And I don't want your pity I just want somebody near me Guess I'm a coward I just want to feel alright And I know no one will save me I just need someone to kiss Give me one good honest kiss And I'll be alright Mitski — Nobody
И сначала Шарлотта молчит, оглушенная внезапным признанием, а затем громко и искренне смеется, вызывая недоумевающий взгляд со стороны Томаса. — Рада, что Никки рассказала вам обо мне. Надеюсь, мы с вами поладим! — рука на колене Николь сжимается чуть сильнее, заставляя женщину незаметно для всех вздрогнуть. В голове Уилсон появляется вполне себе очевидный вопрос: «какого черта Чарли творит?», потому что весьма ощутимое плотное напряжение повисает в воздухе. При этом Николь не может не отметить, как уверенность Фрэнка ослабляется на секунду, дает крохотную червоточинку. Девочка выдержала снисходительный тон Эртона и даже умудрилась того кольнуть — разумеется, Фрэнк ревнует, ведь теперь на его собственность посягает кто-то еще. Вероятно, нужно было отговорить его от идеи прийти сюда вместе с ней, даже если бы это вызвало некоторые подозрения со стороны мужа. К Фрэнку быстро возвращается самообладание: тот растекается в улыбке, большей похожей на оскал, и елейным голосом говорит: — Я в этом даже не сомневаюсь. Друзья моей жены — мои друзья, — и, черт возьми, Шарлотта снова понимает, что проиграла в состязании с изначально известным победителем. Фрэнк не делает упор на слове «своей», произнося его нарочито бегло, однако для каждого присутствующего становится очевидно, что весь смысл, заложенный Эртоном в предложении, кроется именно в нем. На Николь выжжено клеймо замужней женщины, и кольцо на пальце той кажется крохотными золотыми кандалами, любезно подаренными Фрэнком. Томас решает разрядить атмосферу, неожиданно хлопая в ладоши: — О, чуть не забыл! Я же купил печенье! У меня есть овсяное, шоколадное и имбирное, вы какое хотите? — и Чарли наконец-то делает глоток воздуха, понимая, что не дышала примерно минуту после хлесткой фразы Фрэнка. Мужчина так легко смог указать Джонс на ее место: не претендуй ни на какую роль в ее жизнь, а уж тем более на главную, ведь я здесь царь и бог, я - обладатель золотого билета, именно ко мне возвращается Николь после работы. Ты, глупая Шарлотта Джонс, всего лишь непредвиденный побочный эффект в напряженных отношениях между супругами, и когда все наладится, ты станешь совершенно не нужна Николь. Ты — временная опора, костыль, который непременно отправится на помойку сразу после того, как все вернется в привычное русло. Может быть, Шарлотте только кажется, будто бы в предложении Фрэнка зарыт некий глубинный смысл, однако предчувствие говорит о том, что догадка верна. Девушка чувствует себя растоптанной: раньше она никогда и подумать не могла, что так восприимчива к чужим словам. Томас, Саша и Николь тянутся к печенью, негромко обсуждая предпочтения в сладостях, а Фрэнк продолжает сверлить Шарлотту взглядом. Джонс отчаянно хочется стряхнуть с себя это внимание, вызывающее желание обнять себя за плечи, но вместо этого она бросает беззаботное: — Крутые кроссовки, кстати. И это дается с огромным трудом, несмотря на то, что уже более года Шарлотта носит маску равнодушия: в какой-то момент та действительно срастается с лицом, вцепляется в него намертво, и Джонс понимает, что она не просто притворяется — ей действительно становится все равно на все, что ее окружает. И в первую очередь Шарлотте становится абсолютно плевать на себя. И когда апатия наконец уходит, снимая с девушки защитный покров, Джонс понимает, что делать вид, словно она ничего не чувствует, весьма и весьма непросто. Фрэнк усмехается, переводя взгляд на обувь. — Это «Undefeated». Очень известный бренд, эталон сникерсов, — сказать по правде, Шарлотте это название ни о чем не говорит, поскольку ее кругозор в сфере одежды довольно ограничен, но она из вежливости кивает, будто что-то смыслит в модных «эталонах». — А вы, как я погляжу, предпочитаете «Converse», — по тону Фрэнка совершенно непонятно, как он относится к выбору Шарлотты, но что-то подсказывает девушке, что в его словах проскальзывает небрежность. — Ага. Винтажный образец, ношу практически с младенчества. Тоже классика, — Фрэнк фыркает, в очередной раз забавляясь непринужденности Шарлотты. Девчонка не лезет за словом в карман, отвечает, даже не думая, словно умение парировать входит в список ее хобби. Она вызывает у Фрэнка легкое раздражение, но не более того, будто Шарлотта — временно ошивающийся рядом с Николь комар, жужжащий, но в конечном итоге прихлопнутый. Джонс — не конкурентка, а насекомое, в то время как Фрэнк представляет себя кем-то навроде волка. Саша откусывает овсяное печенье и делает глоток чая, а после неожиданно выдает: — Мистер Эртон, если вы когда-нибудь устанете от дорогих вещей, приобретите себе валенки. В России их делают с большой любовью, — слова Саши звучат искренне, без намека на всякую иронию, как доброжелательный совет наивной девочки, но Чарли уверена, что тем самым Гречнева очень тщательно маскирует фразу «какой же вы все-таки выпендрежник». И будто в подтверждение этому Саша кидает быстрый взгляд на Шарлотту, улыбаясь не губами, но глазами. И Джонс давит рвущийся наружу смешок, поражаясь умению Саши преподавать сарказм как благожелательное предложение. Это даже слегка поднимает настроение: надо же, Гречнева раскрывается для нее с новой стороны. — Знаете, я думаю, что к главному герою стоит отнестись с уважением хотя бы потому, что вся его жизнь — это борьба. Поначалу он состязается с мышонком — казалось бы, это такая глупость, но представьте, каково ему осознавать, что грызун может пройти лабиринт, а он — нет. Ощущение превосходства других людей давит, но я согласна с Шарлоттой, что он лучше многих из-за своих качеств. Он прикладывает столько усилий, сколько не прикладывает обычный, среднестатистический человек. Будь его способности такими же, как у других — был бы он настолько же целеустремленным, трудолюбивым и упорным? Как по мне, этими характеристиками он компенсирует свой интеллектуальный недостаток, — Шарлотта отмечает, что все время дискуссии Николь держится несколько отстраненно: она сосредотачивается на своей кружке с чаем, дальних полках магазина и газетных вырезках на стенах — словом, на чем угодно, но только не на Чарли и не на Фрэнке. — Мир держится как раз-таки на среднестатистических работниках, выполняющих свои обязанности примерно одинаково, а не на редких неполноценных людях с грандиозными стремлениями. Вы же не будете спорить, что по началу герой неполноценен? — Томас хмурится, явно