Горечь превосходства

Это и было последним снисхождением с его стороны. Очень скоро это место стало моим персональным адом, и я настолько утратил связь с реальностью, что совершенно не заметил, как пролетели недели. Уже около месяца я проводил свои бессмысленные рабские будни в этой обители, так и не найдя малейшей возможности выбраться. Теперь насилием был ознаменован каждый день, но Доминик так и не заставил меня умолять. Все мое тело покрылось ссадинами и синяками, а на колкие ответы уже попросту не было сил. Как, впрочем, и на существование. Лишь в покрове ночи я чувствовал себя живым и чуточку свободным. Призрачный никогда не ночевал в этом маленьком мирке, и вряд ли будет после того, как я прирезал одного из его громил кухонным ножом. Ублюдок позволил себе слишком многое в ту ночь. Это поистине живописное зрелище мне удалось воплотить не самым честным путем. Как же давно, черт возьми, я не убивал. Доминика это вовсе не расстроило, скорее даже обрадовало. Меня совсем не удивило то, что чья-то смерть является для него развлечением. И задавался я только одним вопросом: когда дело дойдет до меня? Насколько мне нужно быть упрямым и равнодушным, чтобы исчерпать все его терпение? А запасы его терпения были нескончаемыми. Так мне казалось до определенного момента. Как бы сильно он ни бил меня и сколько бы гадких слов не произнес, я знал, что его злоба граничит с обожанием. Нездоровым идолопоклонническим обожанием, которому не находилось ни одного разумного объяснения. Именно поэтому я все еще жив. Сначала мне думалось, что он всего лишь не упускает возможности гадко пошутить, но так уж вышло, что с течением времени я узнал его получше. Чувство одиночества сопровождает меня на протяжении всей жизни. Оно для меня не ново и никогда прежде не изматывало, и я предпочел бы оказаться позабытым всеми, чем ежедневно терпеть его компанию, но временами просто не выдерживал и нарушал молчание, идя с ним на контакт. Таким образом я узнал, что с самого рождения он был конченым психопатом. Узнал о его тяжелой юности, о том, как он проворачивал крупные банковские аферы, обворовывая чужие счета и подделывая множество квитанций, тем самым создавая состояние буквально из ничего, о том, какими извилистыми путями пробился в королевский совет, а затем исподтишка убивал своих коллег, если чувствовал, что они подозревают его в чем-то или могут помешать (к слову, делал он это так искусно и нерасторопно, что никому и в голову не приходило его обвинять), а также о том, что все его партнеры были с ним по принуждению; как оказалось, я – далеко не первый персонаж в этой садистской практике. К слову, в один прекрасный день он накачал меня наркотиками и зверски трахнул, как и обещал. Я находился в беспомощном полубредовом состоянии. Он чрезвычайно гордился своим ритуалом превосходства, а я еще очень долго не мог прийти в себя после пережитого. Тогда-то он и решил проявить максимальную эмпатию, на которую был способен – не трогал меня в течение всего следующего дня, что я потратил на ненависть, слезы и апатичное лежание. Все тело изнывало от судорожной боли и от того, что больше не принадлежало мне. Блядское ничтожество. Какие бы тяжбы ему не пришлось вынести, я не испытывал ни капли жалости к этому моральному инвалиду. Иногда мне приносили еду, но я даже не думал к ней прикасаться. Ничего не ел до тех пор, пока не чувствовал, что вскоре потеряю сознание. Да и после этого не рисковал, рассчитывая хотя бы на голодную смерть. Призрачный, естественно, не остался к этому равнодушным, и мой принципиальный отказ ужасно его взбесил. За это я получил тоже, но позднее, намереваясь накормить меня, он также обедал в моем присутствии, чтобы уверить в том, что еда не отравлена. Вряд ли я могу выразить словами то, насколько глупо и униженно себя чувствовал, разделяя с ним трапезу. Но лучше уж я сам немного поем, чем мне насильно запихают еду в рот. Он запросто мог так поступить. О плюсах моего жалкого заточения и думать не стоило, но он все же был – я никогда еще так не высыпался. Хоть и чувствовал себя максимально паршиво из-за энергетического блокатора, но тем не менее, гораздо приятнее проводить время во сне, чем проживать монотонные плебейские будни. Странно, что