Жёлтый шарф

      Ветер дул сильный, такой, что листья шелестели, переливаясь на солнце. Дима шагал по теневой стороне – припекло макушку. Он выглядел обычно, папа разрешил не наряжаться на парад. Гремело эхо оркестра, залитые солнцем улицы стали менее оживлёнными. Мало кто просто гулял. Люди собирались на параде, на концерте в доме культуры, либо сидели дома праздновали.       — Напомнишь, где тебя ждёт Серафим?       Дима встрепенулся. Папа, глядя на часы, задумчиво хмурился. В такой праздничный день, полный гордости, памяти и вдохновляющих речей, его мысли были определённо заняты чем-то другим. Это ничего страшного, Дима понимал. У взрослых не хватает времени быть по-настоящему гордыми или вдохновлёнными, слишком много забот.       — На перекрёстке, — спохватившись, ответил Дима, смущённый тем, что провалился в размышления: — Вон там.       Он указал в нужную сторону. Серафима вдалеке видно не было, но Дима не сомневался, что тот придёт вовремя. Ну, опоздает немного, наверное, если с мамой поссорится. А такое точно будет, ведь сегодня праздник, в который, со слов Ксении Леонидовны, «нужно одеваться подобающе». Улыбка сама расцвела на лице, стоило представить Серафима мрачнее тучи в белой рубашке и новейших школьных брюках.       — Что такое? — спросил папа, улыбнувшись и сам.       — Ничего, — мотнув головой, Дима смущённо почесал затылок. — Ты с нами будешь? На параде?       По секрету, у них намечался план. Сделать вид, что они очень-очень хотят на парад, пойти туда, желательно без присмотра, и улизнуть в самый подходящий момент на «башни». Родители Серафима, к счастью, так и так не смогли, а вот Диму вызвался проводить папа. Он всегда был по-хорошему заботлив, но временами это мешало. Как сегодня, например.       Дима бы очень хотел на «башни».       — Не знаю, — протянул папа. — Может, только провожу и встречу, как всё закончится.       — А во сколько?       — Часа через два, может, три. Не потеряетесь за это время, надеюсь?       Дима, зная, что излишний энтузиазм показывать не стоит, просто улыбнулся.       — Не потеряемся.       Ветер подул с новой силой. Кудри полезли на лоб. Нос зачесался, и Дима остановился, отойдя к ограде. Мимо них на каблуках, ведя на поводке собачку, процокала высокая девушка. Её большая грудь тряслась на каждом шагу. Дима в очередной раз подумал, что не понимает, зачем девушкам отращивать себе такое. Неудобно же. Пока он, отвлёкшись, стоял на месте, отец тронул его за плечо:       — Завяжи шнурки.       Дима, вздрогнув, послушно кивнул. Исполнив просьбу, двинулся дальше, глядя то на силуэт удалявшейся девушки, то на папину руку. Он, наверное, достаточно вырос, чтобы ходить за ручку с родителями. Нельзя. Или можно?       Скоро исполнялось целых десять лет! Эх, испытывать бы больше радости, конечно. Серафим завидовал, что Дима старше, а последнему казалось, что нет в этом ничего такого. Наоборот, часто возникало чувство, словно всем вокруг его день рождения гораздо нужнее. Но если папа свозит в океанариум, как в прошлый раз, то Дима будет, наверное, счастлив. Ему и не нужно много.       А за ручку всё же нельзя. Поэтому Дима, порывавшийся взять папу за запястье, отошёл на шаг в сторону, передумав.       — Знаешь, — вдруг произнёс тот, остановившись на светофоре. — Я подумал… кое-что.       Ветер подул сильнее. Дима засмотрелся на то, как деревья качаются, шелестя густыми кронами, склоняясь друг к другу. Солнце беспощадно слепило глаза, отражалось от стёкол проезжавших мимо машин. Красный человечек напротив горел как-то очень долго. Повезло девушке с большой грудью и собакой – она успела перейти раньше них.       Папины волосы растрепались, но тот не обратил внимание и сунул ладони в карманы брюк, продолжая задумчиво кусать губу.       — Скажи, Дим. Ты любишь маму?       Дима, удивлённый вопросом, приоткрыл рот. Загорелся зелёный, но двигаться не хотелось. Папа тоже не спешил. Мимо них прошли недовольно ворчащие тётеньки, проехала на самокате девочка с розовыми прядями в косичках. Под мигание промчался мужик с пакетом наперевес и развязавшейся георгиевской ленточкой. Снова вспыхнул красный, тягучий человечек. Сердце быстро застучало. Дима не знал, что отвечать.       — Понятно.       