возмущенный вопросом Эртона, поскольку в суждении мужчины содержится деление на «низших» и «нормальных» личностей. Олсен не имеет ничего против разных мировоззрений, будь то вопрос о морали, жизни и смерти и прочих «вечных» проблемах, однако высказывание Фрэнка весьма эйблистское, а Томас не терпит дискриминации в чью-либо сторону. — Мистер Эртон, при всем уважении, но то, что вы сказали — это супер неуважительно и даже оскорбительно. Трудоспособные люди ничем не лучше людей с инвалидностью, потому что, ну, мы все равны. Равны, потому что человек — это человек, и его особенности не делают его хуже, — мужчина миролюбиво поднимает ладони, мол, никаких возражений, он не настроен против кого-то враждебно. Шарлотта же продолжает смотреть только на Николь, подмечая детали: Уилсон неуверенно елозит на диване и поджимает губы. Николь стыдно — да, слова Фрэнка — это только его слова, она не несет ответственность за его мнение, но женщина чувствует себя до того неуютно, что хочется поскорее уйти. Должно быть, это первое собрание клуба, на котором Николь не ощущает привычных комфорта и расслабленности. — Простите мне мой прагматизм. Я по привычке рассуждаю как обладатель определенной должности, — бархатно говорит Фрэнк, профессионально включая обаяние. Наверное, именно это пленило в нем Николь — его умение признавать ошибки, идти на уступки и быть очаровательно-спокойным. Шарлотте сложно представить, чтобы тот кричал — кажется, будто голос Фрэнка всегда вкрадчивый — вкрадчивый, но с оттенком собственного превосходства. Джонс в сотый раз сравнивает его с собой: она-то конченая истеричка, не отказывающая себе в резких выражениях, которая в любую секунду готова взорваться — ходячая бомба замедленного действия, от которой не ожидаешь, когда та рванет. И когда обсуждение книги возобновляется, Николь продолжает упорно молчать, не зная, куда себя деть. Чарли это не нравится — в конце концов, Уилсон же книжный червь, которую хлебом не корми, дай только пофилософствовать! Без двадцати минут девять собрание объявляется закрытым, и все начинают расходиться: Томас говорит Шарлотте, что они с Сашей собираются в кофейню, и предлагает к ним присоединиться, но Чарли бросает: «Нет, но спасибо за приглашение». В сознании пульсирует желание задержать Николь, схватить ту за запястье и спросить, все ли нормально, но Фрэнк не оставляет жену ни на миг, по-джентельменски помогая той надеть пальто. — Вы спешите, мисс Джонс? — обращение Эртона заставляет Шарлотту недоуменно прищуриться, и девушка не сразу находит, что ответить, потому Фрэнк продолжает, — я же говорил, что друзья моей жены — мои друзья, а я не бросаю слов на ветер. Не хотите к нам зайти? Ты же не возражаешь, Николь? Уилсон выглядит не менее пораженно, чем Чарли, и именно в этот момент Джонс понимает, что охота официально началась. Фрэнк приглашает Шарлотту на свою территорию — домой, где мужчина априори будет чувствовать себя увереннее, чем Джонс. Для этого потребовалась всего небольшая выходка — крохотная шалость, ставшая катализатором дальнейших событий. Чарли собственноручно запустила механизм, назвав Николь «Никки», тем самым бросая вызов Эртону. Это было безрассудно, стихийно и безумно глупо. С одной стороны, Шарлотта даже не мечтала о том, чтобы побывать в квартире Николь, однако, с другой стороны, с Эртоном можно забыть о дружеской атмосфере. Фрэнк создает о себе неоднозначное впечатление: он спокоен и учтив, безусловно, ценит Николь — чего только стоит ночное сообщение для жены «я люблю тебя», но еще он собственник. Чарли может это понять: Уилсон - красивая и умная, обладающая тысячей положительных черт, а Фрэнк — просто человек, поэтому неидеален. Чарли может это понять — Шарлотта не собирается с этим мириться. — Я не возражаю, — голос Николь не выражает абсолютно ничего, и Фрэнк усмехается, глядя на Джонс. — Вот и славно. Так что скажете? — и Шарлотта могла бы отказаться, как поступила с предложением Томаса, могла бы сослаться на неотложные дела, плохое самочувствие, ненакормленную кошку, придумать любую отговорку — что угодно, лишь бы только отклонить чужое приглашение. Чарли мечется между отчаянием и продолжением очередной битвы, хоть и знает исход сражения. И как бы ни была слаба Шарлотта, какой бы жалкой и незначительной она ни казалась по сравнению с Эртоном, она понимает, что Николь того стоит. Стоит хотя бы попытаться и с достоинством потерпеть провал, нежели трусливо поджать хвост и спрятаться в конуру. — Почему бы и нет? — беззаботно отвечает Чарли, пожимая плечами, — только подождите меня на улице, нужно выключить свет и закрыть магазин. А то, знаете, эти книжные воры — палец в рот не клади, дай только украсть полную энциклопедию грибов, — Фрэнк гортанно смеется, покидая вместе с Николь «Goodman's Bookshelf», пока Шарлотта продолжает стоять на одном месте, прикрывая глаза. Главное продержаться сегодняшний раунд.***
Машина Фрэнка сильно отличается от машины Николь, и Шарлотта даже не пытается выдвинуть предположение, сколько тот отдал за подобное чудо техники. Внутри черного салона горит фиолетовая подсветка, цвет которой можно поменять одним нажатием пальца, и когда Фрэнк любезно открывает для Шарлотты дверь, девушка садится на заднее сидение, не переставая оглядываться по сторонам. Фрэнку это льстит, Джонс в этом уверена. Чарли даже готова подыграть — усмехается, прежде чем сказать: — Вот это у вас карета. Вам случайно не нужен личный водитель? У меня нет прав, но зато я могу таранить всех неугодных, — Фрэнк хмыкает, в то время как Николь совершенно не реагирует, и это начинает давить на нервы. Эртон любовно поглаживает руль Мерседеса, бросая: — Пятьсот тридцать лошадиных сил. Разгоняется до ста километров за четыре с половиной секунды, — и такое значение должно было вызвать у Шарлотты как минимум восторженное «вау», но вместо этого девушка задает совершенно глупый вопрос, просто чтобы подурачиться. — Это примерно сколько бешеных уток? — и Николь, наконец тихо смеется, качая головой, и Чарли чувствует, как ей становится немного лучше — Николь смеется, и это согревает грудную клетку, будто маленькое солнце. Эртон же вопрос по достоинству не оценивает — ему нравится, когда его восхваляют, а не занимаются глупостями. Он включает музыку — радиостанцию, на которой крутят однотипный джаз, и оставшееся время они сидят в тишине. Nicole Wilson: Ты не перестаешь меня удивлять сегодня Чарли читает сообщение, глядя на переднее пассажирское место, и утыкается обратно в телефон. charlotte jones: в хорошем смысле или плохом? Nicole Wilson: Скорее в хорошем Nicole