* * *
Серафим, опершись о верх металлической сетки, оттолкнулся от кучи промокших кирпичей и, едва не потеряв равновесие, неловко плюхнулся кроссовками в грязь. Да так, что постиранные на днях джинсы обзавелись россыпью коричневых пятен. Да уж, на «башни» стоило приодеться по-другому. Вот где фактура как в инди-хоррорюшках. Полянки скомканных банок и целлофановых пакетов в талом снегу, рельеф торчащих тут да там камней, ушедших наполовину в грязь – всё для «нужного» настроения. Чихнув в предплечье, Серафим медленно двинулся вперёд, светя фонариком под ноги. Холодный ветер задувал в неприкрытые уши. Там, на крыше, походу, царил полный дубак. Левая «башня» представляла собой высотное здание с выбитыми окнами, заброшенное, заваленное щепью, песком и грязью. Местная достопримечательность в паре с правой. Разница лишь в том, что по левой было в разы проще лазить. Устремив взор вверх, на видневшуюся далеко крышу, Серафим невольно сглотнул. Безжизненное здание нависало над ним с угрозой. В ночи могло случиться что угодно! Да хотя бы поехавший крышей алкаш или парочка укуренных сатанистов… или просто какие-нибудь чуваки пристанут из веселья. Так-то свежие следы были. Значит, либо кто-то тусовался, либо Дима пришёл первым. Либо и то, и то. Серафим облизал пересохшие губы. Как бы ни убеждал себя в обратном, а по «другу» сильно скучал. Ссору, завязавшуюся из пустяка, сейчас уже решить обычным «прости, Дим, я дурак, давай как раньше» не выйдет. И Серафим, карабкаясь по старым доскам, отгонял подступавшую панику, от которой тряслись озябшие руки. Через полуразрушенную стену вглубь тёмных коридоров упал луч телефонного фонарика, пролетел по стенам, исписанным граффити, по пустым дверным проёмам. Выдохнув, Серафим сунул в ухо наушник. Включил какой-то подкаст на фоне, чисто чтобы не свихнуться. Атмосфера та ещё. Хуже лишь страх предстоящих «разборок». Но как бы стрёмно не было, «не прийти» он не мог. Бубнёж блогера на непримечательную тему ощущался инородным. Серафим почти разучился понимать речь. Не вдуплял ни в себя, ни в других. Всё, что было понятно – запах мокрой земли и холодрыга вокруг. До лестницы добрался на деревянных ногах. Напечатал в чат с Димой нервное: «Ты тут?» 21:57 На что довольно быстро пришло: «Тут» 21:58 В мыслях зашевелилась всякая фигня. А что если Дима пришёл, чтобы подраться? Что это нифига не разговор, а настоящая стрелка? Если так подумать, то вдруг ещё с крыши на эмоциях кинет?.. Хотя, фигня. Дима, допустим, и сделал хуйню какую-то, но вряд ли за фигурой лучшего друга мог скрываться неуравновешенный маньяк. Серафим знал его с детства. Целых десять с лишним лет. Однако как себя ни успокаивал, сомнения никуда не уходили. Что в Новый Год, что после, что сейчас. Било ведь по самой больной мозоли, напоминало в каждом шаге, сделанном по мокрым ступеням. Простое и искреннее – «а правда ли?» Серафим в какой-то момент совсем в себя ушёл. Вглядывался в тусклые проёмы меж лестничными пластами, запрокинув голову, гадал, точно ли Дима там. Запнулся о ступень, выругался, пнул со злости попавший под ногу камень. Стук, с которым тот отскочил от заплесневелой стены, отдался эхом по этажам. — Сим! Осторожно, там две ступени обвалились! — донеслось сверху. Он остановился. Луч фонарика метался по лестнице, ведомый дрожащей рукой. Стало теплее, сердце забилось чаще. Лицемерно. — Где? — хрипло откликнулся Серафим. — На последнем пролёте! И правда – вот они. Без предупреждения не заметил бы, наверное. Подскочил адреналин, когда холодный ветер коснулся макушки. Когда вместо лестничных массивов над ним оказалась чёрная пустота в россыпи