там, где поют ангелы

Time changed, we're different But my mind still says redundant things, can I not think? Will you love this part of me? My lover is a day I can't forget Furthering my distance from you Realistically, I can't leave now But I'm okay as long as you keep me from going crazy Keep me from going crazy Cuco — Lover is a Day

      Они доходят до машины Уилсон, и женщина открывает дверь автомобиля для Шарлотты. Джонс с трудом вползает в салон, мучается с ремнем, и Николь качает головой, вставляя металлический язычок-вилку в замок. Поправляет лямку так, чтобы она не давила на плечи или грудь Шарлотты, открывает окна и протягивает бутылку воды с задних сидений. Джонс неразборчиво благодарит и прикладывается к горлышку, игнорируя стекающую по подбородку минералку. — Так вот, — девушка вспоминает, что так и не ответила на вопрос Николь, пока та выезжает с парковочного места на дорогу, — конечно же, я не считаю себя красивой, — Шарлотта мнется, ковыряя заусенец, потому что не хочет, чтобы Уилсон приняла ее слова за попытку привлечь к себе внимание и напроситься на комплимент. Николь сосредоточенно смотрит вперед себя, и брови ее сдвигаются на переносице. — Только не начинайте разговор о том, что все мы прекрасны. Это все дерьмо. — Не буду, — просто отвечает Николь, — но ты действительно красивая, — говорит без намека на подтекст или флирт. Тема непринятия себя достаточно серьезная, чтобы отшучиваться или кокетничать, и слова Уилсон звучат искренне. Шарлотте становится жарко, и румянец на щеках горит алым пламенем — то ли из-за алкоголя, то ли из-за комплимента Николь. — Прости, если это очень личный вопрос, но что тебе не нравится в себе? — трезвая Шарлотта никогда бы на это не ответила, а сейчас Джонс тянет на откровения. — Э-э, ну, — девушка думает, насколько сильно нужно сократить ее список, — рост. Я бы хотела стать выше. Еще у меня есть ужасный шрам на коленке, да и не только там. Я часто падала с деревьев, велосипедов и вообще со всего на свете, мне кажется. У меня неженственная фигура, у других все такое плавное, красивое, а я похожа на странного пацана. О, и грудь, конечно, — Шарлотта нервно кусает губы. Она чувствует себя настолько уязвимо перед Николь, делясь переживаниями, что хочется спрятаться. — У меня минусовой размер.       Чувство благодарности и нежности затапливает Николь, и она очень хочет сказать, что ценит честность и открытость Шарлотты, но вместо этого она кладет левую руку на тыльную сторону ладони Джонс. Шарлотте становится хорошо до неприличия — Николь такая теплая. — Ты слишком самокритична, — говорит Уилсон, — мы часто видим недостатки там, где их нет. В обществе, которое зарабатывает на твоих сомнениях в себе, любить себя — это акт протеста. Надо постараться принять тот факт, что ты — это ты, и ты уже совершенна по определению со всем тем, что ты описала. Потому что я не вижу ничего плохого ни в шрамах, ни в твоем росте, ни в угловатости, ни в размере груди. И я уверена, что остальные считают так же, — Шарлотте глубоко наплевать, что там считают остальные, поскольку Николь действительно считает ее красивой, и это самое главное. — Люди такие разные, и в этой самой непохожести друг на друга вся прелесть. Да и к тому же, мисс Джонс, — Николь делает паузу, улыбаясь и убирая руку. Шарлотта подавляет разочарованный вдох, — как минимум, Синди Коллинз считает вас привлекательной. — Если бы я знала вас чуточку хуже, я бы сказала, что слышу ревнивые нотки в вашем тоне, — смеется Шарлотта, — но не переживайте, у меня, походу, никогда не будет секса. Видимо, это мой крест, — Николь замирает, чтобы кинуть быстрый заинтересованный взгляд на Джонс, однако спустя мгновение женщина снова отвлекается на дорогу. — Какое облегчение, — иронизирует Николь, — целибат — это замечательно.       Оставшееся до дома время они едут в тишине, погружённые в свои мысли. Шарлотта думает над тем, как бы повежливее пригласить Николь зайти, убрала ли она беспорядок и есть ли в холодильнике хоть какая-то еда. Джонс не замечает, как засыпает, прислонив голову к стеклу, а просыпается лишь тогда, когда Николь осторожно кладет руку на ее плечо. Короткий сон помогает протрезветь еще сильнее, и сейчас Шарлотта оценивает свое состояние на шесть из десяти. Джонс открывает глаза и хлопает ресницами, пытаясь понять, где она находится. — Мы на месте, — отвечает Николь, глядя на растерянный вид девушки. — Выбынехотелизайтикомне? — на одном дыхании выпаливает Шарлотта, уже готовясь встретиться с отказом, но вместо этого Николь склоняет голову вбок, лукаво произнося: — Почему бы и нет? Шоколад же у тебя найдется?       В квартире темно, Шарлотта снимает обувь, нажимая носком на задники кроссовок, долго пытается попасть рукой по выключателю и с некоторой периодичностью заваливается в разные стороны. Николь же снимает пальто бережно и аккуратно, вешает его на крючок и поддерживает Джонс под локоть. Женщина осматривается: квартира небольшая, но довольно уютная, даже ничего не разбросано по полу. Пока Николь идет мыть руки, Шарлотта шарится по полкам и холодильнику, пытаясь отыскать хотя бы нечто отдаленно похожее на конфеты, и в итоге находит полную пачку имбирного печенья. Ставит чайник и кидает заварку в необычные кружки, чуть не разбивает тарелку и нос. Николь к этому времени стоит, оперевшись о дверной косяк, и наблюдает за хаотичными движениями Шарлотты. При свете платье нежно струится черными слоями ткани, и Джонс сглатывает, стараясь не думать о том, что находится под ним. — Если тебя настолько смущает мой внешний вид, можешь дать мне какие-нибудь штаны и футболку. Только не с черепами, — поддразнивает Николь, и Шарлотта отворачивается к кухонному гарнитуру, имитируя бурную деятельность. — Вся одежда в шкафу в вашем распоряжении. И нет, ничего меня не смущает! Вы же не голая стоите, — чайная ложка звенит о края посуды слишком звонко, и стекло, кажется, вот-вот треснет от настойчивых махинаций Джонс. Шарлотта буквально видит затылком, как Николь усмехается. — Мне раздеться? — Да что вы вообще… — возмущенно бормочет девушка, но Уилсон уже не слышит этого, так как исчезает в другой комнате. И когда Николь снова появляется на кухне, на этот раз облаченная в растянутую оранжевую футболку и клетчатые пижамные штаны Шарлотты, Джонс практически выливает на себя кипяток.       