сиянием и мерцанием белого вина на ламинированных полах, впитывающегося в подошвы каблуков Лили. — Возвращайся. — произносит он, и Лили разевает рот. — Ты с ума сошёл? — Сириус… — Нет. — отрезает Лили в совершенном неверии и ужасном шоке, просачивающемся сквозь голос. — Я везу вас троих по домам, и против этого не будет ни слова. Господи Иисусе, Римус. Он слышит эти же слова снова, спустя час, когда Лили паркует их теперь-уже-пустую машину около дома Сириуса, уже во второй раз за эту ночь. — Господи Иисусе, Римус. — говорит Джеймс, как только он открывает дверь, а затем утягивает Римуса в крепкое объятие. — Все уже ушли? — Да. — говорит он, кивая. Он пропускает их вовнутрь. Там нет никаких признаков жизни, за исключением потёков от вина на полу и жалкого совка с осколками стекла, которое Джеймс попытался туда собрать. — Будьте осторожны, тут всё ещё есть маленькие осколки, которые нам придётся пылесосить. — указывает Джеймс, а затем пускается в объяснения о том, как продолжалась ночь после их ухода: в ругательствах, слегка фанатичных комментариях и юридических угрозах; рассказывает о требовании Нарциссы Малфой о том, чтобы Джеймс оплатил химчистку её платья, которая обойдётся в 350 фунтов, об угрозе Минервы Макгонагалл уволить их всех, и о Сириусе, пребывающем в небольшом ступоре, с окровавленным ртом и призрачным лицом. Он находит Сириуса наверху, когда ему удаётся ускользнуть от Джеймса с Лили. Он в ванной. Прямо по коридору. — Чёрт. — бормочет он, подпрыгивая, когда Римус заходит. — Это ты. — Это я. — Ты ушёл. — Я вернулся. Сириус выдыхает через нос и поворачивается обратно к зеркалу, в которое он до этого смотрел. На столешнице валяются кровавые ватные тампоны. Римус закрывает за собой дверь, но не осмеливается зайти глубже. — Я прикусил язык. — тихо говорит Сириус. — Сильно. Думаю, кровотечение только сейчас прекратилось, но потом я… я слишком резко повернул лицо, и теперь эта штука, — он мягко прикладывает ватный тампон к нижней губе, и на нём сразу же появляется кровь. — снова кровоточит. Римус вздыхает. Он немного более трезвый. Сириус, судя по всему, нет. Он покачивается, опираясь на раковину. — Дай мне посмотреть. — Нет. — произносит он, поднимая флакон с антисептиком, которым он пользуется, и проливает немного. — Дай мне взглянуть, Сириус. — говорит он, опуская руку на его плечо, и Сириус застывает. Он перестаёт дышать, и Римус на секунду пугается, что он что-то сделал, пока Сириус не поворачивается, и они близко. Они очень близко. Римусу кажется, что он видит слёзы в его глазах. У него кровь на губах. По его ладоням проходит вспышка молнии. Римус медленно забирает у него флакон с антисептиком и вытаскивает из пластиковой упаковки один из ватных тампонов. Он смачивает его и нерешительно протягивает руку, чтобы приподнять голову Сириуса за нижнюю часть подбородка. Он подчиняется. — Всё не так плохо. — бормочет Римус, прижимая тампон к губам. Сириус расслабленно приоткрывает рот, и Римус приподнимает руку, чтобы прижать руководящий большой и указательный пальцы к его щеке и под линией подбородка, а Сириус смотрит на него. Римус, кажется, никак не может встретиться с ним взглядам. Он снова прижимает тампон. — Ты всё равно нанёс ему больше повреждений, чем он тебе. — продолжает он, и Сириус сглатывает. Он слегка кивает; достаточно мягко, так, чтобы это не задело руку Римуса, притрагивающегося к его губе. Он вытаскивает вату и выбрасывает её в мусорное ведро. Затем достаёт ещё одну из упаковки, обмакивает в антисептике и вновь прикладывает. Когда он вытаскивает её, свежей