звёзд. Серафим, выключив фонарик, вышел на крышу. Перемахнул через кучу бетонных обломков, отряхнул колени и встретился с ним. После истории Веры он был уверен, что взглянет иначе. Что и чёрные кудри, и веснушки, и бледность, и синяки под глазами – всё это будет иным. Чужим и незнакомым, как улыбка на тонких губах. Но нет. Дима не поменялся. Более того – спустя время, что они не виделись, стоять рядом с ним было просто ахуенно. И безопасно… — Привет, — выдал тот, вырывая Серафима из раздумий. — Привет. — С днём рождения, — Дима подождал немного и добавил, так знакомо-мягко: — Я хотел написать утром, но почему-то… не смог. — Да бывает. Всё больше и больше Серафим ощущал себя идиотом. Рассматривал Диму, по которому дико соскучился, и понять не мог – что не так? Почему отпечаток неприязни, горевший так ярко, вдруг погас? Показался неважным? Выходит, надо было просто встретиться, чтобы всё прошло? Легко-то как, ебануться! Ещё бы быть достаточно тупым, чтобы поверить. Нет, не после случившегося. Слева виднелся город, полный мелких ночных огней. Справа – посадки далеко вперёд, поля да смешанные леса. Дороги, по которым носились водители, разрезая фарами темень. И всё лениво так, тихо и жутко. Здесь той жизни с освещённых фонарями улиц слышно не было. Зато ветер задувал так, что пальцы немели и краснело лицо. — Как ты? — спросил Дима, будто между ними не было долгих дней молчания. — Как… Женя? — О нормальных вещах мы поговорим, нет? — раздражённо бросил Серафим. Всё его внимание привлёк вид – знакомый, по идее, они тут уже бывали ночью. Вдвоём. Но сейчас, впервые за всю жизнь, всё показалось чужим. Местом, которое едва ли назовёшь «домом». — Мы разговариваем, — удивлённо ответил Дима, так, что Серафим вновь ощутил себя идиотом. Ничего не поменялось ведь! Чёрт, да вдруг весь кошмар с Верой ему просто приснился? Как это может быть реальным?! — Я имею ввиду, о чём-то важном. О том, что надо. Столько дней не виделись, а ты про Женьку, про меня… непонятно о чём ты, короче. — Хорошо. Про что ты хочешь? Аж на зубах заскрипело. И, главное, Дима то стоит спокойный. Улыбается. Словно не замечает или предпочитает не замечать… Делает вид, что не догадывается вовсе, зачем они здесь. — Про то, что всё идёт по пизде, — Серафим почесал кончик носа, шмыгнул, тихо выматерился на плохую погоду, и добавил: — Понимаешь, что-то не так. Мне не нравится... — Что не так? Стоять недвижимым оказалось холоднее, чем он предполагал. Серафим раздражённо дёрнулся в сторону – прошёл до самого края неогороженной крыши «башни». Пнул какой-то камушек вниз, в черноту. Вспомнил про «фантазии» о Диме, что кинет его с крыши. Мда, и без того ведь непроглядный мрак на душе. — С чего бы начать, блять, — с нервным смешком протянул Серафим. — Помнишь, что ты сказал в последний раз? — Не помню. — Что, типа, не важно. Ну, то, что ты думал, что это «не важно», когда я про… п-про родителей. А это важно. Охуеть, как важно, и всё, на что ты не хочешь, сука, отвечать – тоже. Мне это нужно. Нам, вот тебе и мне, понимаешь? — Понимаю, — Дима ответил мгновенно. Серафим услышал его шаги за завыванием ветра, шарканье кроссовок по мелким камням. Дима встал чуть поодаль, и тоже взглянул туда, где ни черта не разобрать было. Иронично, это чем-то походило на то, во что вылилась вся их дружба-да-любовь. Серафим и себя, и жизнь теперь ненавидел. Он повернулся и внимательно вгляделся в бледное веснушчатое лицо. Это был момент, в который стоило ввернуть что-то. Потянуть за больное, чтобы увидеть правду. И Серафим выдал: — Вера, да? Специально, чтобы заметить, понять. Ведь Дима будет молчать как рыба, но выдаст всё одним