Потому что, боже правый, Николь в платье — это один уровень, а в домашней одежде Шарлотты — какой-то нереальный, совершенно другой. Джонс старается не думать о том, что так бы могло быть всегда: ночные посиделки в крохотной прокуренной комнате с открытым окном, домашняя Николь, пар, исходящий от горячего чая и они. Они — вечные, влюбленные, оголенные нервы, две стихии, у которых в запасе — вся вечность, если не больше. Они, говорящие о насущном и пустяковом, они, спящие в одной кровати, они, существующие вместе, а не по отдельности. И Шарлотта сидит на стуле, закинув ногу на ногу и заслонив лицо волосами, и какая-то отвратительно-сладкая боль пульсирует по венам, побуждая то ли расплакаться, то ли засмеяться. Шарлотта привыкает к мысли, что так и не сможет выкроить, не сможет урвать себе свой кусочек счастья, и с каким-то мазохистским наслаждением смакует представления о том, как бы сложились обстоятельства в параллельной вселенной, где Николь любит Шарлотту, где все живы и не танцуют по осколкам разбившихся звезд. Николь и Шарлотта, Н + Ш, простая арифметика чувств. Н и Ш — это Неудачная Шутка, это Новые Шрамы, это Никаких Шансов. Если в имени Николь столько же букв, как и в слове «любовь», то у Шарлотты литер хватает на существительное «отчаяние». Джонс тошнит от подобной математики и лезущей в голову бессмыслицы, и она кусает внутреннюю сторону щеки. Уилсон садится напротив девушки, берет со стола кружку и дует на чай, пытаясь угадать, о чем думает смурная Джонс. — Хочешь, побуду твоим психологом или слушателем? — Шарлотта выползает на берег из океана неутешительного анализа, смотрит на Николь долго, настойчиво, и Уилсон на секунду становится страшно от тяжести этого взгляда. Разве можно в девятнадцать лет наблюдать так безнадежно-убийственно? — Чарли?       И у Шарлотты срывает стоп-кран, а слезы начинают непроизвольно течь с интенсивностью сентябрьского ливня. Одно-единственное слово, обращение, которое было дозволено только отцу, незакрытый гештальт, похороненный заживо ребенок, то, что нельзя произносить ни осмысленно, ни всуе, заставляет Шарлотту вцепиться в волосы и закрыть глаза. И у Джонс нет никаких сил и желания — господи, куда же оно так некстати подевалось? — наорать на Николь, не своим голосом закричать, мол, да что вы вообще себе, блять, позволяете, где вы эту Чарли-то во мне, сука, нашли, почему, почему, почему вы из раза в раз бьете по больному? Разве это так приятно — рушить мое деланное хладнокровие, напускную ненависть — то, что держало все это время меня на плаву? Николь пугается, отставляет кружку с чаем в сторону, садится перед Шарлоттой на корточки, несдержанно перехватывая сжатую руку Джонс и переплетая их дрожащие пальцы. — З-зачем вы так со мной? — задыхается Шарлотта-Чарли даже не пытаясь высвободиться, и Николь находится в замешательстве человека, которому только что сообщили о последней стадии рака. Что она сказала не так, чем довела Шарлотту до предела, где заставила его переступить? — Мне же больно, — звучит слишком по-детски разочарованно, и Николь впервые не находит, что ответить. — Уходите, пожалуйста. — Не уйду, — твердость в тоне Уилсон сливается с предельной мягкостью, ведь это «не уйду» означает «я буду рядом с тобой». Шарлотте хочется выть раненым зверем, поскольку сейчас Николь стерла последнюю возможность отстраниться и сделать вид, будто бы ничего не было. Она уничтожила любые пути отступления, и Шарлотта, привыкшая справляться со своими истериками самостоятельно, хочет задушить рвущееся желание довериться. Джонс стискивает пальцы Николь изо всех сил, словно они способны удержать ее от падения в пропасть, и перестает препятствовать рыданиям. Николь судорожно сглатывает, и внутри нее рвутся провода, а самолеты врезаются в здания. Железная Шарлотта плавится и обжигает раскаленными слезами свои скулы и сердце Николь. Железная Шарлотта закаляла сталь характера и все равно проиграла. — Мне не нужна ваша жалость, — Джонс порывается встать, расцепляет их пальцы и делает несколько глотков чая, чтобы успокоиться. Николь поднимается, молча наблюдая за этой картиной, и когда Шарлотта садится на край стола, не прекращая беззвучно плакать, Николь обнимает ее — за шею, по-настоящему — не придерживает пьяную Джонс, а обвивает руками, заставляя ломаное тело девушки расслабиться и обмякнуть. Запах парфюма Николь — древесина, кофе и бергамот — даруют ощущение дома и спокойствия. Шарлотта не обнимает женщину в ответ, так и продолжает стоять камнем, опуская острый подбородок на чужое плечо. Если бы сейчас Джонс неожиданно призналась в любви, Николь, наверное, оттолкнула бы ее и больше никогда не приблизилась. — Каждому необходимо, чтобы его иногда пожалели. В этом нет ничего стыдного. — шепчет Николь, и Шарлотта хочет возразить, но Уилсон не дает ей этого сделать, — самые сильные на свете люди тоже плачут. Без друзей, соратников и возлюбленных можно существовать — с большим трудом, конечно, но можно, а вот жить не получается, Чарли, — Шарлотта морщится от такого обращения, но ничего не говорит. Из уст Николь оно звучит непозволительно приятно, хоть и болезненно. — Ты можешь