Доминик никогда не будил меня. В остальное же время я погружался в чтение книг, видя в этом небольшое спасение. Как оказалось, в художественной литературе у нас был схожий вкус. В приступах романтического настроения он дарил мне красивые вещи и украшения. Иногда это было намеком на то, что вечером нам предстоит выбраться в свет, а я не имею права отказываться. И я не отказывался, пользуясь возможностью убежать. Пусть мы и отправлялись в обособленные измерения, где обо мне могли не знать даже отдаленно, это не мешало мне пытаться. Бывало дело, подавал невербальные знаки небезразличным людям, которые сами понимали, что что-то идет не так, но стоило им учтиво выказать внимание к проблеме, либо пригрозить вызовом полиции, как Доминик умело выкручивался из ситуации, мгновенно покидал место, в котором происходила возможность его задержания, и тут же сворачивал променад, охваченный желанием оставить парочку новых гематом на моем теле. В свет мы выходили всего три раза, и я постоянно срывал его идиотские непринужденные планы, но, увы, мне не успевали помочь, более того – не слишком хотели. Многие видели в нас пару и не считали нужным вмешиваться даже при всем понимании систематического насилия в отношении меня. В последний раз я стал действовать решительно. Доминик никогда не спускал с меня глаз, но сейчас мне удалось ускользнуть от него. Ненадолго, правда – чертов браслет не только сдерживал мои способности, но и отслеживал местоположение. И, проклятье, я совершенно никак не мог избавиться от него. Спустя полчаса скитаний по незнакомому мегаполису (в определенный момент я отчаянно рванул на такси в направлении полицейского участка) меня все-таки поймали за шкирку и своей лучезарной пассивно-агрессивной улыбкой безмолвно уведомили о том, что дома нас ждет тяжелый разговор. И теперь я падаю от очередной хлесткой пощечины, готовясь к расплате за свою самонадеянность. Уже не страшно – привычно. Внутренне насмехаюсь над его никчемностью и поломанным эго. Насколько нужно быть жалким, чтобы тратить свое драгоценное время на то, чтобы постоянно избивать подавленного демона со связанными руками? Этот урод ведь прекрасно знает, что ему ни за что не хватило бы сил посчитаться со мной, будь я в привычном своем состоянии. Он вновь вцепляется в меня своими ледяными пальцами и небрежно поднимает с пола, словно какую-то незначительную безделушку, после чего с силой отшвыривает в кресло. Я растерянно помедлил, и затем убрал пряди растрепавшихся волос с лица, чтобы получше разглядеть его искаженное злобой лицо. О да, сука, фонтанируй своим безудержным гневом как можно дольше, как можно сильнее. Твоя ярость подпитывает меня. Тяжело выдохнув, он отдаляется на некоторое расстояние, очевидно, вынуждая себя не увлекаться. Вновь оборачивается ко мне с наигранно доброжелательным выражением лица. - Это вся твоя благодарность за тот комфорт и заботу, что я тебе даю? Скажи, на что ты рассчитываешь, пытаясь убежать от меня? Да уж, тебя действительно следовало поместить в ужасные условия, неугомонная пташка. - Ну так не медли с этим. Обреки меня на мучительную смерть, сделай это, пока возвышенные чувства не вытеснили твою истинную кровожадность. - Твоя сила достойна восхищения, Величество. Я признаю, что ужасно ошибался на твой счет; как оказалось, тебя не сломить ни упадком сил, ни голодом, ни насилием. Будучи настолько униженным и оттраханным, ты все еще имеешь наглость смотреть мне прямо в глаза. - Почему тебе так сложно заткнуться и положить этому конец? Не заставляй меня ждать. - Пора было давно смириться с тем, какое назначение тебе уготовано. - Я не верю в судьбу, поэтому все свои избитые фразы о предназначении оставь для кого-нибудь другого. В конце концов, ты слишком слаб, чтобы отстаивать себя в равных условиях. - О каком равенстве ты говоришь? Сражаться с тобой было бы преступлением, дорогой Рейнхольд. Такое очаровательное создание как ты существует для беспрекословного подчинения. - С какой стати ты провозгласил себя достойным распоряжения чужими жизнями? - Я всегда получал все, чего только мог пожелать, и получал так быстро, что каждый мог бы мне позавидовать. Какой смысл в никчемных битвах, когда я буквально могу превзойти любого