Wilson: Почему ты согласилась? Я думала, что тебе не особо нравится Фрэнк Шарлотта, разумеется, не собирается отвечать честно: ну что ей сказать, в конце концов? Неожиданно раскрыла в себе экстраверта? Заценила тираду Эртона о «нормальных» и «ненормальных» людях? Резко захотелось поесть чужой еды, потому что у самой в холодильнике — нихера? charlotte jones: ошибаешься, я от него без ума. будь осторожна, а то уведу >:) Джонс думает о том, насколько привычка переводить все в шутку въелась в ее мозг. Она будто не умеет по-другому: если бы у Томаса дела складывались не очень, на вопрос: «как ты?», тот бы ответил: «могло бы быть и лучше. Поделись советом, а?» Если бы у Саши поинтересовались, как она, та бы ответила: «спасибо, что спросила. Если честно, в последнее время мне ужасно тоскливо». Если бы кто-то на полном серьезе спросил Шарлотту, все ли в порядке, первой реакцией было бы: «как видишь, все просто заебись! Оно заметно, да?» Николь, вероятно, тоже бы не сказала правду — она бы грустно улыбнулась или положила руку на чужое плечо, сказав нечто вроде: «не переживай, у меня все хорошо. Главное, ты как?» Квартира Фрэнка и Николь ощущается пустой и неживой: Шарлотта более чем уверена, что разработкой декора и интерьера занимался именно Эртон, и это находит свое отражение в каждой вещи. Стены кажутся пустыми и холодными: ни ярких картин, ни обоев с замысловатыми узорами, только сочетание черного и белого. Даже коврик у двери темно-серый без забавных надписей и рисунков. Пространство в помещение кажется огромным, но оттого не менее безликим — создается ощущение, будто после тяжелого трудового дня ты возвращаешься не домой, а в гостиничный номер. Шарлотта считает подобный стиль весьма унылым, Николь, вероятно, он кажется просто скучным, а вот для Фрэнка — это высший пилотаж, никаких ненужных деталей и признаков уюта. Джонс небрежно развязывает «конверсы», ставя их куда-то в сторону, а не на специальную подставку для обуви, снимает верхнюю одежду и притворно-безмятежно потягивается. Только в ванной ощущается проживание Николь в этой квартире: всевозможные баночки с кремами, патчи, маски для лица и средства для умывания стоят на черной полке перед большим зеркалом с подсветкой, за прозрачной стенкой душа виднеются шампуни, бальзамы для волос и много-много гелей разных оттенков и ароматов, а на металлическом держателе висят два хлопковых морковно-оранжевых полотенца — одно большое, а другое маленькое, и Шарлотте не приходится строить миллион догадок, чтобы понять, кому они принадлежат. Вымыв руки, Джонс никак не может прекратить рассматривать мелочи, связанные с Николь, и пытаться вникнуть в ее предпочтения: если маски для лица — то с алоэ, если шампуни — то обязательно для кудрявых волос и с запахом меда, если гели для душа — то со вкусом персика, ванили или роз. Шарлотта вбивает незначительные детали в свою память, обещая себе, что все это она обязательно выучит, запомнит, чтоб от зубов отскакивало, и тогда можно будет дарить Николь на праздники всякие уходовые средства. А еще в голове возникает дурацкая мысль о том, что если бы она и Николь делили одну квартиру, их ванная была бы заставлена еще большим количеством вещей, начиная от растений на полу и на полках и заканчивая бесконечными осветлителями, синей краской для волос и прочей чепухой. Они бы долго выбирали цвет кафельного покрытия, форму раковины и плакаты на стену — чтобы в ответ на них глядели либо обнявшиеся женщины с листа бумаги, либо ободряющие цитаты про свободу и любовь, либо бескрайние просторы дальних стран. Этого никогда не будет. Надо прогнать дурацкие размышления прочь. На кухне Фрэнк достает из холодильника сыр, мед и виноград, берет бутылку виски и Колу, ставит на стол стаканы перед собой, Николь и Шарлоттой, откидываясь на спинке стула. — Вы пьете? — спрашивает он, оценивающе глядя на Джонс, и та пожимает плечами. — Даже больше, чем хотелось бы. И можете не разбавлять Колой, — Фрэнк приподнимает брови, щедро плещет алкоголь в стакан Шарлотты и начинает сыпать вопросами. — Расскажете о себе? Где вы родились, на кого учитесь, чем занимаются родители? — Шарлотта чувствует себя подозреваемым перед следователем, поражаясь тому, насколько искусно Фрэнк владеет мастерством затрагивать наиболее щекотливые темы. Она не хочет это обсуждать. Она не хочет обсуждать это ни с кем, а особенно с Эртоном, потому делает несколько глотков виски и принимает решение солгать. — Я родилась и выросла в Канаде, сейчас учусь в «University of Quebec», образовательная программа «Cinema Studies», — Фрэнк явно впечатлен — настолько, что снова вскидывает брови, а Николь недоуменно хмурится. Женщина знает, что Шарлотта врет, и решает подыграть — понимает, что это болезненная тема для Чарли. — Мама не работает, а папа, — голос ломается, дает слабину, трещину, и Джонс делает еще несколько глотков виски, — папа занимает должность менеджера по связям с инвесторами. Если честно, я не очень во всем это разбираюсь, — ложь дается легко и сложно одновременно, поскольку Шарлотта выдумывает на ходу, ходя по весьма тонкому льду. Один наводящий вопрос, и вся правда вскроется. — Я подрабатываю в книжном просто для души — времени, в принципе, хватает, потому что формат обучения очно-заочный. Мне нравится. — Вот как? Мой хороший друг, мистер Фридман, ведет там историю искусств. Если хотите, замолвлю за вас словечко. На «cinema studies» же изучается история искусств, если я не ошибаюсь? — Шарлотта уверенно кивает, начиная задумываться над карьерой актрисы. — Да, но он у нас не ведет. Я слышала, что в этом году много новых преподавателей. У нас, например, чудесная женщина с трудновыговариваемой фамилией, так что приходится обращаться к ней на «извините, у меня вопрос», — и даже, черт возьми, не подкопаешься. Откуда в Шарлотте умещается столько лжи, если мистер Джонс никогда не врал? — Почему ты не пьешь, Николь? — вместо ответа женщина делает глоток виски, глядя Чарли прямо в глаза. — Я бы хотел познакомиться с вашими родителями. «Менеджер по связям с инвесторами» звучит весьма серьезно. Может, пригласите своих отца с матерью на следующий ужин? — Шарлотта теряется, чувствуя, как сердце с ужасом падает вниз. В голове всплывает отвратительная шутка про то, что единственный шанс встретиться с папой — это купить ебучую доску Уиджи и провести сеанс спиритизма. И тогда Николь громко отставляет стакан с алкоголем в сторону, решая взять ситуацию в свои руки. — Фрэнк, мне стоит начать волноваться? Ты давишь на Чарли своим интересом, — Шарлотта с силой прокусывает губу, заставляя ту кровоточить. Она