нести все это в одиночку, на своей спине, но в конечном итоге сломаешься. Не потому, что слабая, а потому что груз слишком велик, понимаешь? Если делить его с кем-то, дышать становится проще. Дай мне шанс, пожалуйста. Я хочу тебе помочь, — Шарлотта шмыгает носом, а затем едва слышно отвечает: — Я уже, — и это даже не похоже на подписание смертного приговора. Ведь если бы Джонс не дала бы Николь шанс, разве стояли бы они на крыше небоскреба, разве говорила бы Шарлотта, что «Соня стоящая героиня», разве предложила бы, в конце концов, остаться? Николь осторожно гладит девушку по спине, словно котенка, готового в любой момент зашипеть. — Возвращайся в литературный клуб. Без тебя там все не так, — и, черт возьми, Шарлотта не смеет ослушаться. Николь ведь ее практически ручной сделала, а стоило всего-то уделить ей немного внимания, и все, Джонс позорно поплыла. Даже на мерзкое «Чарли» начала откликаться, не поставила табу на это имя. Сказала: «уходите», а Николь взяла и не послушалась, и Шарлотта даже не стала ее убеждать. — Я до последнего думала, что ты все-таки изменишь свое решение и придешь. Я ждала тебя, — признание срывается с губ Николь крайне тихо, но Шарлотта слышит каждое слово. Слышит и не смеет поверить своим ушам — может, это все проделки помутненного сознания? Неужели Джонс хоть сколько-нибудь интересна и дорога Николь, раз та позволяет себе говорить подобные вещи? — Вам очень повезло, потому что в моем графике ровно «нихера» дел, — слабо улыбается Шарлотта, и Николь отстраняется, склоняя голову вбок. В темно-карих глазах, помимо заботы, появляется знакомая азартная искорка. — Что, и даже никаких свиданий с мисс Коллинз? — Шарлотта смеется, отрицательно кивая, мысленно радуясь тому, что Николь не стала придерживаться серьезного-задумчивого настроения, ловко уходя от тяжелых тем и возвращаясь к привычному игривому расположению духа. Сказать по правде, лимит откровенности исчерпан на сегодня десятикратно, и Шарлотту бы не хватило на еще один подобный диалог. Однако теперь Джонс держит в памяти то, что женщина тоже должна показать своего подкроватного монстра. Это было бы справедливо. Николь возвращается на свое место, пока Шарлотта так и остается сидеть на краешке стола. — Наши встречи в клубе можно назвать полиаморными свиданиями, так что вас с Сашей ждет не-за-бы-ва-е-мо-е романтическое времяпрепровождение, — отвечает Шарлотта, и в этом нет никаких ревнивых ноток. Джонс вспоминает, что ее ожидает еще один тяжелый разговор с Гречневой, и от надвигающейся бури хочется укрыться где-нибудь в тихом месте, лишь бы только не нашли, не сдавили горло заскорузлой рукой тревожности. — И нас с тобой, получается, тоже, — Николь улыбается, и Чарли смущенно отводит взгляд. — Что-то не вижу энтузиазма в ваших глазах, мисс Джонс… — Николь притворно вздыхает, — жаль, а то я бы не отказалась от общества красивой девушки вроде вас. — Господи, вы теперь не только сарказм, но и поддержку маскируете под флирт, — Уилсон смеется, но смех ее быстро гаснет, как только на телефон приходит сообщение от мужа. Frank Ayrton: Я погорячился. Через двадцать минут буду дома.       Шарлотта наблюдает за тем, как лицо Николь меняется на сосредоточенное, а между бровей появляются морщины. «Коллеги в такое время не пишут, — думает Шарлотта, — значит, муж». Nicole Wilson: Я заметила. Дверь открыть не смогу Frank Ayrton: Где ты? Я тебя заберу Nicole Wilson: Не утруждайся Frank Ayrton: Мне плохо, Николь. Не издевайся надо мной.       Женщина собирает воедино всю гордость и здравомыслие, чтобы не примчаться по первому зову и не успокоить мужа. Николь нужен перерыв — небольшой, хотя бы в одну ночь, чтобы разделить выцветшее «я» от неразрывного «мы». Должно быть, у нее какой-то синдром спасателя, выходящая за все рамки эмпатия, раз она так быстро забывает об обидах, желая сделать другому хоть немного лучше. Только дома — разборки, шум, нервы, и Фрэнк, закономерно объявивший о перемирии, может за секунду развязать новую войну — более кровопролитную, чем предыдущая. Она думает о том, как Фрэнк волнуется и ревнует, как боится на самом-то деле ее потерять, и именно поэтому окружает контролем. И ей его по-человечески жалко, только на одной жалости брак свой не пронесешь. Николь согласна с тем, что Фрэнк уже давно стал неотъемлемой частью ее жизни и что сам он ей очень дорог — в конце концов, за их плечами путь в тысячи километров дней. Но привычка — далеко не то же самое, что любовь. Nicole Wilson: Ты со всем справишься, я в тебя верю. — Вам когда-нибудь нравились женщины? — неожиданно спрашивает Шарлотта, и Николь откладывает телефон в сторону, недоуменно приподнимая брови. — Да я не для себя спрашиваю, ну… Просто интересно. А еще, знаете, мне обидно за всех тех, кто воспринял ваши заигрывания близко к сердцу. Гетеросексуалки такие жестокие! — Вероятнее всего, нет. Но я все еще могу судить о женской привлекательности, — Шарлотта щурится, складывая руки на груди. — Иными словами, вы считаете некоторых девушек сексуальными, — Николь не нравится, в какое русло вытекает этот диалог, и она пожимает плечами. — Да, считаю. — А вы понимаете, что сексуальность — это про реакцию нашего тела, а не про созерцание прекрасного? Типа — говорю только в теории — вы можете оказаться не эстетом, а бисексуалкой? — Николь торопливо качает головой, и Шарлотте становится весело. — Как бы прискорбно для тебя это ни звучало, я гетеросексуальна, — Джонс пропускает колкость мимо ушей, продолжая развивать понравившуюся тему. — Хорошо, я не спорю. Но если бы вы были на месте мужчины, каких бы женщин вы… э… предпочли? — Николь ерзает на стуле, чувствуя некоторое стеснение. — Я знаю, к чему ты ведешь. Я бы назвала всяких актрис, с которыми бы хотела