ебальником, и... И, чёрт, вот оно! Дима медленно повернулся, посмотрел сверху-вниз, и если бы Серафим не знал про ситуацию, ни за что не догадался бы, что тот напрягся или насторожился. Но он-то знал. Специально искал зацепки. Искал и нашёл, в общем-то. — Ты о чём? — Сказала, где я. Она, да? — не получив ни кивка, ни ответа, он спешно добавил: — Если не она, то явно кто-то из тех, кто и меня, и Андрея знал. И тебя тоже. Серафим раздражённо поправил слетевший капюшон толстовки, боясь пропустить микросекунду, в которую Дима «расколется». А тот равнодушно ответил: — Да. Это была она. Ветер задувал в оба уха, но он точно знал – расслышал правильно. — Да… д-да ну? Даже не... не отнекиваешься? — С чего бы мне вдруг? Серафим поднялся на негнущихся ногах. Отошёл от края, боясь, что тело подведёт и он ёбнется. Либо Вера сказала неправду, что возможно, либо Дима был настолько конченным, что ни капельки не стыдился того, что сделал. В тоску вгоняло с обоих версий, ведь легче замять тему, мол, ладно, проехали. Продолжили бы встречаться, ебаться, и нормально. Но Серафим не мог остаться в стороне! Лез вперёд, творил хуйню, а потом жалел, говорил чепуху, ошибался. Всё это было, да и наверняка будет потом. Вопрос один: поступил бы он так же, как Дима? И что главнее: быть может, уже? Паршиво и мерзко с себя, но поздно поворачивать назад. — «С чего бы»? — передразнил Серафим, подойдя к Диме почти в упор. — Не с того ли, что ты её трахнул ради этой инфы? Тот дёрнулся как от пощёчины. Отступил на шаг и плотно поджал губы. — А?.. Молчишь? Ну, давай. Скажи ещё, что не правда! — Что?.. — И никто нахер не знает, что Андрей собирался сделать тогда, — продолжал Серафим, активно жестикулируя. — Никто, блять, а ты – особенно. Ну, похуй, может и было бы. Может, и знал. Насиловать её зачем было?! — Откуда ты это взял? — Что конкретно? — Что я с ней… ради… Дима остановился. Смог лишь неопределённо махнуть, поражённый и на секунду даже показалось, что испуганный. Так и поверить легко, что вся муть Верина реально во сне привиделась. Как мерзко… — Сама сказала, — Серафим вскинул подбородок, поймал себя на мысли – что вот он, противный мамкин жест, но в этот раз он не постеснялся. — Что? Иногда люди говорят. Знаю, для тебя в новинку. Дима мрачнел всё больше. Пришёл в себя, походу. Серафим попятился назад, испугавшись, что его сейчас всерьёз швырнут. Прямо как в проходнячковых фильмах, где «друг» становится «злодеем» и убивает наивного главного героя. Не оказаться бы персонажем такого кинца... — Почему ты пошёл к ней? Ей веришь, а мне нет? — Потому что! К-когда ей задают вопросы, она на них отвечает. Интересно, а ты нахуя уклоняешься?! — Просто не хочу говорить о таком? — «Просто», — передохнув слегка, Серафим с нажимом добавил: — А почему? Дима смолчал. Опустил тёмный взгляд, на что Серафим зло бросил: — Верно. Потому что ответы мне не понравятся. — Сим… — Да заткнись, молчал – так продолжай! — пока раздражение помогало не свихнуться, Серафим этим пользовался, ведь лучше быть злым, чем разочарованным и разбитым. — Без тебя всё ясно. Почувствовал, как Дима схватил за локоть. Не сильно, но по телу словно током шибануло. Это ощущение прикосновения, знакомое и близкое, до сих пор невыносимо нужное, черкануло особенно больно. Серафим резко вырвался, отойдя обратно к краю крыши. На Диму смотреть было физически трудно, особенно когда тот произнёс за спиной: — Ты всё понял неправильно. — А что ты сделал, чтобы я понял «правильно»?! Что ни вопрос – тишина, блять, зато как сигаретку скурнуть хочу, так ты впереди планеты всей «спасать» несёшься! Ебануться, «понял неправильно». Так