подливает себе виски в стакан, выдавливая вымученную улыбку. — Неужели я слышу в твоем голосе ревность, дорогая? — смеется Фрэнк, накрывая тыльную сторону ладони Николь своей рукой. Шарлотте хочется отвести взгляд, словно она случайно стала свидетельницей чего-то слишком интимного, но глаза упорно смотрят в одну точку, и от этого появляется настойчивое желание завыть. К счастью, этот момент прерывает зазвонивший телефон Фрэнка, и мужчина, извинившись, выходит из кухни. В комнате повисает неловкое молчание, и Шарлотта ощущает плотное напряжение, даже несмотря на то, что выпила. Кажется, в стрессовых ситуациях у нее отключается функция опьянения. Николь прокашливается, крутя кольцо на пальце. — Прости за все это, — Шарлотта хочет возразить, что это она во всем виновата, что это она согласилась приехать на ужин и сама наплела про себя невесть что, однако вместо этого отмахивается, будто все в порядке и ее вполне устраивает текущий расклад вещей. — Не бери в голову, окей? Я просто не привыкла… ну… — Чарли пытается подобрать нужные слова, но те упорно не находятся, — ко всему такому. Но мне нормально, мистер Эртон кажется самой учтивостью. Я рада, что мы познакомились, — выходит совсем неубедительно, но Николь верит, потому облегченно выдыхает, — потому что это значит, что мы с тобой, ну, стали еще ближе? Господи, как тошнотворно звучит, я просто размазня, — Николь тихо смеется, качая головой, и Шарлотте становится тепло от этого звука. — Но, знаешь, я вообще не понимаю, как вы сошлись. Вы настолько разные! Сейчас будет максимально тупое сравнение, но ты похожа на маленький домик на берегу моря, а он на гигантский особняк. Или… Ты — это теплый летний вечер, когда закат такой оранжевый-оранжевый, а он — это зимняя ночь… — Шарлотта ненадолго замолкает, закрывая лицо ладонью, — ладно, похоже, я пьянее, чем думала. — Звучит интересно, я уловила суть. В тебе есть писательский дух, ты знаешь? — Джонс фыркает, не понимая, как расценивать это заявление, — продолжая ассоциативный ряд, ты похожа на апрельское утро, — Шарлотта убирает руку от лица, удивленно вскидывая брови. — Это еще почему? — Без понятия. Просто такое ощущение, — и этот разговор кажется таким легким и приятным, что Шарлотта на некоторое время забывает о существовании Фрэнка. — Мне нравится размышлять на эту тему. Я бы сказала, что ты — это водка со Спрайтом, дикая вишня и ветер. В тебе есть дух какой-то… необузданности, — и из горла наружу просится ответ, что, вообще-то, тебе все же удалось меня обуздать, поймать эту долбанную стихию в руки и поместить ее в банку, чтобы случайно не вырвалась. Когда Фрэнк возвращается на кухню, он кажется слегка раздраженным, хоть пытается и не показывать этого. — Боюсь, что мне надо на работу. Люди сверху недовольны, что мы еще не передали материалы в арбитражные органы, — мужчина с силой сжимает пальцами переносицу, но вскоре выдыхает и расправляет плечи. — Я поеду на такси. Николь, ты позаботишься о том, чтобы мисс Джонс добралась до дома? — после этого Эртон обращается уже к Чарли, одаривая ее, как ему показалось, мягкой улыбкой, — но, конечно, вы можете переночевать у нас. Я буду только рад. Должно быть, бог все-таки любит Шарлотту, потому что еще одна ночь с Николь — это то, о чем Джонс не смела и мечтать. И плевать, что все вокруг буквально кричит о Фрэнке — без разницы, главное, что у них будет больше времени на разговоры наедине. Лишь бы только Николь согласилась, лишь бы только не прогнала — Чарли даже готова скрестить пальцы на удачу. — Оставайся, — взгляд Николь теплеет, и Шарлотта неуверенно улыбается. — Решение за тобой. — Да. Да, хорошо, ладно, — бормочет Шарлотта, и Фрэнк хмыкает. — Ну, вот и отлично. Постарайтесь не разнести квартиру, дамы.***
— А у тебя есть что-нибудь… менее открытое? — щеки Чарли очаровательно розовеют, когда Николь предлагает несколько комплектов ночного белья всевозможных оттенков. Шарлотта изо всех сил старается не представлять, как в них выглядит Николь, но удается с огромным трудом. — Чем тебе не угодила белая ночная сорочка? Ты бы чудесно в ней смотрелась, — Шарлотта беззлобно закатывает глаза, слабо толкая Николь локтем. Уилсон выглядит потрясающе: ее непослушные волосы собраны в небрежный пучок, и несколько рыжих прядей выбиваются из прически, обрамляя лицо. От женщины приятно пахнет ванильным гелем для душа, а сама она одета в шелковый халат бордового оттенка, который так и хочется развязать. Все участки ее кожи хорошо скрыты, кроме шеи, и Джонс кажется, словно это какое-то испытание, посланное свыше. — У тебя серьезно нет нелепых пижам? С барашками там или с котятами? — Николь смеется и качает головой, вызывая разочарованный стон у Шарлотты, — Боже, какая же ты мадам Каприз! Ограбила «Victoria's secret»! Ну, футболка какая-нибудь хотя бы есть? У всех есть футболки! — Николь задумчиво прищуривается, подходя к гардеробу и выуживая оттуда вещи. — Смотри, тут есть под цвет твоих волос, — Уилсон кладет темно-синюю футболку на кровать, и Чарли бесцеремонно валится на черные простыни, расставляя руки в стороны, — но, если ты хочешь знать мое мнение, я все еще настаиваю на той сорочке. — Не, спасибо, я не буду щеголять в этом перед твоим мужем, — Шарлотта подавляет желание не поморщиться при последнем слове, придавая своему тону привычные саркастичные нотки без тени на ревность. — Тебе бы и не пришлось, если ты планировала оставаться на ночь в своей спальне. Но, видимо, в планах у тебя были какие-то грандиозные похождения. — О да, но они с треском провалились, потому что многоуважаемый Фрэнк отчалил на работу. Очень жаль. — В любом случае, ты можешь «щеголять в этом» передо мной. Оправдывай звание любовницы, — скулы Шарлотты стремительно становятся пунцовыми, и довольная Николь садится на край кровати, с интересом глядя на Чарли. — У вас случайно не температура, мисс Джонс? А то вы так покраснели, — Шарлотта бубнит себе ругательство под нос, и теперь даже уши постыдно горят от комментария Николь. — Во мне просто слишком много виски, — недовольно отвечает Чарли, чувствуя себя последней девственницей, смущающейся от безобидного флирта. — Только не проверяй, горячий ли у меня лоб губами… Хотя я знаю, что ты не будешь. Это на словах ты такая, блин, ловеласка, — в глазах Николь вспыхивает огонек игривости, и Чарли моментально жалеет о сказанном. Это же, черт возьми, Уилсон, она может сделать что угодно, не вкладывая в это никакого значения. Николь чувствует нарастающий с каждой секундой азарт, потому что их маленькая игра набирает обороты. Теперь ей хочется увидеть ошарашенное