переспать с точки зрения мужчины, а ты бы ответила, что гетеросексуалки не смогли бы думать в подобном ключе. Хорошая попытка, но она не засчитывается. — Ну, почему сразу актрис?.. — довольно протягивает Шарлотта, ощущая, как впервые в их замысловатой игре занимает лидерскую позицию. На щеках Николь появляется слабый румянец, и Шарлотта готова захлопать от радости. — Ой, вам не душно? А то вы покраснели. — Ждешь, когда я скину одежду на пол? — Джонс улыбается во все тридцать два зуба, словно несколькими десятками минут назад она не пережила истерику. — Не-а, что вы. А вам уже не терпится? Даже до кровати не дойдете? — и у Николь возникает совершенно дикое, безумное желание все-таки обезоружить Шарлотту поцелуем, поставить в ступор, чтобы та не думала, будто одержала верх. Чтобы у Чарли подкашивались колени, а глаза блестели лихорадочным возбуждением, и она просила не останавливаться, пока Николь прижимала ее к стене, покрывая засосами тонкую шею. Женщина моргает несколько раз, чтобы снять с себя внезапное наваждение, которое не получается списать на действие алкоголя, ведь она трезва, как чертово стекло. Вместо этого Николь сменяет тактику, решив, что лучшая защита — это нападение. — Касательно твоего вопроса… Я бы выбрала Энн Хэтуэй, Эмму Уотсон, Марго Робби, Леди Гагу, м-м, — Уилсон притворно задумывается, — тебя, Николь Кидман… — Шарлотта мгновенно теряется, боясь, что ослышалась. И Уилсон уже чувствует свое торжество, наслаждаясь чужим замешательством, когда Шарлотта громко смеется, понимая, что начинает втягиваться в это состязание. — …И Иосифа Бродского, — и через секунду кухня наполняется и ее смехом тоже, и ночь отступает, и напряжение между ними ослабевает, уступая место теплой дружеской атмосфере. Шарлотта не знает, когда собирается уходить Николь, и до одури хочется оттянуть этот момент до последнего. Скоро придется вставать и идти на работу, но Джонс готова пожертвовать своим сном ради того, чтобы поболтать с Николь подольше. — Уже поздно. Может, останетесь у меня? Ноу хомо, как говорится. Я буду спать на пуфике, — Николь не приходится долго взвешивать все «за» и «против», поскольку перспектива ночевать в машине вовсе не кажется пределом мечтаний. — Брось, хозяйское ложе принадлежит хозяйке. Уместимся там вдвоем? — Шарлотта активно кивает, не смея поверить тому, что ей выдалась возможность заснуть рядом с Николь, как если бы они жили вместе. — Только не смей забирать у меня одеяло.       Шарлотта выдает Уилсон зубную щетку в герметичной упаковке, украденную в одном из мотелей, и пока Николь возится в ванной, смывая макияж, девушка закидывает под кровать все то, что некрасиво валяется на полу. Сама Шарлотта лежит в постели, глядя в потолок и ощущая приятное, но навязчивое волнение. В голове копошатся тысячи вопросов: придет ли Николь снова в гости? во сколько женщина начнет собираться на работу? что написал той муж? Телефон Николь лежит на тумбочке слишком соблазнительно, и Шарлотта пытается отговорить себя от низкого, непозволительного поступка. Джонс, все же, отвратительный человек. Мало того, что истеричка, так еще и с навязчивым желанием влезать в чужую жизнь, появившимся совсем недавно. Николь бы послать ее куда подальше, чтоб сама разбиралась со своей идиотской влюбленностью, выпутывалась из сети сплетенных собой же паутин, но нет. Ненавидя себя каждой клеточкой своего существа, Шарлотта берет чужой айфон в руки, как гранату, и смотрит на экран блокировки. Видит последнее уведомление, отправленное Фрэнком Эртоном минуту назад: убивающее, душераздирающее «люблю тебя». Шарлотта презирает мужа Николь за то, что тот такой правильный и идеальный, и какой по сравнению с ним уродливо-искаженной чувствует себя она. Смартфон не запаролен — еще одно доказательство счастливого брака. Никаких секретов друг от друга, абсолютное доверие. Можно было бы открыть их чат и разбить себе сердце окончательно, но Шарлотта убирает телефон на прежнее место, ощущая, насколько происходящее сюрреалистично.       Сейчас Николь вернется, не ведая о том, что Джонс буквально сходит по ней с ума, ляжет в одну кровать без посторонних мыслей, ответит мужу на сообщение, а Шарлотта будет молиться про себя, чтобы поскорее уснуть. Наверное, психологом здесь не обойтись, и придется идти к психиатру. Сказать ему: «здравствуйте, у меня настроение скачет каждые десять минут от эйфории до глубокой депрессии, я уже не вывожу, блять, пропишите мне антидепрессанты или по лицу. у меня гиперфиксация на женщине, с которой нас связывает дебильный литературный клуб и мои проблемы с головой. запихните меня в психушку, заприте там к чертовой матери и не выпускайте никогда, потому что я рушу все, к чему прикасаюсь». Потолок над головой то сияет вечностью космоса, то простирается черной дырой, и Шарлотта не знает, что будет в следующую секунду: либо Кассиопея пошлет ей белую яркую вспышку, и та упадет ей в карман, побуждая загадать желание, либо темнота поглотит девушку полностью, а потом разжует и выплюнет в виде звездной пыли.       Может быть, это ночь станет последней для них с Николь. Скорее всего, так оно и есть, ведь богини не спят с простыми смертными дважды, такого в природе не бывает. Ощущение ускользающего сквозь пальцы времени заставляет дрожать и запоминать все до мелочей: свое бьющееся сердце, звук включённой воды в соседней комнате и холод, холод, холод. Почему по квартире вечно гуляет сквозняк? Похоже, Шарлотта и вправду хочет слечь с пневмонией. Завтра придется снова надевать маску, чтобы никто не ранил, однако теперь это становится сложнее. Николь называет Шарлотту «Чарли», а Чарли позволяет себе почувствовать легкость на короткое мгновение, и это ощущается чем-то правильным. Как скоро они смогут встретиться после этого дня? Стоит ли проявлять инициативу и пригласить Николь погулять где-нибудь или это будет чрезмерно навязчиво? Если бы сейчас у Шарлотты спросили, какие чувства она испытывает, девушка, не раздумывая, ответила бы, что абсолютно все. Купол апатии съезжает в сторону, обнажая хаос под ним.       