* * *
— Привет. В горле пересохло. Серафим почувствовал, как всё существо дрожит перед знакомым теплом. Он прижал телефон к уху, словно мог пустить чужой голос в себя, смешать с кровью: — П-привет. — Где ты? Серафим пошарил по сторонам, слегка выглянул из-за угла. Ветер мазнул морозным дыханием по прядям русых волос, и пришлось спрятаться обратно. Холодно. И сердце стучит, скручивает так, что ноги становятся ватными. Пришёл, что ли? И раньше на двадцать минут, чем договаривались! Хотя… сам Серафим пришёл за целый час. — Я у кирпичной стены. Тут не… н-не ветрено. Через пару мгновений послышались уверенные шаги. Губы пересохли. Серафим облизнул их прежде, чем знакомый силуэт скользнул тенью рядом, и он столкнулся с тёмным карим омутом. Дима предстал перед ним без шапки, в наплевательски распахнутой куртке, и порывы ветра растрепали его кудрявую… чистую, мать его, в этот раз, шевелюру. Кажется, синяки стали глубже, подчёркивая рассечённые сетью полопанных капилляров глаза. Он был бледен и в серой, унылой картинке осени смотрелся донельзя уместно, в знакомой чёрной толстовке под свисавшим с шеи шарфом. Серафим задержал дыхание. Он знал, что заминка слишком долгая, но не мог позволить себе двинуться с места. Широко распахнув глаза, он не в силах был отвернуться. С одной стороны, радостно, что за полмесяца Дима совсем не изменился, а с другой – сильно хотелось почувствовать в нём что-то новое, как зеркало собственных изменений. Но нет, тот как застывшее мгновение прошлой жизни Серафима, к которой кровь из носу хотелось вернуться. Вот только теперь совершенно ясно – не выйдет, не получится. По многим причинам. — Рад тебя видеть, — Дима улыбнулся. Очень чисто, так, что Серафим поспешно опустил глаза, чувствуя, что его живописная мимика может «всё» выдать. Что «всё-то»? Что «всё»?! — Взаимно, — откашлявшись, он отступил на шаг и позволил Диме встать рядом, облокотившись о стену. Он скучал. И, наверное, вот сейчас осознал то в полной мере. Вдруг всё стало каким-то желанным вокруг и правильным, мир несмело скрипнул колёсами и вернулся на привычную орбиту. Наверное. Теперь здесь было тесно, странным образом чудно. Оставалось чувство, что ранее мирное, комфортное для них обоих пространство вдруг наэлектризовалось до предела. Так, что пылинки и мелкие камушки водили хороводы вокруг, сжимая ураганные кольца сильнее и сильнее. — Как ты? Он повернулся к Диме, обнаружив, что тот смотрел на него. Ну пиздец. Теперь главное, чтобы щёки не покраснели. Сердце ебашило как не в себя, грозясь выдать его. И Серафим даже представлять боялся, насколько стрёмно будет признаваться лучшему другу в… разном, всяком. Неприличном, грязном, убогом, волнующем, странном, почему-то желанном до пьянящей одури. — Ну так, — Серафим повёл плечом, тронув волосы. — Вроде всё идёт нормально. Правда, есть чутка… ну… разного и… да. Ребята из студии пригласили день рождения отметить. Не знаю, идти или нет. Наверное, не пойду. — Почему? «Потому что Андрей решил за меня» — само собой осталось невысказанным. — Не хочу, — он соврал, и Дима наверняка понял, но прямой тёмный взгляд сменил траекторию на шумевший вентилятор кондиционера. Нужный вопрос так и не прозвучал. — Хорошо, — Серафим ощутил, как растворяется в мягкости чужого голоса. Рассыпается на части, и каждая эта часть отрицает слишком много очевидных вещей. — Я… да. Хорошо, Сим. Никто не заставляет тебя, главное. Это… это главное. Серафим закусил щёку изнутри, чувствуя, что слова друга отдаются в нём эхом. О, если бы знал, что его «ещё как заставляют». Стало грустновато – возможно, раньше Серафим позволил бы себе взорваться, нажаловаться на