лицо Чарли, когда та поймет, что женщина действительно способна на подобные авантюры. Уилсон осторожно наклоняется к Шарлотте, словно боясь ненароком ее испугать, и Чарли замирает, не веря своим глазам. Сердце грозится вот-вот взорваться от напряжения, и Шарлотта готова поклясться, что слышит его стук у себя в ушах. От Шарлотты пахнет мятной зубной пастой и едва уловимыми сигаретными нотками, и от этого по какой-то причине голова идет кругом. Чарли кажется, что у нее действительно температура, потому что скулы ощущаются раскаленными от смущения. Это даже не поцелуй в прямом понимании этого слова, но для Шарлотты, только недавно открывшей для себя прелесть объятий, это просто нечто на уровне высшего пика интимности. — Ладно-ладно, я верю! Черт, Николь, ты просто невыносимая! — женщина смеется и как ни в чем не бывало, отстраняется, глядя на шокированную Чарли. — Я не пыталась брать тебя «на слабо»! Я думала, что констатирую факт! — Шарлотта спрыгивает с кровати, роясь по карманам в поиске сигарет. — У нас тут датчики дыма, так что настоятельно не рекомендую курить даже в окно, — Шарлотта запрокидывает голову, издавая недовольный протяжный стон, — но для таких случаев существует балкон. Доберешься? — Джонс кидает беглое «ага», мечтая как можно скорее успокоить дико бьющееся сердце — в компании Николь это никогда не удается. Шарлотта неторопливо выпускает дым изо рта, постепенно теряя связь с реальностью. Она что, сейчас серьезно находится в гостях у Николь, прямо там, где она живет с Фрэнком? Николь что, могла прикоснуться к ней губами? Шарлотта действительно познакомилась с ее мужем? События одного-единственного дня сплетаются воедино, плывут в голове облаками и ударяются о черепную коробку, и Чарли поджигает вторую сигарету, зажимая ее между зубов. Шарлотта вздрагивает, и вишневый «Chapman» выпадает изо рта, когда в кармане раздается вибрация телефона. На дисплее высвечивается: «Thomas O.», и Джонс прислоняет айфон к уху, ожидая непрекращающийся поток речи. — Ло! Ло! Мы поцеловались! Короче, я сделал это! Я поцеловал Сашу! — Чарли не успевает ничего ответить, так как Томас продолжает тараторить, как умалишенный. — это было так романтично! Мы сидели на скамейке в парке возле озера, и она неожиданно замолчала, посмотрев на меня, и я подумал, что это идеальный момент! Ло, я сейчас свихнусь, думаю, теперь мы встречаемся! Алло? Алло! — Шарлотта вздыхает, садясь на пол и прижимая коленки к груди, пытаясь подавить лезущее в душу чувство зависти. — Вау, неужели? Не прошло и года, — девушка ненадолго замолкает, — ладно, я рада за тебя. Правда. Давай встретимся завтра, и ты расскажешь мне все мерзкие подробности, я сейчас у Николь, — предотвращая всякие вопросы, Чарли продолжает, — все завтра, Томас, это долгая история, которая еще не подошла к концу! — Шарлотта не дожидается ответа друга и сбрасывает вызов, чувствуя себя неудачницей. Все налаживается, вот только не у нее.***
В маленькой католической церкви из красного кирпича душно настолько, что Шарлотте хочется разорвать отутюженный воротник черного траурного платья. Музыка, льющаяся горячим воском из орга́на, давит на барабанные перепонки и сливается в какой-то чудовищный завывающий звук, от которого в горле встает ком. Джонс уверена, что небо за окном полыхает кроваво-красным и это совершенно не связано с витражной мозаикой из разноцветного стекла. В храме нет никого: ни гостей, ни епископов, ни диаконов, и Шарлотта не понимает, как такое возможно, раз мелодия продолжает доноситься из старинного инструмента. Она не видит того, кто сидит за орга́ном, однако подсознательно чувствует, что лучше ей этого не знать. Какая, в конце концов, разница, когда на постаменте стоит коричневый лакированный гроб, через крышку которого прорастают живые цветы? Лепестки лаванды хаотично рассыпаны по полу, и Шарлотта сглатывает, медленно приближаясь к алтарю. Ноги кажутся свинцовыми, а стук собственных каблуков по полу — оглушительным, перебивающим даже музыкально-похоронное рыдание инструмента. Шарлотта знает, кто лежит в закрытом гробу, но отказывается в это верить. Ее посещает смутное ощущение дежавю — она словно уже видела нечто подобное, только не может понять, где? Если Артур Джонс действительно умер, то почему в церкви нет ни его коллег, ни друзей? Шарлотта ускоряет свой шаг, останавливаясь возле гроба и непонимающе глядя на пробившуюся сквозь древесину лаванду. Она затаивает дыхание, едва касаясь ярких цветков, и те нежно ласкают ее пальцы в ответ. — Красивые, да? — Шарлотта вздрагивает всем телом, поворачиваясь на голос отца и встречаясь взглядом с мистером Джонсом в черном костюме — в том, в котором его хоронили, а затем падает на пол от неожиданности. Ладони начинают неприятно гореть от удара, однако девушка это игнорирует, пытаясь исторгнуть из себя хоть какой-нибудь звук. Голос пропадает, а вместе с ним пропадают и последние лоскутки разума — они раскалываются на витражные церковные стекла, тают вместе с длинными восковыми свечами и осыпаются лавандовыми лепестками к ногам. На мистере Джонсе нет привычных очков, и весь он сам пепельно-белый с посиневшими губами и впалыми щеками. Шарлотта ловит запоздалую мысль, что музыка больше не льется из органа, а это значит, что на клавиши нажимал именно папа. Шарлотта не чувствует страха — только первородный шок, от которого голова идет кругом, и нескончаемое море тоски. — Что за кислое выражение лица, Чарли? Ты будто призрака увидела! — у мистера Джонса взволнованно-шуточный тон, и мужчина неторопливо двигается к стоящей на коленях дочери, готовой взорваться в истерике в любую секунду. — И когда ты успела покраситься? Что-то у меня совсем все туго с памятью в последнее время, — мистер Джонс растерянно чешет затылок, и Шарлотта судорожно тянет прядь волос к лицу, чтобы понять, о чем говорит отец. Не сорвавшийся с языка крик застывает у девушки в горле, когда она осознает, что больше не шатенка: однако если так, то сколько ей сейчас? Шарлотта готова поклясться, что за все свои восемнадцать лет она ни разу не красила голову! — Эй, Шарлотта Джонс? Прием! Земля вызывает космос, как слышно? — по лицу девушки водопадом стекают слезы, и за пеленой влаги она не сразу понимает, что мистер Джонс остановился прямо напротив нее. — Ты обиделась на меня за что-то? Я даже не думал, что ты заметишь, что я съел твой шоколадный пудинг! Мы купим еще один, это ведь не проблема. — Хватит! — от яростного крика Шарлотты оконные стекла разбиваются вдребезги, и мистер Джонс замолкает, хмурясь, — хватит, хватит, хватит! Прекрати! Прекрати, я знаю, что