Шарлотте страшно. Страшно, что этот день больше никогда не повторится, и что вскоре придется принимать серьезное решение о дальнейшей дружбе с Томасом и судьбе Саши. Шарлотте больно. Больно оттого, что на свете существует Фрэнк Эртон, заслуживший чем-то Николь. А еще ей, безусловно, хорошо и волнительно оттого, что Николь осталась. Сердце Шарлотты бьется быстро-быстро, когда Уилсон выходит из ванной, принося с собой приятный запах крема для лица. Шарлотта купила его пару месяцев назад по какому-то необъяснимому импульсу: решила, что, наверное, забота о себе сможет поднять ей настроение, ведь у бьюти-блогерок это всегда получается очень естественно. Первые два дня девушка наносила себе маски, чтобы кожа отдохнула и посвежела, однако вскоре отказалась от этой затеи, решив, что это муторно и бесполезно.       Николь ложится рядом, даже не проверив телефон. Шарлотта не знает, как нужно лечь, чтобы не нарушать личные границы Уилсон, хотя хочет этого до безобразия.       Сказать по правде, Николь волнуется не меньше, чем Шарлотта, однако объяснить самой себе эти чувства женщина не может. Вероятнее всего, это связано с тем, что Николь впервые за чрезвычайно долгое время ночует не дома, да еще и с Шарлоттой. Без своих стрелок и броского макияжа Джонс выглядит мягкой, но мертвецки уставшей. И еще по-нежному юной: Николь сама удивляется тому, как слова «нежность» и «Шарлотта» встречаются в одном предложении, однако не придает этому никакого значения. — Ты же не задушишь меня подушкой, пока я буду спать? — спрашивает Николь, чтобы развеять нервозность обстановки. Она лежит, повернувшись в сторону Шарлотты и подпирая голову рукой. Джонс кажется это слишком интимным, ведь, может быть, именно в такой позе Николь разговаривает с мужем после секса, пока тот курит и скидывает пепел в пепельницу. Шарлотте абсолютно не нравятся свои мысли, и она пытается вернуться в непринужденное русло диалога. — Только если вы не будете ко мне приставать, — Николь хмыкает, и Шарлотта вдруг улыбается, — давайте поиграем во что-нибудь? Ну, типа, вы мне факт о себе, а я — о себе. — Хм-м, — Николь задумывается, перебирая в голове сотни и сотни вариантов, — в детстве бабушка настаивала на том, чтобы я занималась балетом, но я воспротивилась и выбрала арбалет. Стрельбу из него, то есть, — Шарлотте кажется, что это вполне себе в духе Николь. — А вы всегда были с характером! Блин, «Храбрая сердцем» — это мультфильм про вас? — Джонс кусает губы, потому что, если честно, в ее жизни не было чего-то ужасно интересно. Обычный ребенок с обычными увлечениями — учеба, фотографии, футбол. — J'ai pris français à l'école, — отсутствие всякой практики подводит Шарлотту, к тому же, она все еще пьяна — не так сильно, как несколько часов назад, но все же — однако эту фразу девушка репетировала бесчисленное количество раз, чтобы, поступая в университет, сказать ее на коллоквиуме. — Oh, c'est vraiment une surprise. J'adore cette langue., — беззаботно срывается с губ Николь, и Шарлотта ощущает легкое возбуждение от того, насколько сексуально звучит французский в исполнении Николь. — На моем факультете нам приходилось брать три языка по выбору. Мой немецкий довольно посредственный, русский я не осилила даже наполовину, а вот французский дался без проблем, поскольку многое понимаешь на интуитивном уровне. Полиглот из меня вышел так себе, — Шарлотта категорически не согласна, ведь самые базовые знания языка — это уже что-то охренительно-крутое. — Твой черед. — У меня никогда не было питомца. В плане, настоящего. Были рыбки, но они тупые и самки постоянно жрали самцов. Знаете, как жутко это понимать, будучи маленькой? Я всегда хотела себе щенка, и мне собирались его купить после ряда испытаний. Типа, сначала надо было ухаживать за растениями, потом вот за этими чешуйчатыми каннибалами, и на этой стадии все пошло коту под хвост, потому что они дохли с завидной периодичностью. Первые две недели я их кормила, а затем они кормили себя сами… — Я бы тоже завела собаку, но муж против, — Шарлотта кривится, словно у нее разом заболели все зубы, но, благо, в темноте этого не видно. — Или кошку.       Шарлотту так и подмывает спросить Николь о Фрэнке, чтобы хоть как-то справиться с интересом. Вряд ли он поугаснет после ответа Уилсон, скорее, наоборот — разгорится еще сильнее, однако у Джонс создался мутный идеализированный образ мужчины, в которой хочется внести хотя бы немного конкретики и реализма. Что Николь в нем нашла? Как они познакомились? Почему из стольких поклонников — а Шарлотта уверена, что у Николь их как было, так и осталось очень и очень много — Уилсон выбрала некоего Эртона? — Не думала, что вы слушаетесь запретов, — эта реплика по какой-то причине неприятно колет Николь по самолюбию, ведь когда-то в далеком прошлом, для женщины действительно не существовало никаких навязанных «нельзя». Мать сокрушалась, что ту невозможно обуздать, никакой управы на Николь не найдешь, и юная Уилсон горделиво поднимала подбородок и встряхивала пышными рыжими волосами.       