Папа решил сам. Кажется, понял правильно, и поэтому стало стыдно. Дима ужасный ребёнок, раз может думать так – не люблю маму. Но в момент, когда его спросили, он не смог тут же ответить правильно. Не смог, а значит, не был искренним.       — И она тебя тоже, — мигнул зелёный, и папа шагнул вперёд, кивнув, мол, пойдём: — Надеюсь, ты это понимаешь. Боже… я так от всего устал.       Дима молчал, боясь спугнуть нечто важное. Папа выглядел замученным, и в глазах его, чуть прикрытых, разлилось море непонятной тоски. Вот уж точно, ни гордости, ни вдохновения, ни радости. Не праздник сегодня, так Дима понял. Не для них точно.       — Эх, Дима, Дима. Не хочу, чтобы ты дальше испытывал это, понимаешь?       Папа посмотрел на него. Потрепал по чёрным кудрям, заставил улыбнуться в ответ, пусть и натянуто.       — Хочешь летом поехать к тёте в Прагу?       — Хочу, — не задумываясь, ответил Дима.       Потом вспомнил, что Серафим точно расстроится, и порывался было сказать вдогонку, что передумал. Если честно, то немногое, по чему Дима мог скучать в их городе, это заросли деревьев у «башен», идеально ровный асфальт в пригородном районе и школьный вспыльчивый друг. Вредный, временами несносный, но успевший стать родным. Рядом с Серафимом Диме нравилось всё. Ощущение потерянности и странности исчезало. Можно было даже поверить всем тем мультикам, говорившим, что дружба творит чудеса. Это оказалось правдой.       — Отлично, — папа просветлел. — Поживёшь там с месяц-другой, отдохнёшь. А я пока тут… решу всё.       — Что… всё? — несмело спросил Дима.       — Всё, чтобы мы жили лучше.       На теневой стороне стало прохладней. Дима поёжился. Вновь глянул на папино запястье, на часы, видневшиеся из-под манжеты рубашки. Он не до конца понимал, чего стоит ждать. С чем папа собрался разбираться? Поговорить с мамой? А может, развестись с ней? Дима побледнел. Его часто пугали, что при разводе именно отцы уходят из семей, передавая детей матерям. Остаться с мамой? Страшно. Она на дух сына не переносила, и с каждым годом сильнее. Чувство, будто она ревновала к папе, Диме до слёз не нравилось.       Хотелось спросить вслух: «ты не бросишь меня?» Спросить, точно ли папа заберёт его из Праги, после того, как «решит всё». Приедет ли к нему? Не забудет ли?       Дима верил, что не забудет, но продолжал бояться.       — Смотри, кажется, он на месте, — голос папы вырвал из тягучего болота неприятных мыслей.       Дима, у которого глаза едва не защипало, встрепенулся. Приоткрыл губы, выдохнув, и широко улыбнулся, когда увидел Серафима, прислонившегося к стене в идеально поглаженной рубашке и брюках. Всё, как ожидалось.       И эта недовольная моська разогнала все тревоги.       — Привет, Серафим.       Названный резко повернулся, отпрянул от стены и отряхнулся, неловко выпрямившись.       — Здрасте, Алексей Викторович, — произнёс ворчливо в ответ, поглядывая на Диму.       Тот уже предвкушал долгий и очень долгий бубнёж о том, как Серафима «достала мамка, сколько можно уже». Впрочем, к лучшему. Хотя бы отвлечётся, вслушиваясь в поток возмущённой болтовни.       — Получается, оставляю вас вдвоём, — папа отступил на шаг, смотря то на Серафима, то на Диму. — Через три часа буду ждать вас на этом же месте. Если опоздаете на десять минут – позвоню сначала вам, а потом сразу в полицию. Запомнили?       Серафим угрюмо поджал губы.       — Мы не опоздаем, — заверил Дима.       В памяти всплыл последний разговор, и он спросил напоследок:       — А ты сам вовремя придёшь?       «Ты же не бросишь меня» спрашивать было просто стыдно, да и не к месту уже.       — Конечно, — папа усмехнулся. — Давайте, топайте. Там уже началось.       Серафим двинулся первый, напоследок попрощавшись. Дима задержался на минуту. Хотел обнять папу просто так, чтобы тот понимал, что сын ни за что его не осудит и не будет считать плохим из-за развода.       Хотел, но не обнял.       Это был день, в который Серафим порвал парадные штаны на коленке, когда они лазали через окно на «башнях».       Это был день, в который они опоздали на пятнадцать минут и не получили ни единого звонка от папы. Запыхавшиеся, стояли на перекрёстке, и закат окрашивал небо алым.       Это было девятое мая.       День, в который папа умер.