ты умер! Какой пудинг, какой, блять, пудинг, пап?! Это не смешно! Это вообще не смешно! — горло саднит от сильного ора, и Шарлотта закашливается, хватаясь за шею. А затем подпрыгивает на кровати, сгибаясь пополам и пытаясь отдышаться. Постельное белье под ней мокрое от пота, футболка прилипла к телу, а зрачки судорожно мечутся по комнате, пытаясь зацепиться взглядом за что-то помимо темноты. Шарлотта снова хватается за шею, однако на этот раз наяву: она не может сделать глубокий вдох, и легкие ощущаются свинцовыми и абсолютно ненужными. События этого вечера неохотно всплывают в голове, и Шарлотта вспоминает Николь в ее шелковом винном халате, разговоры за стаканом с виски и бесконечное смущение. Николь где-то рядом. Она обязательно расскажет, как справиться с подступающей панической атакой, заварит крепкий черный чай с сахаром и попробует успокоить, потому что это Николь, она волшебница, ей подвластно совершенно все. В иной бы ситуации Шарлотта справилась самостоятельно, взяла бы себя в руки и продемонстрировала свою независимость, однако сейчас она в чужой квартире, в полной темноте, а изображение мертвого отца из кошмара все еще стоит перед глазами. Должно быть, именно так ощущает себя ребенок, утащенный монстром под кровать. Шарлотта будто разучилась дышать носом: лишь порывисто и часто втягивает воздух ртом, словно пробежала целый марафон, дрожащими руками тянется к прикроватной тумбочке за стаканом воды, но успешно его разбивает, и тот с громким звоном валится на пол. Глубоко в душе Шарлотта надеется, что этот звук разбудит Николь, и женщина придет ее проверить, однако чуда не происходит. Чуда не происходит и тогда, когда Шарлотта нетвердой походкой выбирается в коридор, сама не зная зачем, а после стекает по стене на пол, глупо пялясь на будто сошедшие с ума пальцы. Глаза постепенно привыкают к темноте, и Шарлотта улавливает движение откуда-то сбоку. — Бессонница, мисс Джонс? — от голоса Фрэнка девушка вздрагивает, и приходится со всей силой прикусить губу, чтобы случайно не разреветься. Он одет так же, как вчера — видимо, только вернулся с работы и еще не успел переодеться, и Шарлотта мысленно проклинает бога за то, что в момент наибольшей уязвимости ей попадается Эртон. Потому что Джонс больше не может обороняться — только не сейчас, когда она находится в шаге от бездонной пропасти, стоит только слегка подуть — и девушка туда провалится, не успев схватиться за спасительную соломинку. — Очень хорошо вас понимаю, — не дождавшись ответа, продолжает Фрэнк, и в его тоне не звучит привычная снисходительность. Становится очевидно, что он устал. — С таким графиком сложно жить, но Николь того стоит, — он усмехается, присаживаясь на корточки рядом с Шарлоттой, и девушка чувствует исходящий от него запах алкоголя. Николь того стоит. Джонс до одури хочется по-детски расплакаться, потому что Фрэнк действительно любит Николь, зарабатывает деньги, чтобы женщина ни в чем себе не отказывала, а весь удел Шарлотты — это врать про свое прошлое, потому что она ничего не добилась, потому что она даже не может позвать папу на совместный ужин, потому что она не то чтобы ничего не имеет, нет — Шарлотта просто ушла в ноль со всей своей несуразностью и непролазной тупостью. Весь чертов удел Шарлотты — это сидеть на чужом полу в квартире чужой жены и неустанно жалеть себя. — П-позовите, пожалуйста, Николь, — шепчет Чарли, понимая, что хуже уже не будет, она и так на самом дне, ниже падать просто некуда. Она ведь скулит практически, умоляет Фрэнка, лишь бы только Николь появилась рядом, потому что сама Шарлотта ни на что не способна. Эртон молчит некоторое время, и эта тишина говорит громче любых слов: не позовет. — Вы ведь не принцесса, заточенная в башне, мисс Джонс, — Шарлотта жмурится, словно от пощечины, чувствуя, как безобидная фраза резанула по сердцу. Фрэнк говорит без капли жесткости — даже скорее мягко, вкрадчиво, будто бы соболезнующе, но от этого Шарлотте становится только хуже. Лучше бы он на нее накричал. — А Николь — не принц, который вас оттуда вытащит. Никто не обязан вас спасать. С этим сложно смириться, особенно вам, я думаю. Вы ведь ходите в хороший университет, а родители, должно быть, с вас сдувают пылинки. Я не пытаюсь вас задеть, — Джонс издает задушенный всхлип, мечтая выскрести из себя душу. Сама ведь виновата, идиотка, наплела с три короба про отца и мать и теперь выслушивает справедливые речи Эртона о том, что спасение утопающих — дело рук самых утопающих. — Просто хочу сказать, что никто не способен разрешить ваши проблемы. Это правда жизни. Ни психолог, ни друзья, никто, потому что наша судьба исключительно в наших руках. Нельзя перекладывать ответственность за свои чувства на кого-то другого, вы же не маленький ребенок. А панические атаки или чем вы там страдаете… Это все отсюда, — Фрэнк стучит пальцем по виску, — это от нашего разума. Травите тараканов в голове, наводите там порядок и все пройдет. Спокойной ночи, — Эртон встает в полный рост, еще некоторое время смотрит на съежившуюся фигурку девушки, а затем разворачивается и уходит к себе в спальню. Шарлотта зажимает себе рот рукой, чтобы не разреветься в голос, и принимает решение уйти отсюда как можно скорее. Дайте ей всего полчаса, и она обязательно соберется с последними силами, возьмет такси и поедет к себе в квартиру, где проваляется на кровати до утра, считая трещины на потолке. Она не расскажет об этом разговоре Николь: вообще никому не расскажет, будет молчать и носить этот груз на себе до скончания дней. Так будет правильно. Она ведь не принцесса, заточенная в башне. Шарлотта не помнит, как добирается до дома: помнит только, как принимает ванну в одежде, как скидывает сигаретный пепел прямо в воду и как неистовый холод пробирает тело до костей. Она только-только начала доверять кому-либо, перестала быть такой замкнутой и хмурой, встала на тропу новой жизни и тут же подорвалась на мине. С чего вообще она, глупая Шарлотта Джонс, решила, что кто-то должен становиться ее маяком, что стоит ожидать помощи и поддержки со стороны, а не расхлебывать последствия самостоятельно, барахтаясь и периодически в них утопая? Ее хватает только на короткое сообщение Николь: «прости, я плохо себя чувствую, решила поехать домой». И Шарлотта знает, что Уилсон проснется утром и будет волноваться, звонить и закидывать смсками, а Джонс струсит и будет отмалчиваться. Фрэнк Эртон прав: в этой жизни можно рассчитывать исключительно на себя. В конце концов, Шарлотта — не Чарли, она уже к такому привыкла, выдрессировала себя, как молитву заучила, что папа уже никогда не подставит ей свое плечо. Девушка засыпает к половине седьмого утра прямо в мокрой рубашке, пропахшей сигаретами.***