давай, расскажи, как правильно-то, сука, тебя понимать! — Серьёзно. Она сама меня попросила… — Изнасиловать её?! — Переспать с ней. — А попросила бы убить – что? Убил бы? Серафим повернулся из интереса, чтобы увидеть снова на Димином лице такое выражение. Эту вот растерянность. Так он его видел, наверное, раз. На Новый Год. Разве что тогда это было сокровенным моментом «снятия масок». Но он же не знал, что из-под одной у Димы сразу полезет другая. — Всё, что я делаю – я делаю ради тебя. — Ахуеть! Мне таких «ради меня» нахуй не надо! Глотая беспомощную горечь, Серафим вернулся на то же место с края. Свесил ноги, поджал под себя куртку, чтобы задница не отмёрзла. Не нравилось ему ни слышать, что Дима говорит, ни понимать его. В голове как в киноленте крутилась другая версия – там, где Дима признаёт, что совершил ошибку, или доказывает, что всё это неправда, что Вера солгала. Тогда можно было бы вместе посмеяться над тем, какая она тупая шлюха, и забыть. Но Вера не была тупой, не была шлюхой, и глаза её, заслезившиеся на той грязной лестнице, Серафим помнил. Потому что одно дело говорить, посмеиваться и сомневаться. Другое – видеть и ощущать всем существом чужую ненависть, чужое горе. Не могла она врать! Не ложь это, ни разу, ни в коей мере. А если Вера не врала, то... Тело трясло вовсе не от холода, походу. Серафим, пряча ладони в карманы, с каждым прожитым мигом ощущал себя всё слабее и слабее. — Сим... — Не начинай. — Выслушай. Она сама полезла ко мне, — начавший оправдываться Дима никак помогать ситуации, походу, не планировал. — Ей хотелось со мной, я не давался, вот и придумала... как получить то, что ей надо. Пойми, я не мог иначе. Кроме неё не у кого было узнать, где ты. — Пиздец какой… уверен? Серафим вцепился в бетонный край крыши, на котором сидел, с такой силой, чтобы и руки поцарапало и отрезвило хоть немного. — Да, — подумав, Дима добавил: — Она не собиралась говорить. Вообще. Серафим усмехнулся. Да-а-а. Не думал, что однажды благодаря Диме поймёт о себе что-то такое отвратительное. Разница лишь в том, что он испытывал вину, пытался всё исправить. А сколько времени прошло, как Дима сделал то… с Верой? И если с самого начала понимал, что делает, то, значит, просить прощения и исправлять то, что натворил, не собирался? — А я знаю, почему, — вдруг произнёс Серафим, обернувшись к Диме, и отчеканил со злостью: — Потому что ты вёл себя с ней, как конченное уёбище. — Я не... — Ты – да, — Серафим проследил за Димой, что тоже сел на бетон, и снова отвернулся. — Ты уёбище. Эти злые слова повисли в воздухе, и Дима на них никак не среагировал. Продолжил наблюдать за городом, полным жизни. И с такого ракурса капюшон его чёрной толстовки мешал распознать выражение лица. Серафим надеялся, что сердце, разогнавшееся до невозможного, усмирится, наконец, и станет проще думать, легче говорить. Нифига. Ни разу в жизни он не вкладывал в оскорбление столько эмоций, как сейчас. И для кого? Для Димы! Для единственного человека, о котором хотел беспокоиться, о котором рад был думать всю жизнь… А теперь, выходит, то-то и важно, что «был». Эти кошмары сильно всё изменили. И что могло быть мощнее, чем чувства? Совесть? Да нет. Трусость? Тоже нет. — Сим, послушай, — раздался Димин голос, хриплый и глубокий. — Ты... — Если бы ты испытывал вину, — перебил Серафим, погружённый в какой-то свой отвратительно пустой мир. — Ты, я, блять, разобрались бы. Придумали бы, как дальше. Вместе, без непонятных тайн. Но ты выбираешь молчать! Опять, мать твою! Молчать и не волноваться, что жизнь кому-то испортил ради… ради кого? Ради меня? А ты думал, мне это