      * * *

      По телеку шёл какой-то советский фильм. С дурацким названием, парочкой знакомых актёров и нудной историей. Дима сидел рядом, уткнувшись в телефон, что-то читал. Серафим же, устав бездумно пялить в экран, повернул голову, откинувшись на спинку дивана. Так, чтобы не очень палевно, но и можно было понаблюдать немного.       Зимой солнце садилось рано. Казалось бы, ещё день, а лучи уже скользили оранжевыми полотнами по комнате, становясь всё бледнее. Темнота приходила быстро, обгоняя вереницу путанных мыслей. Серафиму было лень двигаться, чтобы включить ночник. Плевать. И так прекрасно видно самое главное.       И бледное расслабленное лицо, и веснушки на нём, и мытые – после новогодней ночи это перестало быть редкостью – кудри. И тело, спрятанное под толстовкой, и руки с выступавшими венами. Одна лежала на бедре расслабленной, вторая продолжала сжимать телефон. Серафим остановился на первой, прикрыв глаза. Неаккуратно состриженные ногти, мозоли и пара родимых пятен, заметных даже издалека, теперь имели какой-то по-дурацки сакральный смысл.       Всё в Диме, начиная с привычек, заканчивая мелочами, заметными не сразу, теперь могло быть его. Если раньше, будучи другом, Серафим только и делал, что заглядывался – на веснушки, на родимые пятна, на вены и торчащие нитки из рукавов толстовки – то теперь, в какой-то абстрактной мере, это относилось к нему. Ведь они вместе. Выходит, что так.       Вместе – странно звучит. Скажи «встречаются» – ещё страннее, хочется смеяться, краснея, отмахиваться и мяться хуйнёй, пытаясь найти более подходящее слово. В какой-то момент Серафим понял, что в их случае никаких слов и не нужно. Что-то было, что-то происходило, и в этом чём-то хотелось утонуть, не задаваясь вопросами.       Фильм на фоне потерял всякую ценность окончательно. Так, белый шум. И желание взять Диму за руку, за свободную, ну, чтобы не мешать, вспыхнуло так сильно, что Серафим не мог больше ни о чём думать.       Легко ведь, на самом деле. Размять затёкшие пальцы, обхватить ими запястье, скользнуть по внешней стороне и оставить вот так в моменте, думая, что на целую вечность. Серафим всё это представил, конечно, но почему-то не мог повторить в реальности. Медлил. Сомневался. Не понимал, где грань.       Света становилось всё меньше. Блёклый экран отбросил белую пелену на Димино лицо, и в его бегающих по строчкам глазах отразились собранные в слова буквы. Серафим, медленно сглотнув, тихо выдохнул. Тихо, потому что знал, что Дима спросит на каждое движение: что такое?       Что такое… просто Серафим не знал, как взять его за руку.       Раньше нельзя было. Можно ли теперь? Или нужно сначала спросить? А может, не спрашивать, потому что если спросишь, то уже не романтично выйдет? Сложно. Чертовски сложно чего-то хотеть и мучиться от того, что это, наверное, «нельзя».       Бесит, сука!       Решиться пришлось. Серафим, понимая, что продолжит мучить себя до талого, задержал дыхание и резко схватил Диму за ладонь, неловко и настойчиво протиснув пальцы меж его. Тот послушно расслабился и широко улыбнулся, отвлёкшись от чтения на мгновение.       — Что такое? — спросил шёпотом, глядя на Серафима с невыносимой нежностью.       Ну да, предсказуемо, как запрограммированный…       — Просто, — пробурчал Серафим.       Чужое тепло успокоило. И то, как Дима сжал ладонь в ответ, продолжив читать свою чепухню непонятную, тоже. Света захотелось, но солнце зашло, а вставать казалось настоящей глупостью, ведь теперь они держались за руки. Надо же. К такому сложно быстро привыкнуть. Граница между старым и новым ещё не стёрлась. «До» всё ещё пыталось перетянуть на себя «после». Быть друзьями – естественно, быть чем-то большим – пока нет.       Но в рот ебал Серафим эту естественность. И Диму тоже… в другом смысле.       — Во сколько завтра освободишься? — спросил, пытаясь перебить непонятное настроение.       — Поздно, — Дима отложил выключенный телефон в сторону. — Работа после уроков. Приду домой, будет за десять где-то.       — Ясно, — Серафим, устроившись удобнее, добавил: — А во вторник?       — Во вторник в шесть.       — Придёшь ко мне?       Дима сделал вид, что размышляет. Серафим невзначай заметил, что фильм закончился: пошли титры. Ну и хорошо.       — Приду. А разве у тебя не…       — Мама с отчимом у бабушки потусуются, в пригороде. Ну, в доме, — полулёжа вот так Серафим ощущал, что проваливается в лёгкий сон. — А Женька в комнате вечно, с Федей и рисованными мужиками.       Дима тихо рассмеялся.       — Выбирает лучшее.       Серафим хмыкнул. Искоса глянув на ухо, спрятанное за кудрями, выдал:       — Я тоже.       — Что?       Сжав его пальцы крепче, Серафим подтянулся ближе, устроив голову на плече. Дима едва заметно вздрогнул, может, русые патлы пощекотали ему шею.       — Выбираю лучшее, — пояснил Серафим недовольно, решив, что попытка подкатить была полной фигнёй.       Всё фигня, когда можно просто сидеть и держать его за руку.       Дима молчал слишком долго. Серафим пожалел, что придвинулся – теперь лица его не видел. А хотелось бы, здорово, если тот смутился.       По телеку после рекламы стали крутить что-то ещё. Серафим не всматривался, не вслушивался. Лишь наслаждался звуком Диминого дыхания рядом с ухом. Почти расплывался от переполнявших чувств, когда чужое плечо приподнималось под щекой на каждом вдохе. Был полнейшим идиотом, и знал это, но в минутах, проведённых рядом с Димой, всё больше ценил самое неочевидное.       Парочкой типичной быть так не хотелось, всё это дерьмо совсем не вписывалось, что ли. Если бы пришлось встречаться с девчонкой, Серафим бы постоянно заморачивался. Тут цветы подари, там на свиданку своди, парные аватарки поставь, в статусе напиши хуету какую-нибудь, чтобы ей понравилось… по крайней мере, Серафим представлял это так. А если с другим парнем? Да там, наверное, пришлось бы решать, кто за девочку, а дальше по тому же сценарию.       С Димой иначе. Стереотипный шаблонище потихоньку трескался, оставляя за собой пустоту и полное непонимание, как должно быть. Серафим предпочитал думать, что самое правильное – то как оно есть. Ломать всю магию ради каких-то там самовыдуманных стандартов? Да бред же. Особенно если вспомнить про то, что это Дима.       — Мне нравится, как ты хмуришься, когда думаешь, — раздалось хриплым голосом.       Серафим закатил глаза, готовый обижаться.       — Хмурюсь и хмурюсь, что я сделаю? — проворчал недовольно, подобрав ноги под себя.       Устал держать их вытянутыми под столом.       — Сим, ты глухой? Нра-а-авится, — Дима шутливо ущипнул его за бок. — Ты такой дурак иногда.       Серафим, дёрнувшись, нахмурился ещё больше, но сердцем тут же оттаял. Точно. Вечно слышит хрень какую-то, пропуская главное мимо ушей. Надо исправляться, а то такими темпами Дима устанет его, долбоёба, терпеть. Серафим слишком много загонялся. Думал, что в теории может заставить порвать с ним. Список нарисовался длинный, и утешало это мало. Отношения начаться толком не успели, а Серафим волновался о том, как они, если что, могут закончиться.       По его вине, конечно.       Не мог ничего с собой сделать, потому что в полученное счастье верилось, честно, с трудом. Всё так совпало. Диме могут нравится парни, Серафиму, оказывается, только они и нравятся, а потом выходит, что они оба друг от друга чего-то хотели. Сказка, ебать. Но временами всё кажется таким хрупким, что страшно сделать и шаг.       — Прости, — запоздало буркнул Серафим и, потершись о Димино плечо, вздохнул.       — Брось. Не думай ни о чём.       О, если бы получалось.       — Есть только один способ сделать так, чтобы я не думал, — произнёс Серафим, запинаясь.       — Да? Какой?       — Поебаться.       Дима нервно и громко рассмеялся. Вибрация его смеха отдалась мурашками по коже.       — Кто бы сомневался!       — Не хочешь, типа? — Серафим, честно, сам был не в настроении, но решил повыпендриваться для галочки.       