Николь просыпается отдохнувшей, утыкается носом в шею мужа и слабо улыбается, предвкушая хороший день. Может быть, дело в снотворных, от которых сон кажется более глубоким, а может, в том, что Чарли лежит в соседней комнате, и через несколько минут Николь встанет, чтобы приготовить на всех завтрак. Фрэнк поворачивается к жене, заключает ее в крепкие объятия и оставляет несколько поцелуев на ее лице. Его руки осторожно сползают с чужих хрупких плеч, залезают под шелковый халат и несильно сжимают полную грудь, вызывая у Николь рваный вздох. — Сейчас не самое лучшее время. Нас ждет Чарли, — однако Фрэнк ничего не отвечает, полностью распахивая халат жены и проводя ладонью вниз к кружеву бордовых трусов. Николь замирает, сглатывая, не желая провоцировать конфликт, но и открещиваясь от мысли заниматься сексом прямо сейчас. — Фрэнк, — неуверенно обращается женщина, и ладонь Эртона вновь поднимается вверх, задевая соски. — Не беспокойся. Мисс Джонс уже ушла, так что мы никому не помешаем, — это окончательно отрезвляет, и Николь хмурится, перехватывая руку мужчины. — Когда? У нее точно все в порядке? — Эртон из последних сил подавляет раздражение, мысленно считая до двадцати, а после придает своему тону максимальные беспечность и спокойствие. — У нее все хорошо, Николь, она взрослая девочка. Не думай ни о чем, — однако Уилсон уже не может успокоиться, она встает с кровати и запахивает халат, стараясь не встречаться с мужем взглядом. Она знает, что он злится, хоть и не подает вида, однако это уходит на второй план. Шарлотта не могла уйти просто так, даже не попрощавшись: следовательно, произошло что-то безотлагательное и неприятное, раз ей пришлось сорваться с места. — Ты видел, как она уходила? Почему не предупредил меня? — Фрэнк многозначительно цокает языком, не понимая, почему Николь вообще заботят подобные мелочи. С языка почти срывается: «да чего ты с ней нянчишься», но Эртон успевает сдержать порыв агрессии. В конце концов, Николь должна понять, что он изменился, что он, черт возьми, любящий муж, старающийся как лучше. Однако Уилсон, кажется, абсолютно слепа к достоинствам Фрэнка и может подмечать лишь недостатки. Зато от девчонки Джонс она по какой-то причине без ума — чего только в ней нашла? — Слышал, как за ней закрывается дверь. Не разбудил, потому что от твоих таблеток ты даже от ядерной войны не проснешься. Послушай, Николь, — Эртон тщательно подбирает слова, прежде чем выпалить что-то необдуманное и резкое, — у мисс Джонс своя жизнь, никто не должен перед тобой отчитываться. Она свободный человек, а мы ее не удерживали здесь насилу. Захотела — пришла, захотела — ушла. Ты пытаешься держать под контролем все на свете, но это иррационально, — Николь качает головой, хватаясь за телефон. — Я просто волнуюсь, и это нормально. Чарли — не посторонний человек, и, разумеется, никто не удерживал ее насилу, но если она неожиданно ушла, то… На это должны быть причины. И мне нужно их знать, чтобы понимать, не обидела ли я ее чем-то и не попала ли она в неприятности, — Фрэнк бросает равнодушное: «как знаешь» и уходит в ванну, пока Николь снова и снова перечитывает сообщение. charlotte jones: прости, я плохо себя чувствую, решила поехать домой Nicole Wilson: Как ты сейчас? Привезти лекарства? Nicole Wilson: Если тебе нужна моя помощь, не стесняйся, пожалуйста, и свободно обращайся Nicole Wilson: Чарли? Но Чарли молчит, и от этого Николь не может найти себе места.***
Шарлотта просыпается днем, с отвращением скидывает влажную одежду на пол и отправляется на кухню, чтобы выудить из верхнего шкафчика бутылку дешевого вина, отложенную на черный день. Наверное, ей стоит принять тот факт, что у нее очевидные проблемы с алкоголем, с которыми стоит что-то делать, однако копилка с ворохом задач и дилемм и без того переполнена до краев. Это даже смешно: она сидит совершенно голая на кухне и хлещет какое-то тошнотворное пойло из горла, не успев даже позавтракать. Пенни бы очень расстроилась, если бы знала, как чувствует себя Джонс, но маленькая сестричка никогда не будет в курсе всего дерьма в жизни Шарлотты. Девушка до смерти боится ее разочарования, ведь Шарлотта изо всех сил пытается казаться эталонной сестрой. «Казаться, а не быть» — вот он, чертов девиз Джонс. — Бог, если ты есть, то пора бы уже обратить на меня, блять, внимание, — бормочет себе под нос, обливаясь вином и совершенно это игнорируя, — а то, ну знаешь, я стану сатанисткой. Не думай, что мне слабо, я уже настолько слетела с катушек, что болтаю тут совсем одна. Лучше так, чем в очередной раз прибежать с жалобами к Николь. Если напиться в хлам прямо до потери памяти, тогда Шарлотта не сможет даже телефон разблокировать, не говоря уже о каких-то сообщениях, отправленных спьяну Уилсон. — Ты все-таки ужасный засранец, всех игноришь и динамишь. Легко подхватить звездную болезнь, когда ты бог. Но это нормально, небесный папаша, я не обижаюсь, даже моей матери было на меня насрать до поры до времени, — Шарлотта старается не думать о том, насколько жалкое это зрелище, важно ведь отнюдь не это. Важно лишь то, что бог вряд ли слышит весь этот скулеж, так что трепаться можно до бесконечности. Шарлотту мутит от некачественного вина, бутылка которого пустеет быстрыми темпами, и она отставляет ее в сторону, подперев ладонью щеку. — Хотя, по правде, раньше я тебя ненавидела. Думала о том, что вот это вот, — девушка многозначительно обводит взглядом пространство, — это твое наказание за то, что я была… дурацкая, видимо. Может, слишком беспечная, не знаю. А сейчас я думаю, что никакое это не наказание. Тебе просто плевать, я ведь Шарлотта Джонс, крохотная букашка, за которой и следить-то неинтересно. Я бы на твоем месте тоже за собой не присматривала, — Шарлотта хмыкает, снова придвигая бутылку к себе, отхлебывая из горла и хмурясь от горечи, — да я и не присматриваю. Сижу себе тут, разлагаюсь, пытаюсь проживать свой тупой бессмысленный срок, ною, пью, снова ною, иногда мечтаю перед сном о Николь… Она тоже богиня, но не как ты — более человечная. И красивая. Ты-то наверняка огромный старик с бородой, который валяется на облаке. Шарлотта снова хмурится, пытаясь подавить рвотный позыв, и обнимает себя за плечи: ногти со всей силы впиваются в кожу, оставляя на ней следы-полумесяцы. Будь Шарлотта похрабрее, она бы уволилась из «Goodman's Bookshelf», порвала со всеми все связи, потратила оставшиеся деньги на алкоголь и в один из особо паршивых