понравится?! Думал, наверное, что ещё и «спасибо» скажу? — Нет. На деле... я надеялся, что ты не узнаешь, — пожал плечами Дима, чей голос потерял все краски: — Не рассказывал, потому что... сложно всё. — И чем она заслужила? — Ничем, но… она решила сама. Серафим слёту напоролся на это «сама решила». И вдруг понял: то, что он говорил, было, наверное, бессмысленно. Ведь Дима не собирался ни извиняться, ни обещать, что такого не повторится. Дима стоял на своём, был уверен, что поступил правильно. Наверное, ждал, что Серафим тоже поверит. — Сама-сама-сама… Это ты дал ей надежду, а она как дура повелась. Ты, понял? Ты дал надежду, на которую... да, блять, любой повёлся бы! Может быть сейчас со мной поступаешь точно так же, мне откуда знать? — Но тебя я люблю. — Да неужели? — голос предательски сорвался, Серафим ощутил, как в горле встал чёртов ком. Вот только разреветься для полного позора не хватало: — Вдруг и мне ты пиздишь?! Ладно, я... прости, тут я... я верю, короче. Верю, да нет, я знаю! Но у всего есть грань, сука. У всего… Дима подался было в сторону, как если б собирался пересесть поближе, но Серафим отодвинулся. Потому что сам про себя знал – если Дима его сейчас тронет, он готов будет и про Веру забыть, и про Женю, и про всех. Забить большущий болт и утонуть в родном человеке, зная, что выбрал «неправильное», но не жалея. Наслаждаясь здесь и сейчас. Тем, что было нужным, а не тем, что верным. — Я никогда не поступлю с тобой так, — произнёс Дима проникновенно. — И ты об этом знаешь. — Со мной ладно. А с другими? — Сим... — А с другими?! — едва не сорвав голос, крикнул Серафим, и ощутил, как по щекам потекло. Город вдалеке, полудохлый да ночной, подмигивающий безвкусными вывесками и молчаливыми фонарями, плевать хотел на их «драму». В сути своей, всем было насрать. Здесь и сейчас Серафим мог выбрать что угодно, и никто – а даже если кто-то и – не осудил бы! Он нервно вытер глаза, попытался взять себя в руки. Да плевать... чего он от этой встречи ждал? Чего-то хорошего? — Так... поступишь? Сделаешь так же с другими, как с ней? Ещё раз? — Нет, — с трудом ответил Дима. — Больше нет. Обещаю. Серафим шмыгнул носом. Подумал на секунду, мол, ну ладно. С этим хоть что-то можно сделать, не так ли? А глянув в чёрную пропасть под ними, в глубину голых после зимы деревьев, вдруг ощутил то самое. Снова. Туманность настоящего, постоянно действующую на нервы. Холод взгляда, брошенного в непроходимую кирпичную стену, которую в одиночку он не сможет сдвинуть никак. Опять. Та самая. И зачем убегал, если можно принять, что стены иногда берут и не ломаются? Никак? Не всё ли равно! Поэтому Серафим уточнил, без эмоций, неотрывно смотря на выход с крыши, плавно переходивший в лестничные пролёты до самого первого этажа: — Ты же напиздел мне сейчас? — Конечно нет. Серафим улыбнулся: — А если честно? Дима промолчал. Шурша курткой, поднялся на обе ноги. Отошёл назад за пределы поля зрения. Гулко билось сердце, и было очень тихо. Серафим почувствовал себя мазохистом, потому что находил в этом нечто… успокаивающее. В тишине, в холоде ветра, в гуле, доносящемся с разных сторон, бесполезном и далёком. А Дима, наконец, ответил: — Если честно… Серафим посмотрел на него. «Друг» поймал его взгляд. Поймал и принял поражение: — …да.Глава 26 — Башня.
11 мая 2024 г. в 12:58
Примечания:
Финальный забег! Текст всё ещё только в моих руках, за шероховатости, если они будут, прошу прощения :)
Мирную тишину в комнате нарушал лишь неприятный скрип дверной ручки. Серафим яростно дёргал её, пока не понял, что крутил не в ту сторону. Чёрт, проснулся минут десять назад и не соображал ничего.