Дима погладил его большим пальцем по ладони, медля с ответом. За окном раздался громкий рёв заведённого двигателя. Серафим вздрогнул от неожиданности. Мимолётно ощутил, как Дима сильнее сжал его руку. Подумал, что всё это слишком хорошо, чтобы продолжиться сексом. Даже если очень горячим, громким и влажным сексом.       — Хочу, — произнёс Дима осторожно.       Серафим удивлённо вскинул брови. Обычно это он тот, кто клянчит поебушки, а не наоборот. Аж завёлся немного с такого поворота, но Дима, нежно поцеловавший в висок, добавил, развеяв недопонимание:       — Но не сейчас, ладно? Я как-то сегодня… устал.       — Да. Тоже.       Серафим, кстати, не знал, от чего. Краем уха он ловил скрипы, раздававшиеся в квартире. Мама Димы спала с закрытой дверью, а они вели себя довольно тихо, не то, что в новогоднюю ночь у холодильника. Может, даже перебираться в Димину комнату не придётся, поваляются и тут. Просто поваляются, без всякого подтекста – так же можно? Серафим в себе сомневался, правда. Обычно возбуждение настигало в самый неподходящий момент.       Хорошо, что на душе был полный штиль этим вечером.       — Полежим? — озвучил он вслух.       Дима согласился. Повозившись немного, они устроились на подранном диване. Серафим, опустив голову на Димину грудь, вдруг задался вопросом – а кто так диван-то подрал? Неужели, у них был кот? Если так вспомнить, в начальной школе Серафим ни разу в гости к Диме не захаживал. Только после того, как его отец умер, и то довольно редко. Умер ведь ещё так глупо, в классе много обсуждали, шушукались по углам о несчастном случае, а Серафим, понимая, что Диме плохо, рявкал на всех подряд и выбивал из собственной головешки лишние вопросы.       И всё же, когда-то у Димы был кот.              — Был? — спросил Серафим, забыв, что остальное утонуло не озвученным.       — А?       — Кот, — пояснил и, погладив Димино предплечье, добавил: — Диван подран. Вот я и подумал.       — А-а-а, — Дима поднял взгляд к потолку. — Ну, был.       — Как звали?       — Васей, вроде бы. Или Гошей… чёрный. С фартучком.       — Куда делся?       Дима ответил не сразу. Серафим за гулом телека различал ход часов на кухне и слышал биение Диминого сердца, ровное и приятное. В животе скрутило от понимания, что он теперь может слушать его хоть всю жизнь… не надоест, наверное, никогда.       — Ушёл, — Дима звучал немного потерянно. — После того, как отца не стало.       — Что, просто взял и ушёл?       — Ага. Так и не нашли. И… не то, чтобы долго искали.       Серафим прикрыл глаза. Надо же. Плохо ли, если проводишь почти всю жизнь с человеком, и всё равно знаешь о нём ровным счётом нихуя? Ну, как «о нём». Больше о жизни. Серафим бы хотел ответить на любой вопрос, что ему зададут. Люди обычно фигню банальную спрашивают. Какой его любимый цвет, когда день рождения, а ты знаешь его любимый альбом и т.д.       Хрен поймёт, шестнадцатого мая и… тоже без понятия, кстати.       — Дим. Можно вопрос?       — Да?       — Очень важный.       — Слушаю.       — Прям… надо ответить, понимаешь?       — М?       Серафим, выдержав драматичную паузу, выдал на одном дыхании:       — Какой твой любимый цвет?       Дима, кашлянув, глухо рассмеялся. Облизал губы, продолжая смотреть в потолок. Серафим отчего-то и сам расслабился. Проще стало как-то, и туча дурацких мыслей оказалась всего лишь тучей, прошедшей, обещавшей вернуться, но оставившей, наконец-то, в покое.       — Так какой? — переспросил Серафим.       Стук Диминого сердца был почти как колыбельная.       — Ну-у-у... А у тебя есть идеи?       — Вообще ноль.       Серафим довольно зажмурился, ощутив, как Димины пальцы скользнули по затылку, зарываясь в спутанные волосы. Поглаживая его по голове, он произнёс очень и очень тихо, так, что Серафим едва расслышал:       — Жёлтый.       Ничего себе…       — Мой тоже.       — Я знаю.       Н-да. Ещё бы он не знал!