крови нет, только засохшие остатки. — Хорошо, кровь больше не идёт. — шепчет Римус. Он снова прижимает тампон к его губам, теперь обхватывая его щёку, и взгляд Сириуса опускается на его руку и снова поднимается, когда он убирает вату, и мир, кажется, останавливается. Они невероятно близко, и Римус чувствует что-то, чего не испытывал никогда прежде. Он выбрасывает тампон в ведро, не отрывая взгляда от глаз Сириуса. Они красивые. Красивые, и голубые, и необузданные. Красивые, и голубые, и необузданные, и особенные, тёплые, кожа мягкая под кончиками его пальцев, и он гораздо больше, чем румянец на щеках, кровь на губе и линия подбородка; гораздо больше. — До сих пор болит? — кажется, выходит из-под губ Римуса перед тем, как он успевает позволить этому вылететь оттуда; его рука тёплая. — Нет. — говорит Сириус, тряся головой. Из-за этого рука Римуса дёргается, а потом, когда он останавливается, она сидит ещё лучше, чем прежде, как недостающий кусочек пазла. Римус смотрит на его губу. Смотрит на его губы. Его глаза задерживаются там по крайней мере на пять секунд, перед тем, как Сириус горько улыбается. Слегка усмехаясь. — Я не могу поверить… — бормочет он, выдыхая изо рта, и это невнятно. — Я сделал это, чтобы заполучить твоё внимание. Ты можешь в это поверить? Римус разевает рот. — Что? — Ты только… — Сириус замолкает, поджимая губы, хмурясь и злобно качая головой. Когда он снова смотрит на Римуса, в его глазах читается обвинение. — И… вот ты здесь. Я заполучил его. И я чёрт возьми, не хочу его, потому что это всё… — он качает головой, качает головой. — Это всё по неправильной причине. Римус совершенно сбит с толку. Он не может точно сказать, то ли алкоголь всё ещё затуманивает его мозг, то ли он затуманивает мозг Сириуса. А потом он открывает рот, и ему требуется долгое печальное мгновение, чтобы издать звук, и, когда это происходит, он звучит несколько надломленно. — Я ударил его. — выдыхает он. — И мне это понравилось. — Он заслужил это. — Это не про… — его голос срывается, и Сириус качает головой, отступая назад. Подальше от хватки Римуса. Его рука неловко падает рядом с ним. Такое чувство, будто ей там больше не место. — Это не об этом. Это о тебе. — Обо мне? — О тебе. — шепчет Сириус. Он судорожно сглатывает. — Ты обращаешь внимание только на те вещи, которые тебе во мне не нравятся. Ты никогда не обращаешь внимание на то, что ты делаешь. Римус ошеломлён. Он открывает рот, чтобы заговорить, но ничего не выходит, кроме слабого «Я…», и он не может не чувствовать, что Сириус заслуживает большего. — Но ты ненавидишь людей, верно? — спрашивает Сириус, всё ещё невнятно, и сквозь его тон просачивается горький сарказм. Это похоже на удар ножом по животу. — Ты ненавидишь… мы оба ненавидим… вот и всё, не так ли? Они стоят в метре друг от друга, и Римус мог бы схватить его. Он не осознаёт, что хочет этого, пока не чувствует, как физически дёргаются его пальцы, и лицо Сириуса искажается, а он вцепляется в край раковины, будто это единственное, что его удерживает, и Римус думает, что так оно и есть. — Это такое дерьмо. — говорит он, и слеза скатывается по его щеке. — Жить жизнью… жизнью, наполненной ненавистью. Это такое дерьмо. И с этими словами он отпускает край раковины, пытаясь уйти, но слегка падает вперёд. Римус хватает его за плечи, и он немедленно вырывается из его хватки, распахивает дверь, и, спотыкаясь, идёт по коридору в сторону своей комнаты. Римус слышит его тяжёлое дыхание всю дорогу, пока дверь не хлопает, и он понятия не имеет, что только что произошло. Ни малейшего понятия.