всех подряд, рассматривая родные веснушки, человека, который готов был выслушать любое нытьё, любой бред. И что бы Серафим ни выдал, он знал – в конце, тепло улыбнувшись или же сурово нахмурившись, но Дима скажет что-то, что успокоит его. Но он не мог выдавить ни единого слова. Просто… знал, что не мог. Не сейчас. Не тогда, когда между ними с каждым днём растут стены. Да и Андрей… он вроде говорил про Диму. Конечно, в рот ебать надо то, что этот ублюдок говорил, но… но говорил же? — Что там в школе? — Серафим постарался вырваться из кольца гнетущих мыслей. Рядом раздался тихий смешок. — Как обычно, ничего нового, на деле, — Дима запрокинул голову к унылым грязным пятнам облаков. — Рефераты, контрольные перед осенними каникулами. Всем по барабану на оценки в четверти, играет роль только полугодие, так что… к ЕГЭ готовимся. А, ну, Кирилл останется до конца года. Никто не ожидал, но да. Планы поменялись. Серафим помрачнел, услышав неприятно-знакомое имя. Чёрт, как он радовался, когда по его вине Дима разъебал тот чёртов айпад. Однако то, с какой лёгкостью и непринуждённостью Дима говорил о Кирилле, как о близком друге, вызвало такую волну неприязни, что показалось, на языке, перекатываясь с места на место, зашипела ядрёная кислота. Серафим отвернулся, сунув руки в карманы. Пальцы нащупали пачку сигарет, подаренную Андреем. Он невольно сжал её. Почему ему неприятно? Он, по сути, сам от Димы отдалился. И всё равно, по-дружески (конечно! И никак иначе!) ревновал. Слишком много отравляющих чувств вспыхнуло разом, и ревность, позабытая слегка и затопленная апатией, пролезла в самую душу. Как всё поменялось с того дня летом. Вот бы вернуться. Дима снова будет курить у забора, тыкаясь в телефоне, а Серафим, тихо прикрыв дверь, бежать к нему через поднадоевший двор их пригородного дома. Сердце защемило на мгновение – а потом отпустило. Серафим ощутил лёгкую дрожь – то ветер пробрался под куртку. Он поёжился, вместе с тем усмехаясь собственной дурости. Да хуй там ему, а не путешествие во времени. — Вот оно чё, — шмыгнув носом, Серафим пожал плечами. — Ну ок. Круто. Классно. Будет… будет с кем тусоваться, да. Дима наклонился вбок, непонимающе уставившись на него, а Серафим, отведя глаза, постарался сменить тему, звуча как можно более непринуждённо: — Вера… Да чёрт с ней, с Верой! Похуй! При чём тут она? —…говорила, что ты мудень, — Серафим вымученно улыбнулся, быстро, следом погрустнев. — Но ей, вроде как, похуй. Впрочем, у неё эти… лесбийские дела с девушкой. Самое время пробить себе лоб. Лесбийские дела с «девушкой» – гениально. Чёрт, эта неловкость, когда он поднимал «нетрадиционные» темы в присутствии Димы, окончательно задолбала. Лесбийство – не гейство, разные вещи, так хуле он так смущается? Ещё и браслет Ульяны прихватил с собой непонятно зачем, и тот в другом кармане холодил ему кожу. Хуета, не иначе. Что он намеревался предложить? «Эй, Дима, давай вместе браслетики носить, как девочки-подружки?». Серафим чувствовал, как звенят нервы, натянутые до предела. Сам подумал – сам взбесился. Почему их встреча спустя всё это время обязательно должна сопровождаться мутью, бившей то в один, то в другой висок неприятной, рябой болью? — Да? — Дима не звучал удивлённым. Ему было плевать. — М-м-м. Ладно. — Ладно? — Ага. — Ты не осуждаешь? — Серафим пожалел о вопросе. Тот был с двойным дном, и задан совершенно спонтанно. Чертовски не вовремя и не в том контексте. — Нет, — Дима ответил быстро. — Это их личное дело. — Но… — Это их, — с нажимом и вдруг похолодев. — Личное. Дело. Серафим аж глаза распахнул от удивления. Да уж, и сказать-то нечего. Дима смотрел странно-тоскливо, и