Мартовский ветер вальсировал со шторами. Со стороны кухни доносился назойливый шум. Через проём поверх ковра падал слепящий солнечный свет. Серафим двинулся проверить: не забыл ли кто выключить чайник случайно. Но как оказалось – шумело из Жениной комнаты. Снова без наушников что-то смотрела, походу.
Квартиру пропитал запах лилий. Ощущался ярче всего здесь, на кухне, где их и оставили. Насыщенно-зелёные стебли недвижимо стояли в воде, окружённые пузырьками, а белые края лепестков удачно подчёркивал солнечный контур.
Вчера, на восьмое марта, мама выглядела по-особенному. Пыталась ворчать, как обычно, но отчим быстро увёз её подальше в какой-то ресторан. Там они провели вместе весь вечер. И не ругались сто процентов, потому что вернулись поздно, вместе и в хорошем настроении. Справляясь с верхней одеждой, мама посмеивалась и очень много говорила, задорно, с запалом, а отчим провожал её до спальни, внимательно слушал и не перебивал. После – тишина, в которой Серафим долгое время не мог заснуть этой ночью. Проживал первый, второй, третий час. Думал, что вот. Плюс ещё один, и ещё...
Теперь же, пялясь на восьмомартовские цветы, всё меньше заострял внимание на часах, пролетевших в совершеннолетии. Свой день рождения Серафим встречал чуть ли не с раздражением. Долгожданные восемнадцать, а в сущности обман какой-то. Это было уже: алкоголь, поздние возвращения домой, сигареты даже и, чёрт возьми, секс. Случилось и до восемнадцати. Ну и что? Как будто солидная цифра много поменяла – да нихуя!
Серафим доплёлся до ванной, куда и планировал изначально. Включил воду, умылся на раз-два. Зеркало встретило его такой себе картинкой: синяки под глазами, полопавшиеся капилляры, весь вид убитый, как у алкаша. Совсем не праздничный, хотя и фиг с ним – нахуй праздники.
Прополоскав рот от зубной пасты, Серафим угрюмо вытер губы. В ушах впервые за несколько дней было тихо. Наушники остались в завалах тетрадей на рабочем столе. Забыл – и ни подкастов, ни музыки, только шум воды, гул соседей, бубнёж из Жениной комнаты… скрип пола под босыми ногами. Лилии в этом странном вакууме тоже обрели звук. Неподвижный, но ощутимый.
Не понятно, что дальше. Серафим надеялся, что тишина поможет собраться, подумать в который раз о случившемся, задать вопросы себе и в никуда. Но не помогало. Становилось хуже, особенно когда безумно близкое имя звучало в памяти, становилось рядом с главным вопросом, нагонявшим больше всего тревоги.
Он медленно провёл мокрой ладонью по щеке. Какой же тусклой стала рожа за эти дни. Реально, как из-под моста да с картонки. Расчесав отросшие волосы пальцами, Серафим подумал, что не стричься ещё полгода не такая плохая идея. Пусть себе растут, как хотят. Потом в хвост собирать будет можно, а после и в косичку заплетать. С ленточкой, ага-да. Балдёж.
Резкий стук в дверь отвлёк. Серафим дёрнулся и выматерился шёпотом, услышав сестру, звонко спросившую:
— Я зайду?
— Нет, — выдал на автомате, но тут же исправился, уже тише и не так борзо: — Да…
Дверь отворилась, запустив в ванную весеннего света, добравшегося аж досюда. Женя, помявшись на пороге, облокотилась о дверной косяк. Серафим видел её в зеркале за плечом. С растрёпанными тёмными волосами до плеч, в очках (не успела надеть линзы). Такая же заспанная, как он, и всё равно выглядела лучше. Не было вот этой мути на лице, о которой и говорить тошно, и думать.
— Чё такое? — спросил, шмыгнув носом.
Зачем шмыгнул? Вдруг подумает, что расклеился, заныл? Хотя, какая разница, что она там подумает. Пора прекращать себе льстить – далеко не весь мир вокруг него крутился. Если честно, казалось, что вообще не крутился, а где-то там в сторонке жил, и точно без его участия.