одной лишь стратегией? Кажется, ты позабыл о том, что я незаметно проник в самое безопасное место Сандгарта. - Нахожу весьма странным то обстоятельство, что такому утонченному психопату ужасно не хватает самообладания. Ни один наш разговор не обходится без выпадов с твоей стороны. Ты так нелепо себя ведешь – взрываешься, стоит только мне произнести любое ироничное замечание... ну же, я жду следующий удар. - Начинаю подозревать, что ты вошел во вкус. Но тебе стоит проявить терпение. И избавиться от любых мыслей о том, что я хочу тебя убить. После того, как ты поступил со мной, справедливости ради тебе предстоит мучиться еще очень долго. - А если очень скоро тебе это надоест? Что остается тогда? - В таком случае мне не придется размышлять долго – я отправлю тебя в состояние анабиоза до тех пор, пока не заскучаю. - Ты чудовищно предсказуем, выблядок. Вместо слов прозвучал выстрел, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности. Мгновением позже в его руке я разглядел небольшой револьвер с позолотой. Прежде никогда не замечал, чтобы он носил с собой огнестрел. - И так тоже? Знаешь, я не особо люблю стреляться, но решил поэкспериментировать. Только не думай, что мне захочется идти у тебя на поводу и простреливать твою упрямую, но безумно очаровательную голову. Возможно, я смогу проделать тебе парочку дыр, если ты доведешь меня до предела, но ни за что не убью. Поборов ощущение неистового напряжения, возникшее поначалу, я встаю и медленными шагами приближаюсь к Доминику, прямо на выставленный в упор на меня ствол. Призрачный замолкает в ступоре. Теперь мы стоим слишком близко друг к другу; настойчиво взяв его за запястье, я заставляю упереться револьвером мне в грудь и чувствую, что он дрогнул. Будто на данный момент за жизнь опасаться стоило не мне, а ему. Ничего, сучонок, я знаю, что ты боишься и уважаешь меня еще с того самого момента, как я вышвырнул тебя из совета. - Можешь приступать к этому прямо сейчас. Стреляй куда хочешь, дорогой бывший коллега. Намеренно выделяю эти слова, чтобы как следует раздраконить его. И пусть это строгое точеное лицо выражает ледяное, почти совершенное и настоящее безразличие, я все равно замечаю в ярких глазах искры безумства и страха. Как бы ты ни пытался обуздать свои эмоции и как бы сильно я ни был подавлен, Бернштайн, мои чувственные способности еще никогда не обманывали меня. Сейчас, находясь так близко к тебе, я ощущаю, как каждая клеточка твоего тела изнемогает от накала злобы и неопределенности. Пойми, ты ведь еще так незрел для того, чтобы тягаться со мной... ослабь меня, посади меня в клетку, но на ментальном уровне ты не выстоишь против меня ни при каких условиях. Да, этого недостаточно для достойного противостояния, но как же легко ты поддаешься давлению, придурок. - Правда, я сам не осознал того, как предложил тебе вариант с летальным исходом, - говорю я, не выпуская его руки из своей и направляя ее чуть ниже, - Смелее. Не веди себя так, словно тебе не приходилось атаковать своих жертв с такого незначительного расстояния. Доминик нервно усмехается и высвобождается от моей хватки, но не отступает. Глупый призрачный. Настал мой черед проявлять к тебе снисходительность и жестокость. - Предпочту подождать до того момента, когда ты начнешь нешуточно раздражать меня, Величество. - Хочешь сказать, что сейчас это не так? - Бесспорно, ты та еще мразь, но на данный момент все-таки больше нравишься мне. Не хотелось бы уродовать тебя так скоро. - И с каких это пор в тебе проснулся добрый мальчик? - Наслаждайся, Рейни, возможно, ты единственный, кому посчастливилось увидеть мою добрую сущность. - Не подменяй понятий. Не добрую, а зажатую и трусливую, привыкшую компенсировать свой немереный список недостойных качеств подлой авторитарной властью над другими. Вот почему я и лишил тебя должности, никчемная душонка. - Не так уж и хорошо ты меня знаешь. Только пытаешься принизить, приписывая несвойственные мне проявления. Но ужасно приятно знать о том, что я пробуждаю в тебе гнев, а не равнодушие. - Ты не просто злишь меня, Доминик, я хочу, чтобы ты мучительно подох на моих глазах. Прямо как один из твоих прихвостней на прошлой неделе. Даю совет: не стоит стоять настолько