Любовь, безусловно, ломает. Сначала ты идешь на уступки, проглатываешь обиду, а затем осознаешь, что стала типичной покорной женщиной, из которой выжгли всякую взбалмошность и своеволие, и ты напрямую поспособствовала подавлению внутреннего бунта. Некоторые называют это мудростью, некоторые — предательством самой себя, но одно здесь ясно — метаморфозы неизбежны. — Понимаешь, Чарли, семья — это живой организм. И Фрэнк — это мозг, а я — сердце. В некоторых темах лучше полагаться на рационализм, а не на чувства, — Шарлотта хочет попросить Николь хотя бы не ставить личное «Чарли» вместе с ненавистным «Фрэнк» рядом, но вместо этого говорит совершенно другое: — И вы довольны таким раскладом? Вы же человек прежде всего, а не орган. Возвели себя в рамки неразумной женщины, типа, «ой, я — это сплошные эмоции, зато супруг мой — ходячая железобетонная логика». Я не уверена, но мне кажется, что это не ваши мысли. Чужие. Навязанные. Мужчины намного импульсивнее женщин, посмотрите только на их стиль вождения, угрозы, на то, как они реагируют, когда проигрывает их любимая футбольная команда. Быть сердцем — это неплохо, но вы же, блин, такая осознанная и умная. Вы и сами можете принимать серьезные решения, — Николь поворачивается на спину, отмечая, что в словах Шарлотты много правды. Неугодной правды, если говорить откровенно. — Боже, это всего лишь гипотетическая собака, — бормочет Уилсон, — мы слишком заняты своей работой, чтобы уделять достаточно времени домашнему животному. Ты ищешь проблему там, где ее нет. — Да ничего подобного! Вы бы могли сказать, что хотите себе питомца, но за ним некому будет ухаживать или еще что-то, но вы сказали, что муж будет против! То есть, его запрет стоит на первом месте и является главной причиной. А потом начали затирать мне, что, видите ли, он мозг и мыслит трезвее вас. Я не ищу проблему там, где ее нет, я просто внимательная, — Шарлотта могла бы добавить: «внимательна ко всему, что касается вас» или «особо придирчива к вашему мужу, потому что он меня априори раздражает», однако выбирает вовремя заткнуться. — Я тебя услышала. Давай ложиться спать, а то проспим все на свете. Спокойной ночи, — Николь уходит от прямого ответа, не став выбирать между согласием и протестом, и Шарлотта закатывает глаза. Ну, конечно, пора бы уже привыкнуть. — Сладких снов, — Джонс отворачивается, бездумно глядя в окно, а по стенам мелькают знакомые желтые всполохи от проезжающих машин. Шарлотта ненавидит мысль о том, что у ночи есть свойство плавно перетекать в утро.

***

      В без двадцати пять телефон Николь взрывается входящим звонком. Шарлотта молниеносно открывает глаза, пытаясь понять, что происходит, и обнаруживает то, что ее голова лежит практически на груди Николь. «О господи, блять», — стремительно проносится в мыслях, и девушка скомкано извиняется, вставая с постели и шлепая босыми ногами по полу. — Ответьте, наверняка там что-то важное, — сипло говорит Шарлотта, но Николь лишь выключает телефон — даже не переводит его на беззвучный — и громко вздыхает. Конечно же, звонил Фрэнк — пьяный, злой и расстроенный, и у сонной Николь нет никакого желания выслушивать нетрезвые тирады. — Ты курить? Накинь сверху плед, — Шарлотта кивает, а Николь устраивается поудобнее, намереваясь спать дальше.       За прошедшее время Джонс успела позабыть, каково это — ощущать на себе чужую заботу, сквозящую в простых жестах и фразах. Николь, видимо, просыпалась, потому что пустые кружки с чаем оказываются вымыты, а из пепельницы пропадают все бычки, и сама она блестит белой, словно только что купленной керамикой. За одной сигаретой следует другая, и Шарлотта чувствует себя частным следопытом: Николь не отвечает на сообщение мужа — хотя, может быть, женщина сделала это, пока Джонс спала — и выключает телефон, оставив звонок проигнорированным. Далеко не факт, что эти вещи взаимосвязаны, однако появляется ощущение, будто брак Николь не такой уж и идеальный — чего стоят рассуждения Уилсон о «живом организме». И это явно не то, чему стоит радоваться, потому что для любого нормального человека главное — чтобы его любимый был счастлив, а с ним или без — неважно, но Шарлотта неисправимая идиотка. Ей хочется самого лучшего для Николь, а еще она ревнует. И, разумеется, Джонс до вывороченных внутренностей желает оказаться на месте Фрэнка. Превзойти его. Сдувать с Николь пылинки.       Уснуть больше не получается: у Шарлотты всегда так — стоит ей только выпить водки, как минимального количества сна хватает на то, чтобы вновь почувствовать себя бодрой и полной сил. Джонс накидывает куртку прямо на пижаму, выходит на улицу и садится на ближайшую лавочку, доставая телефон. Она спрашивает у Пенни, как дела, присылает той одну из своих любимых песен и, немного погодя, набирает: «знаешь, кто у меня в гостях? миссис уилсон!». Пенни, наверное, жутко обрадуется этой новости и завалит Шарлотту вопросами, а Шарлотта ответит, что это громадный секрет и никто кроме девочки не должен об этом знать.       Шарлотта блуждает по улицам, глядя на то, как рассвет прокрадывается на небесное полотно, смотрит на вывески магазинов и ресторанов и останавливается возле круглосуточного кафе, которое выглядит теплым и уютным внутри. Джонс садится за столик, ловит на себе непонимающий взгляд официантки — пижамные штаны Шарлотты привлекают к себе много внимания — и заказывает пряный латте. Пол в помещении кафельный и похож на шахматную доску, стены увешаны многочисленными картинами в стиле pop art, диван с подушками, на котором сидит Шарлотта, расположен прямо возле окна, и Джонс здесь нравится. Она пьет кофе большими глотками, размышляя о том, что взять Николь на завтрак. Может быть, сегодня даже будет хороший день. — Можете положить мне с собой два миндальных круассана, улитку с карамелью и орехами и ягодную тарталетку? — спрашивает Шарлотта, понимая, что после этого придется здорово сэкономить на сигаретах. Но это ничего страшного, оно того стоит — Джонс в этом ни капельки не сомневается.       