— Ну, так… это, м-м-м… С др, получается, — пожав плечами, Женя добавила, мотнув головой в сторону выхода: — Слух, пойдём. Продукты купить надо, тётя Ксе… ма-а-ама звонила.
— Идти? А нафига?
— Её спроси.
— Щас, пусть сама идёт, раз ей надо, — бросил Серафим. — Мне пофиг, дома всё есть.
Боковым зрением заметил, как Женя закатила глаза. Нахмурился, понадеявшись, что та сейчас сморозит что-то и они пособачатся. Просто так, чтобы выпустить дерьмо и поорать. Потом сбежать в одиночестве куда-нибудь, попинать банку по улице, спрятаться на мокрой от таявшего снега детской площадке, остыть и почувствовать стыд. Отличный сценарий. Лучше не может быть, честно, но Серафим понимал, что никакие злоба и истерика его не спасут. Рано или поздно придётся вернуться к тому, от чего бегал.
К вопросам о Диме.
— Ну пошли, а? — голос Жени чем-то напоминал отчимовский. — Кому ты что доказать пытаешься?
Серафим хотел ляпнуть что попротивней. Чесалось прямо. Но вместо этого протиснулся мимо сестры и показательно раздражённо прошлёпал по полу.
Собираться пошёл, в общем.
Тот ветер, что игрался со шторами, на улице разошёлся по полной. Если в комнате он был гостем, то тут – хозяином, и Серафим щурился, когда холодные порывы беспощадно били в лицо. Женя, прихрамывала рядом. Шли молча. Впереди маячил логотип пятёрки с отсутствующей буквой «п», и Серафим, которому общество сестры казалось неестественным, надеялся поскорее с этим разобраться. Но приходилось тормозить. Не так давно оправившаяся Женька пока ходила с костылём. И ходила медленно.
— А-а-а, слушай… а Дима...
Серафим стиснул зубы. Так и знал, что дура спросит. Из-за этого и сторонился её последние дни, потому что чем дольше рядом с Женькой находишься, тем больше шанс, что она сунет нос в личную жизнь.
— Нормально с ним всё.
— А почему он к нам не заходит?
— Потому что занят!
Похоже, проблемы прятать он совсем не умел. Всё напоказ. По интонациям, по хмурой роже, наверное, сестра догадалась и без лишних усилий. Поэтому и погрустнела, а не потому, что брат у неё мудень и хам.
Чем он от Димы отличался? Так же плевал на чувства других. Ограничил мир до одного человека и доволен. Да, это про Серафима. А что мама, что там отчим, что сестра и её здоровье... ерунда, поебать. Сами как-нибудь, без него.
Серафим нарочно наступил в глубокую лужу. Облизал губы, будто пытался стереть с них гнилой привкус мелькнувших мыслей. Правда была в том, что не хотелось так дальше. Ну, продолжать по инерции хуйню морозить, где не надо, и ни о ком не заботиться. Эта история с Верой висела над головой как гильотина. Кончилось беспечное время тупости и дебилизма. Вот так оборвалось с нифига, и что теперь?
Ведь рядом с Верой и Женя стояла, наверное. Сестра, которую он в наглую облапал, а нормально извиниться так и не смог. Промямлил бессвязную дичь про поехавшую крышу, словно этого достаточно, и забил. А Ульяна? Та, которой пообещал на день рождения прийти, а после не написал ничего. И Диана. Ну, последняя просто была, Серафим толком не знал, в чём с ней вина, но чувствовал, что тоже как-то... «виноват».
В пятёрке людей тусовалось немного, так что они быстро собрали, что надо. Ну, как, они. Женя собирала, а Серафим катал за ней тележку, глядя в скучную плитку магазинного пола. Думал о насущном. Слышал, как шуршала куртка, когда сестра неловко тянулась к верхней полке. Как по той же безвкусной плитке стучал её костыль. Кусал изнутри щёки, сдерживался. Приходилось терпеть. Слушать, ходить. Думать.