близко ко мне, если не хочешь неприятных сюрпризов. - И что же ты сделаешь? Призрачный ухмыльнулся и обнажил свой белоснежный оскал в ожидании ответа. Я позволил ему испытать триумф, но не слишком затягивал с этим: доли секунды хватило на то, чтобы проникнуть ему под веко и вырвать глазницу. Несчастный тотчас же разразился пронзительным криком, и прекрасный револьвер выпал из его ладони. Рука призрачного царапнула воздух в нескольких миллиметрах от моего лица; я успел увернуться, и после толкнул его что есть сил. Болевой шок не позволил ему устоять на ногах. Доминик и не думал пытаться встать; прекратив буйствовать, он собрал все свои ничтожные остатки гордости и принялся переживать всплеск новых ощущений в статичной позе, чуть сжавшись и опершись о дверь. Как же прекрасно скатывалась кровь по его надменному личику. Я бы понаблюдал за этим чуть дольше, если бы не пришлось торопиться. Хватаю револьвер и делаю парочку выстрелов прямо меж глаз этой твари. Дрянная призрачная сука успела войти в бесплотный облик, поэтому пули продырявили дверь, а не его бестолковый мозг. Гори в аду, ущербный. Ладно, по крайней мере, я получил хоть какую-то эмоциональную разрядку, хотя этого было явно недостаточно для того, чтобы покрыть все мои страдания. Могу провозгласить себя самой охуевшей и безбашенной жертвой. Совсем не волновало то, что он может ответить тем же. Ничто не воодушевляет так, как полное отсутствие страха. Хочешь забрать мою жизнь – пожалуйста. Однако после этой небольшой шалости ты еще очень долго будешь вспоминать обо мне, тварь. Хриплый смешок прерывает мои сладостные мысли о расправе. За это он получает еще один бесполезный выстрел. Может, ты и стал неуязвимым, но это не означает, что пуля промчится сквозь тебя безо всяких ощущений. - Я прекрасно тебя понял. Следует плотно сковать твои ручонки и не предоставлять никакой свободы действий. Вряд ли ты осознаешь, насколько сейчас испоганил себе жизнь. - Куда уж хуже? Все самое ужасное я уже пережил, Доминик. Что бы ты ни сделал – я не боюсь, - позволяю себе немного расслабиться, растекаясь в кресле, - Скажи спасибо, что я не уничтожил твой красивый глаз – сочти это высшим проявлением добродетели. Подбирай его и мчись на операцию по восстановлению, не трать времени на пустые разговоры. - Ты абсолютно бессовестная шмара. И с этих самых пор я буду натягивать тебя до потери сознания, ясно? - Прекрати разговаривать как пубертатная язва. Только и думаешь о том, как бы мне присунуть, сейчас вообще не об этом идет речь, - издеваюсь я, - Что, не нравится, когда ставят в беспомощное положение? Должно быть, не нападаешь на меня, потому что тебе все еще невыносимо больно? - Заткнись, - он чуть ли не шипел, - Просто заткнись, сука, чем больше ты говоришь – тем сильнее я заставлю тебя выть от агонии. То, что я испытал сейчас, ты испытаешь в десятикратной степени. - Ну да, только сперва подожду, пока ты опомнишься. Знаешь, когда я стоял лицом к лицу с тобой, подумал, что прежде всего злюсь на тебя за то, что ты накачал меня героином, когда захотел трахнуть. - И что же в этом удивительного? Ни для кого не секрет, что ты бывалый торч. - Ты, падаль, имеешь хоть малейшее представление о том, с каким адским трудом я выбирался из ямы наркозависимости? - Надеюсь, что ты понимаешь, насколько мне плевать на это, - он поднимается, твердо вставая на ноги, и в этом чувствуется угроза, - Я буду колоть тебя столько раз, сколько сочту нужным. С этого момента ты для меня не личность. И хоть ты сдохни от передоза – я не буду сожалеть. - Подумать только, куда делась сущность безумного галантного любовника? Как же просто, оказывается, обнажить твое истинное «я». - Не проще, чем превратить Его Величество в беспомощное податливое тело. Он метнулся ко мне, словно бестия, и возобновил свои излюбленные игры в удушение. Сейчас он будет перекрывать мне кислород до тех пор, пока я не лишусь чувств. А потом, возможно, сделает так еще раз, либо снова накачает меня веществами. Плевать, просто плевать. Единственное, чего мне в самом деле хотелось – не прийти в себя после этих мучений. Разум затуманивается, и последнее, что я вижу – ярчайший кровавый след, оставленный моей рукой в немом приступе гневного отчаяния.