I see you, you see me How pleasant this feeling The moment you hold me I missed you, I'm sorry I've given what I have I showed you I'm growing The ashes fall slowly As your voice consoles me Mr. Kitty — After Dark
Неделя Николь проходит в работе, снотворных, пустых разговорах с Фрэнком — тот и правда старался стать идеальным мужем и за все это время даже ни разу не повысил голос на Николь — тревогах и мыслях о Чарли. Томас заверяет Николь, что подруга в относительной норме и просто устала, однако Уилсон продолжает ждать сообщений от Джонс, периодически проверяя телефон. К четвергу Николь понимает, что Чарли не напишет, и непрошеная обида заполняет легкие. Рациональная часть Уилсон говорит, что не стоит беспокоиться и загружать себя подобными мыслями и чувствами, ведь Шарлотта — стихия и делает то, что делает, без намерений задеть, однако сердце в очередной раз побеждает, заставляя Николь пребывать в странной меланхолии. Чарли же знает — должна знать, обязана — что Уилсон всегда рядом и готова выслушать, Николь готова просить об этом, лишь бы только девчонка не продолжала все копить в себе и топить неразрешенные проблемы в алкоголе. С тягой Шарлотты к спиртному определенно нужно что-то делать: Джонс курит, как паровоз, но с этим можно смириться, — пока что — однако эта склонность к саморазрушению выпивкой заставляет Николь серьезно волноваться. Уилсон чувствует себя так, будто состоит из сплошных волнений, потому что на работе у Фрэнка что-то не клеится, и он ходит с красными белками глаз, потому что Чарли стало слишком много в ее голове и да — потому что за Шарлотту невозможно не переживать. Николь уже думает над тем, чтобы сесть на какие-нибудь мощные транквилизаторы, лишь бы только не пребывать в стрессе круглосуточно, нон-стопом. Пора бы уже сказать себе твердое, уверенное: «Хватит. Сосредоточься на своей жизни и не пытайся помочь тому, кто об этом не просит», однако Николь ничего не может с собой поделать. Пойди она к психологу, тот бы сказал ей, что подобное поведение — это перманентное внимание к чужим проблемам, ни что иное, как неудовлетворенная потребность Николь. Она пытается дать другим то, что не дали ей, и надо бы как-то закрыть этот гештальт, вот только Уилсон не обратится к специалисту. Ну что она ему скажет? «Здравствуйте, меня тяготит мой брак»? Ответ будет вполне предсказуем: «Разведитесь». «Здравствуйте, меня не покидает чувство одиночества»? Ей скажут, что оно ненастоящее и нерациональное и существует только в ее голове. В глубине души Николь боится, что психолог скажет ей, что все в порядке и она всего лишь себя накручивает, никаких проблем нет, и тогда Уилсон окончательно убедится в том, что продолжать жить так — нормально. Николь адски не хочется верить в то, что то, что она чувствует — это естественно. А затем Томас говорит про вечеринку в честь Хэллоуина, и Уилсон до последнего колеблется, однако наступает себе на горло и решает, что с Чарли нужно поговорить — как минимум проверить, как она. Фрэнк отпускает жену удивительно легко, целует в щеку на прощание и вызывает той такси, говоря, что ей стоит выпить и расслабиться. Николь чувствует себя неуверенно: обычно в подобных случаях он начинал плеваться ядом и скандалить, а сейчас ведет себя спокойно — показывает, что доверяет, показывает, что пожелания Николь важны. Как только Уилсон заходит в магазин, то тут же начинает искать взглядом Чарли. Девушка перебрасывается фразами с Синди, и Николь с огромной неохотой отмечает, что все еще ревнует. Она хочет звучать так, будто ничего не произошло, но голос выдает ее с потрохами. Николь видит, с каким неприкрытым восторгом смотрит на нее Джонс, и это слегка добавляет уверенности. Николь скучала. Женщина даже не ожидала, что скучала настолько сильно, и полное понимание этого приходит в тот момент, когда она снова оказывается с Чарли.***
Когда Шарлотта садится с Синди на один пуфик и тут же хватается за стаканчик с алкоголем, Томас непонимающе смотрит на подругу, догадываясь, — все-таки сложно в этой ситуации не сделать определенные выводы — что что-то случилось. Он не озвучивает вопрос: вместо этого достает телефон и начинает быстро печатать. thomas olsen: вас долго не было. что произошло? thomas olsen: не докапываюсь. можешь не отвечать, если неприятно Чарли смотрит на Томаса и поджимает губы, нервно набирая ответ. charlotte jones: я ей призналась. обсудим это потом, ладно? сейчас я просто хочу напиться Томас удивленно приподнимает брови, желая узнать подробности прямо сейчас, однако проявляет стоическое терпение и втягивается в диалог с Сашей. Бутылка шампанского пустеет с невероятной скоростью, и в какой-то момент Синди перехватывает запястье Джонс, молчаливо призывая ту остановиться. — Полегче, а то ты напьешься и оставшееся время будешь валяться