Возвращается Шарлотта домой в половину восьмого, довольная и приободренная. Николь все еще спит, и Джонс ведет себя максимально тихо, дабы случайно не потревожить чужой сон. Она тянется к коробке, спрятанной под кроватью, и кончики пальцев леденеют. Шарлотта приходит к монстру сама, поглаживает картон и вдыхает запах пыли и прошлого. Старый Polaroid и бумага для фотографий оказываются в руках, и Джонс задвигает коробку назад, чтобы случайно не наткнуться на запечатленное лицо отца. Для этого пока слишком рано — может быть, когда-нибудь у Шарлотты хватит духа на то, чтобы встретиться со своей болью один на один, но точно не сейчас. Батарейка в кассете фотоаппарата еще есть, и Джонс отходит на несколько шагов назад, чтобы сделать снимок расслабленной Николь с разметанными по подушке волосами. — Что за фотосессии с утра пораньше? Я бы хоть позу приняла, — улыбается, и застигнутая врасплох Шарлотта ойкает от неожиданности. Ну, надо же, попалась. И никак не выкрутишься даже. — Я себе на память. Глупая привычка из прошлого, — отвечает честно Чарли, виновато опуская камеру на пол и поспешно убирая фотокарточку в карман. В конце концов, однажды наступает тот момент, когда яркие снимки — это все, что остается после людей, можно лишь хранить их в старом альбоме, носить в кошельке или где-то в области сердца, — вы будете еще спать или пойдем завтракать? У меня даже есть еда.       Николь потягивается, как кошка, издает неопределенное «мгм» и садится на кровати. — Ох, ну если даже еда есть… Мне бы по-хорошему сейчас домой, — Шарлотта обидчиво поджимает губы, но ничего не говорит. Глупая надежда на то, что Николь останется здесь подольше, потухает слишком быстро и насильственно. — Надо переодеться. — У меня есть безразмерные черные брюки и синяя рубашка. Достаточно официально? — Фрэнк будет не в восторге от того, что я вернулась в чужой одежде, — Шарлотта хочет выкрикнуть: «Да блять, от чего он вообще в восторге?!», но давит рвущийся наружу импульс, не давая ему выхода. — Хотя, скорее всего, он даже ничего не поймет. Для него каждая моя вещь — одинаковая, он в них совершенно не разбирается… Как-то не очень звучит, да? Я словно уезжаю от любовницы, — Шарлотта молчит, разворачиваясь в сторону кухни и оставляя Николь одну. Пусть принимает любое решение, Джонс наплевать: ее ждет вкусная выпечка и растворимый кофе. Это чертова жизнь Николь, ее муж и, соответственно, последствия своих действий расхлебывать тоже ей.       Шарлотта без инициативы жует круассан — в другой ситуации он бы показался ей невероятно мягким и хрустящим в то же время — словом, идеальным, но сейчас лишний кусок просто не лезет в горло. Еще и кофе кажется более мерзким, чем обычно. Penny: Доброе утро! Песня мне очень понравилась!!! Скучаю по тебе и Томасу и Саше и миссис Уилсон и мистеру Гудману и книжному магазину. Рада что миссис Уилсон за тобой присматривает. Пожалуйста не обижайся на нее и ни на кого не обижайся. <З       Шарлотта улыбается кончиками губ, глядя на сообщение от младшей сестры. charlotte jones: я тоже очень по тебе скучаю. если надумаешь избежать поездки к бабушке с дедушкой — пиши, у меня тут никакой брюссельской капусты. только сладости! Penny: Я попрошу маму и мы договоримся о следующей поездке. Хорошего дня!!! Передавай миссис Уилсон привет!!!       Николь заглядывает на кухню в брюках и рубашке Шарлотты, и Джонс мысленно радуется этому, потому что теперь они смогут выкрасть чуть больше времени. — На вас все вещи выглядят лучше, чем на мне. Так нечестно, — притворно сокрушается Шарлотта, вызывая у Николь беззлобную усмешку, — и еще вам привет от Пенни. — Мисс Джонс, где вы научились так профессионально льстить? Я хочу записаться туда на курсы, — и, немного погодя, добавляет, — передай Пенни мои пожелания всего самого-самого хорошего. Она чудесная, — Николь садится рядом с Шарлоттой, хватаясь за ручку белой чашки и делая глоток чего-то отдаленно похожего на кофе. — Какой прекрасный напиток, — Джонс прыскает, глядя на то, как Николь старается не поморщиться. — Похоже, вам не нужны никакие курсы, миссис Уилсон, вы и без них неплохо справляетесь. Попробуйте лучше ягодную тарталетку, она выглядит аппетитно. — Во-первых, спасибо. Во-вторых, когда ты успела ограбить кондитерскую? И, в-третьих, можно просто «Николь», — Шарлотта становится ужасно довольной, потому что последние границы официальности треснули и рухнули. — Ха-ха-ха, как скажешь, Никки, — у Николь от возмущения глаза ползут на лоб, и Шарлотта громко смеется, обнажая белые зубы. — Ну, это уже чересчур. — Мне нужно оправдывать звание вашей… то есть, твоей любовницы, — и Николь заражается этой крышесносящей энергией Чарли, непринужденно смеясь вместе с девушкой. Они завтракают в дружелюбной атмосфере, и на небе не проплывает ни облачка, и у Шарлотты на душе становится так легко, словно в ее жизни никогда не существовали проблемы. В дверь раздается звонок, и Джонс подскакивает на месте, размышляя, кого могло принести в такую рань. За порогом оказывается Томас: он бегло здоровается и без лишних прелюдий заходит в квартиру, готовясь вывалить на Шарлотту нечто невероятно важное, по его мнению. — Как погуляли вчера, Ло? Короче, Саша не выходит на связь, да и Синди тоже, и ситуация вообще не супер! Ты прости, что я пришел без предупреждения, но у меня шалят нервы, это просто кошмар какой-то! — Шарлотта хочет сказать, что Томас ну вообще не вовремя, но Олсен не дает вставить ей и слова, — Саша же не пьет, да? Тогда с ней, наверное, что-то случилось, раз она не отвечает на телефон, но я думать об этом не хочу! Давай позвоним в полицию? — Погоди, погоди, — Шарлотта собирает мысли воедино, пытаясь побороть собственное беспокойство и желание рассказать Томасу всю правду, — мы вчера поздно ушли, наверняка они сейчас спят без задних ног. Я попросила Синди, чтобы она проводила Сашу, так что все ок. И, если тебя это слегка присмирит, у Синди всегда под рукой перцовка, — Томас садится на пол, переводя дыхание и вытирая пот рукавом. — Не подумай, что я не рада тебя видеть, — от такого заявления Олсен начинает удивленно таращится, потому что сказанные Шарлоттой слова звучат вовсе не в ее стиле, — но я сейчас, ну… не одна, — Томас снова вскакивает на ноги, пытаясь из коридора рассмотреть, кто сидит в других комнатах. Шарлотте очень не хочется объяснять, что забыла у нее Николь, потому она спешно разворачивает друга обратно к двери. — Herregud, Ло, познакомь нас! — Да не буду я вас знакомить, давай, топай отсюда, встретимся на работе.       