теплилась надежда уловить в его внимании нечто большее, надумать разного. Представить себе странный мир, в котором не было той ссоры с мерзко брошенной фразой. «Будь ты голубым…» Серафим приоткрыл губы, намереваясь задать вопрос… «Ты думаешь, я голубой?» …и сомкнул их, так и не произнеся ни слова. Колкий ветер обходил их закуток, и шум лопастей кондиционера сопровождал поток несвязных, глупых, полных путаницы размышлений. Серафим не знал, о чём спросить далее. Самое время прояснить, что за хуйня случилась в то ужасное воскресенье, но в «хуйне» Дима ничуть виноват не был. Серафим… должен сделать первый шаг? К чему? Зачем? Каким образом? Понимания ноль, что может вернуть отношения к прежнему руслу. Между ними встала не просто ссора, но и новая компания Серафима и чёртов Кирилл. Даже если последний, вроде как, и не мешал Диме всё так же тепло смотреть из-под пышных тёмных ресниц. Чёрт… Серафим в порыве достал пачку из кармана, неуверенно цепляя сигарету. Он не хотел курить. Один раз попробовал – ну и дерьмище. Но нервы трещали так, что святая вера в никотиновую силу переборола отвращение. Вот только он забыл, что не один. Он о многом забыл. И когда чужая рука грубо сжала его запястье, непонимающе уставился в ошалевшее лицо Димы. — Так… — Чё? — Серафим сглотнул, мазнув взглядом по губам друга, стоило им раскрыться. — Откуда это? — никогда ещё Серафим не видел такого мрачного опасения, отражённого на родном лице. — Дим, ты что? Пусти, ё-маё! — Откуда, объясни мне, у тебя эта хуйня? — Дима резко вырвал пачку из пальцев Серафима, потряся ей у лица. — Что я тебе говорил про сигареты? Серафим, оглушённый такой резкой сменой тона, похлопал ресницами, несколько стушевавшись. А потом, будто догнав, что происходит, высвободил руку из чужой хватки, отступая назад. В нём вспыхнуло раздражение – да бля! Хоть раз в жизни Дима может вести себя нормально?! «Он тебе что, мамочка?» – голос Андрея отдался неприятным эхом в памяти, как дьявольский шёпот. Это стало катализирующей каплей. — Тебя ебёт? — Серафим решительно шагнул ближе, но Дима отвёл руку, не давая забрать пачку. — Эй! Это моё! — Сим, ты ненавидишь сигареты. — С чего ты так уверен? Может, пока ты там болтался где-то, морозился, я курить начал! — Эм… морозился? — Дима невесело фыркнул и, развернувшись, поискал мусорку во дворе. — Я запрещаю тебе курить. Грубо. Холодно и очень мрачно, так, как Дима никогда не говорил. Ни в той ебаной ссоре, ни в перепалках. Он позволял себе такой тон с кем угодно, но не с ним. И это так унизило, ударило чуть ли не ниже пояса, что Серафим взвился окончательно. Бесконтрольно, подхваченный ураганом быстро сменяющих друг друга эмоций: — Да хуй я клал на твои запреты! — Серафим бросился вперёд, наперерез другу. Вцепившись в чужое предплечье, он потянул пачку на себя, но не рассчитал, что Дима был выше, сильнее и так уверен в своей правоте, что быстро одержал верх в дурацкой перепалке. — Нет! — пачка улетела в бак. Серафим кинулся было за ней, но копаться в мусоре – лютый пиздец. Особенно при Диме. Да и хуй с ним, Андрей новую даст. Но раздражение ничто не усмирило: — Ты ахуел?! Зачем?! — Ещё раз увижу сигареты – напишу твоему отчиму, — холодно, сведя брови и в упор. — Это не шутки. С кем ты вообще водишься? Что – сегодня сигареты, завтра трава? — А?! — Серафим едва находил слова. — А сам?! Ты, бля, при мне штук двадцать за день вытрескивал! Тебе можно, мне нельзя? — Я начал по своему желанию и давно, — Дима тоже потихоньку повышал голос. — И жалею. В таких компаниях всё начинается с пива, а заканчивается герычем, Сим. Я знаю. Ты понимаешь? Так что брось хуйнёй страдать. Это