мешком картошки, — Чарли ничего не отвечает, чувствуя, как голова идет кругом, и лишь кладет голову на плечо Коллинз. — О-о-о, понятно. Ладно, черт с тобой, отдыхай, — Шарлотта протягивает благодарное «мгм» и в этот же момент встречается с зашедшей в магазин Николь взглядом. Женщина, кажется, никак не реагирует на позу Джонс, тихо вешает пальто на крючок и садится на диван к Томасу и Саше. — У нас бы с тобой были здоровые отношения, — неразборчиво бубнит Шарлотта, однако Синди все понимает и фыркает. Чарли думает о том, как бы повернулась ее жизнь, влюбись она не в Николь, а в Коллинз? Было бы намного легче: никакого замужества, взаимная симпатия, черные футболки, одни на двоих. Девушки бы красили друг другу волосы, шатались вдвоем по ночной Канаде, и все стены их квартиры были бы заполнены картинами Синди. «У нас бы с тобой были здоровые отношения, только к сожалению или счастью, я тебя не люблю». — Мы бы были теми старыми женатиками, которые постоянно ворчат друг на друга. И еще у нас бы было очень много животных, — Шарлотта согласно мычит, и Синди приобнимает ее за плечи, посмеиваясь над пьяной Джонс. Чарли не возражает: ей приятно чувствовать тепло, исходящее от другого человека, да и сидеть в обнимку, оказывается даже комфортно. — Если так подумать, то все возможно. Ты классная, я тоже классная, из нас бы вышла хорошая пара. — Да, хорошая, — Джонс не испытывает ни малейшего смущения, обсуждая с Синди их перспективы в отношениях. Разумеется, Шарлотта не воспринимает это всерьез: с таким же успехом она бы могла болтать об этом с Томасом. — Особенно с твоим многомиллионным состоянием. Я бы даже согласилась быть домохозяйкой. Были бы типичной гетеронормативной патриархальной парой, в которой ты мужчина и зарабатываешь для нас деньги, а я убираюсь, глажу и готовлю. — Неа, нет, ни за что! — возмущается Коллинз, — тебе нельзя поручать домашние обязанности! Как тебе такая идея: я бандитка, а ты — жена бандитки, светская леди в самой дорогой одежде и с маленькой собачкой в клатче? — Шарлотта поднимает голову с плеча Синди и только в этот момент понимает, насколько мала дистанция между ними. Коллинз, видимо, думает о том же самом, потому облизывает губы и поспешно отводит взгляд. — Не смотри на меня так, Джонс, — в ответ на это Шарлотта хмурится и глупо хлопает ресницами. — Не смотреть как? — Как будто ты хочешь меня поцеловать… — девушки разговаривают слишком тихо для того, чтобы хоть кто-то смог их услышать, но Шарлотта все равно озирается на Николь. Она сама настояла на том, чтобы до конца ночи они отключили мозги, так что Чарли не делает ничего противозаконного. Просто дурачится с Синди, неумело заигрывает, показывает, что живет дальше и их диалог с Николь ни капельки ее не убил. Однако все эти внутренние оправдания разбиваются вдребезги, когда Шарлотта видит, как у Уилсон дрожат руки и как она пытается этого не демонстрировать, положив ладони на ноги. Должно быть, Чарли все-таки испортила вечер женщины своим признанием, раз она выглядит настолько нервно. Поворачиваясь обратно к Синди, Шарлотта пытается избавиться от чрезмерной интимности, повисшей между ними, и ерошит чужие волосы рукой. — Не надейся, я планировала твое убийство у себя в голове. — Ах, вот как? — Коллинз проворно щурится и вскакивает на ноги, — Томас, включи какую-нибудь допотопную медленную песню! — и спустя мгновение добавляет: — Мисс Джонс, я приглашаю вас на танец, — Коллинз протягивает Шарлотте руку, чтобы девушка встала, и Джонс, прежде чем что-либо осознать, позволяет Синди себя поднять. Томас пожимает плечами и ставит старую виниловую пластинку с Фрэнком Синатра, возвращаясь на свое место и обращаясь с вопросом к Николь. Шарлотта чувствует уверенные руки Синди на своей талии и глубоко вздыхает, позволяя той вести. Джонс держится на ногах не совсем хорошо, однако Коллинз ее поддерживает и направляет, и Шарлотта позволяет себе расслабиться, наслаждаясь плавной мелодией. Чувствовать тепло чужого тела оказывается слишком приятно, особенно когда при небольших поворотах грудь Синди слегка касается спины Джонс, заставляя Чарли краснеть и думать о том, что между ними могло бы быть сегодня ночью. Пространство перед глазами сливается в нечто черное, с редкими всполохами белых огоньков, и Шарлотте начинает казаться, что все это не более чем странный сон — такой, в котором она действительно кем-то желанна, только вот этот самый кто-то — не та, кого бы девушка предпочла видеть на этом самом чертовом месте. Если все это сон, то тогда, может быть, стоит всего лишь сосредоточиться на своей мечте, и тогда именно Николь будет касаться Шарлотты, скользить пальцами по спине и лукаво улыбаться, склонив голову вбок. Однако, несмотря на все попытки, сделать этого не удается, и вскоре у Шарлотты заканчивается дыхание. Она