Однако в этот момент раздаются шаги, и в коридоре появляется Николь. Шарлотта готова застонать от такого неудачного стечения обстоятельств. — Томас? — недоуменно спрашивает женщина, и Томас разворачивается, переводя ошарашенный взгляд с Николь на Джонс. — Все хорошо? — Э-э… Вы… Ну, то есть… — Чарли звонко хлопает себя по лбу, покрываясь румянцем, пока Николь сохраняет полнейшее спокойствие, словно все так и должно быть. — Я в порядке… наверное. Вам идет, ну… Одежда Ло, — Шарлотта готова дать Томасу премию за самый тупой и неуместный комплимент, а Николь терпеливо улыбается. — А тебе идет выглядеть шокированным. Мне, наверное, пора. Уверена, что Чарли ответит на все твои вопросы, — Николь надевает пальто, благодарит Шарлотту и крепко ее обнимает, после чего поднимает сумку с пола, вежливо прощаясь с Томасом и скрываясь за дверью. В квартире повисает гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. — ЧТО. ЗА. ПИЗДЕЦ. — взрывается первым Томас, активно жестикулируя, — ты говорила, что миссис Уилсон тебе неприятна! Что она тебе не нравится! Я думал, что ты мне доверяешь, а тут случайным образом выясняется, что ты с ней спишь! Она красивая и все такое, но, черт возьми, Ло! — Да что ты, блять, орешь на меня! Не трахаюсь я с Николь! Она просто забрала меня из бара, а я предложила ей остаться! — Томас смотрит на Шарлотту с нескрываемым скептицизмом, и девушке хочется скинуть его взгляд с себя, — мы друзья, окей? Она замужняя женщина! Она замужняя женщина, а у меня, блять, никаких шансов! — Она тебе нравится, — утверждает Томас, и Шарлотта вздыхает, опускаясь на пол рядом с ним. Наверное, все-таки пришло время выдавить из себя признание. — Прости, что вспылил, я просто удивился. Мне жаль.       И Шарлотта даже не знает, как расценивать это «мне жаль». Томасу жаль, что он так разнервничался или жаль, что выбор Джонс пал на человека, с которым точно ничего не выйдет? Девушка хмыкает, опуская голову на плечо Олсена, и тот замирает. — Я люблю ее, — слова срываются слишком просто и слишком тяжело одновременно, — блять, как же я влипла.       И Томас обнадеживающе улыбается, словно будет с Шарлоттой, несмотря ни на что. — Все будет хорошо.

***

      Стоя возле прилавка, Джонс не может сосредоточиться на своей работе, периодически проваливаясь то в сегодняшнюю ночь, проведенную вместе с Николь, то в размышления о предстоящей встрече с Сашей. Шарлотта заставляет себя не проверять телефон ежесекундно, потому что Томас уже начинает на нее странно поглядывать, да и сама девушка бесится от назойливой мысли о том, что ей могла написать Николь. Когда мистер Гудман заходит в магазин, Шарлотта не сразу признает в исхудавшем, неожиданно скрюченном старике Гарольда: его глаза, обычно цепкие и пронзительные, кажутся сейчас слегка помутненными, а сам он — маленьким и нелепым. Джонс становится стыдно от того, что за все это время она ни разу не поинтересовалась, как дела у его жены, да и, в принципе, как он сам, но нужность этого будто бы отпадает, потому что при виде мистера Гудмана становится ясно — все не очень хорошо.       Старик улыбается, пряча руки в карманах узорчатого пальто, и Шарлотта приветственно кивает головой, а Томас отвлекается от поливки растений и привычно машет. «Вам каркаде с четырьмя ложками сахара?», — спрашивает Олсен, выучив за время работы в магазине предпочтения мистера Гудмана наизусть, и тот отвечает: «Верно, верно, помнишь ведь, не забыл еще». Спустя десять минут Гарольд сановито восседает на диване, закинув ногу на ногу и сербая чай. — Я, значит, с новостью, — загадочно начинает, дожидаясь, пока на лицах присутствующих загорится немой вопрос, — пиццерия, которая с нами соседствует, разорилась, — Шарлотта хочет ответить нечто вроде: «оно и к лучшему, еда у них просто ужасная», — и, собственно, помещение освободилось. Я уже некоторое время веду переговоры с ее владельцем, и он согласен уступить нам пространство по более низкой цене, да, весьма и весьма приятной. Наш книжный расширяется, значит, эхех, завоевывает новые территории, так сказать. Всех поздравляю. — Вау, это просто супер! Будет больше новых секций и пространства для литературного клуба, и растений можно новых купить! — Томас радостно хлопает в ладоши, однако Шарлотта не разделяет его энтузиазма. — Это очень затратная идея. Мы, конечно, не уходим в минус и получаем прибыль с проданного, но это место не настолько популярное, чтобы строить такие грандиозные планы. Правда, мистер Гудман, подумайте, а что, если это приведет к тому, что и наш книжный тоже, ну… — старик поднимает ладонь, тормозя подобным жестом Шарлотту. — Я польщен, что вы так печетесь о магазине, мисс Джонс. Неравнодушные молодые люди сделают мир лучше, это точно, доверьтесь мне. Но у меня все схвачено, — в словах мистера Гудмана читается столько уверенности, что Шарлотте остается лишь пожать плечами. — Ладно… С неожиданным праздником, получается. — говорит она, предвкушая сильные перемены не только в жизни книжного.       Как оказывается впоследствии, предчувствие не обмануло.