А потом тащить два плотных пакета по ветреной улице. Серафим, щурясь, шагал позади сестры. Знал, что если поравняется, то убежит вперёд и не заметит, а потому плёлся за её спиной. Руки жгло от целлофановых ручек, но неприятней всего было на душе. Её куртка шуршала, и лохматые тёмные волосы торчали из-под шапки. Ветер трепал их, что есть силы, а Женя всё прихрамывала, шла себе… в телефон залипала.
Серафим остановился. Поставил сумари, зажал икрами, чтобы пакет молока не вздумал сбежать, плюхнувшись на мокрый асфальт. Порастирал покрасневшие ладони. Всё же, было бы куда удобней с теми тряпичными сумками, которые Женька как-то притащила из «экологического центра». Серафим не спросил, что за центр то, чем занимается. Что там сеструха забыла и так далее. Ничего не интересно, даже носа из своего мирка не высовывает – и думает ещё на Диму злиться?
Мудак как есть. Диагноз.
— Ты чё? — Женя, наконец, заметив, что брат остановился, повернулась. Поправила очки указательным пальцем, так, что Серафим невольно усмехнулся.
А чего усмехнулся, зачем, не ясно, потому что тут же стал мрачным и потерянным.
— Алё, база, приём! Пошли уже, — сестра, недоумевая, осмотрелась вокруг. — З-замёрзнем.
— Жень, слушай, — Серафим подумал, что называть по имени не так трудно. Это нужно было, особенно сейчас: — Я кое-что сказать, в общем. Надо мне, ясно?
— Нашёл где, бля. Не мог дома? — раздражённо спросила она в привычной манере и повернулась корпусом: — Ну?
Серафим растрепал волосы, вздохнул. Улица была пустой, холодной и мокрой. Несмотря на яркое солнце, поскорее хотелось домой. По шее то и дело пробегал озноб. Всё то тёплое и затхлое осталось в комнате: запах потного тела, пропитавший простыню, грязное бельё после дерьмовой дрочки, разбросанные по полу вещи и немытый месяцами стол в липких следах от донышек кружек. Это всё там же, где и бесконечный круг, по которому Серафим ходил.
Дима, Дима, Дима. А потом Вера. Простая, человеческая Вера, живая и ничего плохого не сделавшая, в самом деле. Противно. Ведь ей Серафим доверял больше, чем Диме, такому близкому и такому далёкому, не ошибавшемуся, наверное, никогда.
Ходить и ходить. Круг сраный не кончается. Выйти бы из него. Из этого чёртового круга, который непонятно кто нарисовал…
— Прости меня, пожалуйста.
Серафим выпалил это разом. Правда, слова выбрал такие… неловкие. Ерунда и бред, на что ей вообще его сопливые извинения?! Только посмеётся. Зря, чёрт возьми, рот разинул.
Но спасовать и трусливо поджать хвост? Нет. Не сейчас. Поэтому, посмотрев ей наконец-то в лицо, он повторил, куда твёрже:
— Пожалуйста. Я тогда о тебе не думал совсем. Почему-то.
Женя неловко оглянулась, словно пытаясь найти, к кому брат обращался. Не верила, что извинения для неё. И от этого куда гаже – вот, любуйся. Настолько ты мудень, что от тебя не ожидают ни искренности, ни внимания. Молодец, Серафим, хорош.
— Чел, мне реально х-холодно, — раздался смущённый Женин голос.
Она стояла, ссутулившись, прижав подбородок к груди. Серафим, бестолково похлопав ресницами, спохватился и, подняв злосчастные пакеты, рванул вперёд. Правда, быстро сбавил ход, вспомнив, что сестра так-то с костылём.
Путь до дома вновь был пройдён в молчании, но оно абсолютно точно стало другим. Серафим не мучился так сильно. Чуда не произошло, но случилось важное. От души извинившись он кое-что понял.
Надежда на то, что всё можно разрешить, помогала верить в завтрашний день. Но лучше – раньше. В сегодняшний вечер.
Так что придя домой и дотащив пакеты до кухни, Серафим, погрев руки под горячей водой, достал телефон. Вынул чат с Димой из архива. Ощутив треклятое волнение и желание спасовать, написал, как отрезал. Так, чтобы наверняка, без «привета» и сразу к делу:
«На башнях, сегодня в десять. Приходи, поговорить надо» 12:32