дней случайно вывалилась из окна. Вот и получилось бы, что несчастный случай положил бы конец многолетней предсмертной агонии. Шарлотта долго греется под горячей водой, допивает невкусное вино и надевает первую попавшуюся, выцветшую с годами футболку. Девушка обессилено валится на кровать, случайно разбивает бутылку и благоразумно решает, что пропылесосит уже завтра, когда голова, наконец, перестанет кружиться. Она уже закрывает глаза, когда до нее доносится настойчивый стук в дверь и голос Томаса: — Ты жива, Ло?! Открывай! — Шарлотта обреченно стонет в подушку, понимая, что у нее нет никакого желания встречать гостей. — Я выломаю эту чертову дверь, если ты не откроешь! Почему миссис Уилсон пишет мне, что тебе хреново, а ты не отвечаешь на звонки и сообщения?! Что за выкидоны, Ло?! Я же могу и скорую вызвать с полицией! — Джонс прокашливается, спускает ноги на пол с той стороны, на которой нет осколков, и нехотя плетется к двери, поворачивая щеколду. Не дожидаясь разрешения, Томас влетает в квартиру, встряхивая девушку за плечи. — Не делай так больше! Я чуть с ума не сошел, ладно? Это не супер! — Отвяжись, — Шарлотта морщится и скидывает с себя чужие руки, мечтая выставить друга за дверь, — видишь, я жива? А теперь можешь валить на все четыре стороны, — Томас замолкает, и глаза его застилают слезы. — Не смей меня, блять, отчитывать. Если Николь так переживала, то могла бы и прийти сама, а не посылать тебя, как ебаного почтальона с посланием от королевы, — судя по выражению лица Томаса, прямо сейчас он получил невидимую пощечину. — Серьезно, Ло? Почтальон? — Олсен поджимает губы, и Шарлотта закатывает глаза, — не хочу тебя обидеть, но я твой друг, поэтому я здесь, чтобы сказать тебе правду. Ты ужасная эгоистка. Да, тебя все бесят, но так не делается. Я заслуживаю уважения, понимаешь? Потому что ты оставила тревожное сообщение, а потом смылась со всех радаров, а мы должны сидеть и гадать, что с тобой приключилось. И еще не беспокоить лишний раз, потому что тебя раздражает навязчивость. Будь на твоем месте кто-то другой, я бы сказал, что если ты не хочешь дружить — то и не надо, но хрен я тебя оставлю, ясно? Ты ведь только того и ждешь, чтобы ото всех избавиться, поэтому и ведешь себя так. Типа, если ты бросишь первая, то никто не сможет бросить тебя. Это бред. Прекращай, — Шарлотте кажется, будто все ее внутренности вывернули наизнанку, и ей хочется разгромить весь чертов дом, лишь бы не чувствовать себя вот так. — Ты дерьмовый психолог. Думаешь, что знаешь меня, но это нихера не так! Даже я себя не знаю! «О боже, ты такая эгоистка». Да можешь забить меня камнями, потому что я успела привыкнуть к тому, что мне не о ком заботиться и не о ком думать. А сейчас появились ты и Николь, и я в растерянности, представляешь?! И ты требуешь, чтобы я волновалась и о твоих чувствах тоже, только у меня башка от этого взрывается! Мало того, что я постоянно тревожилась из-за своего дерьма, так теперь я еще тревожусь из-за того, не ранила ли случайно Николь, не опозорила ли ее перед мужем, не убила ли тебя каким-нибудь ебучим словом, у тебя ведь такая тонкая душевная организация! Блять, да я даже о Саше твоей волнуюсь, — Томас непонимающе хмурится, но решает не заострять на этом внимание, — мне нужно гребаное время, чтобы привыкнуть. И сегодня ночью я захотела свалить, потому что мне это было необходимо, и я устала от чувства, будто должна постоянно оправдываться за свои поступки! Я даже сейчас распинаюсь перед тобой, лишь бы ты только не решил, что мир — это ужасное место, любовь мертва, а капитализм победил. Конец тирады, — взгляд Томаса смягчается, и тот аккуратно проводит рукой по плечу Шарлотты. — Может я и хреновый психолог, зато хороший друг. И ты можешь не рассказывать мне о том, что произошло — дураку же ясно, что что-то случилось, — просто успокойся, надень теплые носки и протрезвей. Я не буду давить, — Шарлотта шатается и театрально хлопает в ладоши, мол, вот это выступление, Бродвейский театр уже распахнул свои двери и с трепетом ждет твоего появления. — О’кей, хороший друг, я в спальне разъебала бутылку с вином, собери осколки, ладно? А я пока опубликую новый пост в Tumblr с цитатой из Наруто, нечто из серии «true friendship», — Томас пожимает плечами, а потом вываливает из кармана несколько блистеров таблеток — начиная от жаропонижающих и заканчивая активированным углем. — Это тебе от миссис Уилсон. Если ты не хочешь с ней связываться, то я передам, что ты в порядке… Ну, в относительном, — Шарлотта лениво отмахивается. — Валяй. Я пока закажу пиццу, иначе умру от голода. Когда девушка возвращается в спальню, то с ужасом застывает у порога, глядя на Томаса, сидящего рядом с картонной коробкой из-под кровати. Она трезвеет практически за мгновение: хочет разозлиться, вот только чисто физически не может, потому что чувствует себя крохотным котенком, выброшенным на проезжую часть. Ей хочется присесть или, как минимум, опереться рукой о стену: Томас увидел то, чего не должен был видеть никогда. Томас увидел маленькую, давно похороненную Чарли Джонс на фотографии. — Прости, я слишком любопытный. Некоторые осколки были под кроватью, а за крышкой коробки я увидел альбом. Ты такая милашка здесь, — энтузиазм в его глазах потухает в ту же секунду, потому что Шарлотта сглатывает и вырывает из его рук полароидную фотокарточку. — Никаких больше вторых шансов, Томас, — абсолютно холодно произносит Джонс, и в ее спокойствии отзывается что-то замогильное, что-то, что не похоже ни на ярость, ни на ненависть. Так ощущается полнейшее разочарование. — И это я говорю на полном серьезе. Мы больше не друзья, — Томас смотрит в чужие зеленые глаза будто бы с недоверием, однако по твердости в словах Шарлотты понимает: это окончательный вердикт, не подлежащий дальнейшему рассмотрению и оспариванию. — Лучше бы ты мне врезал, лучше бы оскорбил три тысячи раз, но это… Это слишком даже для такого въедливого, настырного человека, как ты. Дверь найдешь сам. Шарлотта ненавидит себя до исступления: надо же, идиотка, купилась на «долго и счастливо», а теперь ощущает, как от сердца отрезают куски тупой ножовкой. Отпускать — терять — Томаса оказывается больно, потому что тот въелся в кровь, проник, блять, под кожу, заполнил собой все пространство. Была бы она нормальной, то не реагировала бы так из-за дурацкой фотокарточки из прошлого, уселась бы рядом с Олсеном и показала тому альбом, комментируя каждый снимок. Однако Шарлотта Джонс оказывается обычной сломанной девочкой — принцессой из башни, осознавшей, что прекрасный принц никогда ее не спасет.