не просьба. Серафим не понимал. И возможно, друг и правда знал, о чём говорил. Однако то, что он с таким мерзко-холодным ебалом ступил на личную, чёрт возьми, территорию, точь-в-точь как мамаша, отключило и здравый смысл, и все попытки усмирить гнев. Позволял ли Дима так вести себя с тем Кириллом? О, нет, тот Кирилл, наверное, на пару с ним за школой курит, такой весь из себя крутой и взрослый! Айпадами делится! Не то, что Серафим. «Ребёнок», который связался со всякими «плохими», «бедненький». Лишь мысль о том, что в глазах Димы он несуразное дитё, которого надо за шкирку из говна вытаскивать, вызвала такую бурю злобы, что Серафим готов был прямо сейчас сорваться и уйти прочь. Но он не убежал, потому что собирался, блядь, стереть мрачное выражение с Диминого лица – даже если и кулаком! — Знаешь что? Пошёл ты, — Серафим скривился. — Ты вечно лезешь в мою личную жизнь, при этом я о твоей знаю ровным счётом нихуя. То тебе не нравится, что я на вечеринку сходил и потрахался, то факт, что я начал курить! С кем мне тусить, общаться и в кого хуй пихать – моё, блядь, дело. Понял? Не забывайся. Ты мне не нянька. Дима выпрямил спину. Серафим же продолжал заводиться и, тяжело дыша, отвернулся, зло пнув попавшую под ногу бутылку. Та улетела в другой конец двора. Ваще – зачем он это говорит? Диме же похуй, постоянно не считался с чужими границами. Лез да лез, куда не надо. Стоило Серафиму пойти куда-то одному, потусоваться с кем-то, кроме него, как сразу началось: «не делай то», «не делай сё». Пиздец, блядь, дожили! Да чёрта с два он послушается! Маразм ебаный. — Сим… — Завались! — Серафим грубо отпихнул от себя протянутую руку. — Что, блядь, ещё надо?! Я тут вообще-то пришёл, надеясь, что мы общаться нормально будем. Как раньше. Но тебе же надо влезть со своей никому не нужной заботой в каждую дыру! Дима приоткрыл губы, поражённо уставившись на Серафима. Тот лишь на секунду, на чёртово мгновение пожалел о том, что выкрикнул, когда увидел в будоражащих нутро глазах отблеск растерянности. Выстрелил по больному – понял, пусть и стрелял наугад. Так же, как в случае Ульяны. Сказал, не подумав, не зная, что кому-то, может, было важно… заботиться. Но не нужна ему эта херня! Не от Димы, нет. Нужно понимание, дружба, и «то-как-раньше». Ничего более. Хотя, пробиваясь через вспыхнувший гнев, мелькнула странная, донельзя резкая и бредовая мысль. Как сошедшая игла граммофона с пластинки, скакнув на опасную сторону: нужно. Кое-что. Кое-что, что сдавило недавно член до огня по венам. А вот тут уже точно конечная… — Я всего лишь беспокоился за тебя, — прохрипел Дима слегка растерянно, так, что Серафим не мог больше удерживать с ним зрительный контакт. — А мне нахуй это не надо! — соврал. Опять. Мерзко и совершенно непонятно зачем. — Дошло?! Мне друг нужен, а не мамка! Хотя, у тебя там новый Кирилл, а со мной ты как с мелюзгой начал... Ой и пожалуйста! У меня тоже есть с кем тусоваться. Отвали, ясно?! Всё по какой-то пизде идёт! Серафим отступил ещё чуть дальше, продолжая избегать чужой взгляд. Дима же не двигался. Он был поражён, удивлён – что конкретно? Может, тоже злился? Теперь хотелось, чтобы мрачное, холодное выражение вернулось и его голосу. Скользнуло обратно по бледному лицу с впалыми скулами, по-настоящему резанув сердце. Серафим выдержал бы это, злясь в ответ. Но Дима просто опустил глаза, держа губы приоткрытыми. Поморгал, вздохнул и, невольно дёрнувшись в сторону, вытащил руки из карманов. Неуверенно сжал кисти, разминая запястья, и Серафим заметил – и блядь, зря! – лёгкую, едва уловимую дрожь. Пиздец теперь. — Сим, — Дима произнёс почти на выдохе, так, что по коже пошли мурашки. — Я твой друг. Ты мне важен. В первую очередь. Серафим некоторое время пялил на то, как бледные длинные пальцы путаются друг с другом, подрагивая. Сглотнув, отвернулся, ощутив, как новый, странный волнующий жар пронзает его. Но лучше было злиться, настаивать на своём, говниться, уходить, чем ощущать «это». Новое чувство. Хотя… если подумать… нихуя не новое. Оно присутствовало всегда. Серафим едва осознал – и из лёгких вышибло воздух. «Нет. Не-а. Вообще нет. И думать не смей!» — Посрать, — выдал Серафим в ответ, выпрямив спину и двинувшись прочь. — Мне мамки и дома хватает! Пиздец… Андрей был прав. «В чём?» Да на деле… ни в чём, наверное. Хотя его слова про «мамочку» сейчас отдавались эхом, и Серафим ненавидел Диму за то, что тот делал всё, чтобы сказанное Андреем отражало действительность. Не хотелось страшно, чтобы голубоглазый полурослик, так умело ломавший любое сопротивление, оказался прав. Но пусть так. Пусть лучше будет так, чем чувство вины за выплеснутые обиды отравит до конца. Дима остался недвижим. Так и стоял, глядя под ноги. Встреча, обернувшаяся новой, сокрушительной ссорой, теперь ощущалась чем-то совершенно инородным. Серафим стремился прочь, с каждым шагом ускоряясь, и в итоге перешёл на бег. Вот бы понять – почему Дима такой? Почему ему нужно так поступать? Вырывать из рук Серафима малейшую попытку вписаться в окружающий мир – и в буквальном, и в переносном смысле. Да, через сигареты, алкаху и странную компанию, в которой находился не совсем охотно. Но это были люди. И они приняли его, наверное. Всю жизнь он общался с одним Димой, лишь с ним по-настоящему крепко, и теперь ощущал себя максимально неправильно. Но не должен был. Ничего. Никому. Нет! И совести, сдиравшей слой за слоем все оправдания, обиды и переживания, тоже нихуя не должен! Серафим оказался в большом тупике, и падал. Он ощущал, как земля под ним разверзается, и он проваливается глубоко-глубоко в бездну – бросив то, что любил больше всего. Студию, танцы… друга. Но разве виноват был, что вся жизнь пошла по пизде в злосчастное лето? Что отчим перестал давать деньги? Что девушки, милые, красивые, замечательные девушки… вдруг оказались «не тем»? Серафим бежал и бежал, сворачивая то на одну улицу, то на другую, будто боялся, что длинноногий Дима мчится за ним. Но тот не мчался. А Серафим, остановившись у музыкальной школы и взглянув на табличку, вдруг почувствовал, как глаза начинает щипать. Просто он на самом деле хотел, чтобы Дима кинулся за ним.* * *
— Эй, полудурок. Серафим, отсутствующе пяля в стену, уже вторую минуту размешивал сахар в кружке. Женя, прислонившаяся к дверному косяку кухни, выплюнула жвачку на ладонь и повторила: — Полудурок. Приём. Он вздрогнул. Подняв голову, удивлённо воззрился на сестру. Она что, продолжает с ним контачить? Главное, случайно на бёдра не посмотреть – а то начнётся опять. Женя до сих пор держала расстояние в метр между ними. Явно боялась, что склонность к «инцесту» повторно взыграет в сводном брате. — Папа уехал, крч. К вечеру воскресенья будет. Сказал, чтобы завтра мы сами за продуктами сходили. Ок? — Ок, — Серафим отвернулся, замерев с чайной ложкой в руке. Ещё помешать, может? Это было довольно-таки медитативно. — Слушай, — начал он осторожно, подпирая спиной кухонную тумбу. — Я через два часа… уеду. Сообщение от Андрея, прочитанное, так и не получило ответа. Впрочем, то никому и не нужно было. Серафим с первого раза запомнил, куда подходить, просто… находился в прострации и слегка терялся. Целых два часа впереди, а когда собираться – неясно. Мысли постоянно уплывают в разные стороны, теряется осознанность. Серафим ощущал странное оцепенение. Он как бы не особо-то и радовался поездке на «пати». По сути, тут забыл и про Щукина, и про то, что предупредил его, даже не вспоминал о том, что там будут «развлечения поинтереснее». В голове была пустыня, и то, что в горле постоянно пересыхало, лишь подтверждало оное. Казалось, он не понимает ничего. Не знает, как понять. И ощущение, будто он жёстко проебался и сделал хуйню, нарастало с каждой секундой. Но признаться, что сделал херь, не хватало смелости. — На сколько? — спросила Женя, скорее с желанием узнать, сколько времени проведёт одна дома, в счастье да радости с аниме-сериалами. — Возможно, на день, — Серафим повёл плечом. — Так что лучше сходить за продуктами щас. — Да хуй там, — Женя, одетая в домашние штаны (с того случая она перестала носить шорты, хотя раньше иногда в них щеголяла), фыркнула: — Мне впадлу. Ладно, завтра одна схожу, похуй. Развернувшись, она собралась уйти. Серафим, отставив кружку, вдруг ощутил сильное, жгучее желание остановить её: — Жень! Она сжала пальцы на дверном косяке, смешно нахмурившись: — Чё тебе? Серафим некоторое время молчал. Размышлял под гул холодильника и тиканье часов: может ли сформулировать важное, может ли вообще донести – всё-таки в одном доме живут, не чужие – что не собирался причинить вреда? Возможно, поздно, возможно, он настоящий мудак, раз не извинился за то, что пощупал её бёдра, но сейчас извинения никак не лезли. Поэтому, глубоко вздохнув, он произнёс: — У меня… с девушками… не всё получается. В тот раз я… в общем, пытался понять. Понять, что не так. Я думал, дело в конкретной девушке, но… да. Женя, поначалу прям собиравшаяся огрызнуться или бросить в брата чем-нибудь, вдруг замерла, удивлённо вскинув брови. Постояв немного и побарабанив по дверному косяку, она переступила с ноги на ногу, приняв более удобную позу. Молчание растягивалось, а Серафим, теребя край домашней футболки, пытался сформулировать остальное. — Знаешь, это нормально, — вдруг произнесла Женя. Серафим вскинулся. Что именно нормально? — Что бы там ни было, я не в курсе. Руки распускать нехуй, конечно, но… быть в ступоре – это окей. Тип, может, ты пока «своё» не нашёл. Бывает. С трудом доходило, что конкретно она пыталась сказать, настолько двусмысленно и странно звучали её слова, но серьёзный, слегка скучающий взгляд наконец перестал источать неприязнь. Женя равнодушно пожала плечами и двинулась к себе, а Серафим, оставаясь на месте, сжимал в руках кружку, пытаясь понять: это поддержка? Это намёк? Это… «Ты тоже» Серафим помотал головой. Пора собираться. Уже через два часа он стоял перед Андреем, который аж дверь в машину открыл. Серафим знал, что тот из богатой семейки, но в таком роскошном салоне, кажется, ещё никогда не находился. И под русский рэп, который не переносил на дух, Серафим ехал, уставившись в затонированные окна на родной город и знакомые улицы. Он чувствовал внимание Андрея, будто говорившего всем своим видом: «помнишь про Щукина? Сегодня будет веселье, но если вдруг…». Серафим чувствовал себя странно. Он не боялся и не думал, что кто-то всерьёз будет пиздить его за то, что он предупредил педика. Да и не узнает, наверное. Мало ли, вдруг так случилось, что в Щукине проснулся разум. Причём тут может быть кто-то третий? Достав телефон из кармана, Серафим подумал – нормально ли будет вставить наушники, абстрагировавшись от этих блевотных голосов? Но вместо этого удержал кнопку выключения, как на самой первой вечеринке. Экран погас. Серафим, находящийся в прострации, забил хер на всё. Сейчас ничто не могло его порадовать, позлить или заставить страдать – он просто ничего не чувствовал.