не смотрит по сторонам — не хочет натолкнуться на выражение лица Томаса, Саши или, упаси боже, Николь, потому она идет в туалет, чтобы побыть наедине с собой хотя бы каких-нибудь пару минут. «Блять», — срывается с губ совершенно непроизвольно, когда Чарли закрывает за собой дверь и впивается пальцами в синие волосы. Хочется пить и не думать о том, насколько это подло — кружиться в объятиях Синди, представляя при этом другую женщину. Надо бы взять себя в руки, собраться с духом и сказать Коллинз, что ее сердце уже занято, однако Чарли бесконечно устала от выяснений отношений. Она абсолютно нелепо пьет воду из-под крана, сердито пялится на свое отражение и повторно наносит помаду на губы, слегка выезжая за контур. Прямо за дверью ее ожидает Николь: красивая, родная Николь, которая выглядит так, словно пережила несколько смертей за короткий промежуток времени. Глаза серьезные, а на губах ни намека на улыбку — Шарлотте от такого вида женщины не по себе. «Поговорим?» — спрашивает Николь голосом, не терпящим никаких возражений, и Джонс покорно кивает, на автомате хватая дождевик и снова следуя на улицу за Уилсон. На этот раз та забывает свое излюбленное пальто, а мысль о том, что Николь замерзнет, приходит лишь тогда, когда они оказываются вне стен книжного. — Что это за нелепая попытка вызвать ревность, Джонс? — бросает сходу, словно крутила эту фразу у себя в голове уже сотни раз, прежде чем ее выпалить. Чарли никак не пыталась задеть Николь — Господи, ни в коем случае, только не после этого чудовищного признания, от которого бы по-хорошему надо сходить к психологу с резонным вопросом: «Что вообще за хуйня?» Николь дышит часто и раздраженно — грудь нервно вздымается и опускается, и Шарлотта изо всех сил старается не смотреть на глубокое декольте чужого платья. Друзья, к счастью, не видят разворачивающуюся сцену — на улице и в помещении темно, да и к тому же продолжающий лить с новой силой дождь не позволяет нормально разглядеть из окон хоть что-то. — Думала, что меня впечатлит то, как бессовестно мисс Коллинз тебя лапала? — Чарли хмурится, пропуская через себя необъективное обвинение. — Я просто пьяная и тактильная! И еще хочу целоваться! Никаких спектаклей, я от всего этого уже устала. Джонс еще никогда не доводилось видеть Николь настолько рассерженной, и это по какой-то неведомой, совершенно безумной причине заводит. В этот момент Шарлотта замечает, что женщина смотрит на нее как-то по-особенному — не так, как обычно, более решительно и опасно, словно хищник перед прыжком. Чарли облизывает губы, ожидая от Николь хоть какого-то ответа, и вскоре та подает голос: — Хочешь целоваться? И у Шарлотты от этого тона подкашиваются колени, поскольку в вопросе слышится настолько очевидный, неприкрытый вызов, что это переходит всякие границы. И даже если бы Николь произнесла бы это как-то иначе, флиртующе и склоняя голову вбок, эффект бы был все равно не тем, потому что сейчас в голосе Уилсон дурманящая насмешливость, а у Шарлотты — дурацкие бабочки в животе. И когда Николь сокращает между ними дистанцию, с губ Джонс срывается судорожный выдох, ведь в сознании на мгновение вспыхивает мысль, что женщина хочет ее поцеловать. Чарли разрывается между желанием сделать шаг назад и окончательно убить ничтожные сантиметры, и мозг словно выдает ошибку, вообще переставая работать. А затем наступает сущий хаос, ведь теплые руки Николь ложатся на скулы Шарлотты, а взгляд Уилсон загадочно скользит по чужому бледному лицу, останавливаясь возле губ. Чарли не дышит, потому что ей кажется, что малейшее колебания воздуха — и Николь растворится в осеннем дожде, исчезнет и больше никогда не появится. Уилсон молчит, будто взвешивая в голове «за» и «против», а затем мягко улыбается, теряя былой саркастично-серьезный настрой — видимо, ее забавляет выражение Чарли. — Боишься? — спрашивает тихо, поглаживая нежную кожу кончиками больших пальцев, и Шарлотта бы хотела ответить на вопрос отрицательно, вот только не может, ведь страшно на самом деле до ужаса. Страшно, что Николь — это мираж, подкинутый расколотым рассудком, страшно, что Николь — настоящая, а потому передумает или пожалеет о своих действиях, страшно потому, что и без того непонятное будущее окажется еще более угрожающим. — Нет, — выдыхает Шарлотта, и в следующую секунду ощущает чужие губы на своих собственных. В голове взрываются мириады звезд и зарождается новая Вселенная с именем из шести букв. Николь целуется отчаянно и напористо, и у Чарли от этого просто сносит крышу, потому что она никогда не представляла, что все может быть так. Внизу живота предательски тянет, а из-под век, кажется, вылетают цветные искры, и это ощущение не похоже ни на какое из тех, что Шарлотта доводилось испытывать раньше. У Чарли дрожат пальцы, когда она обвивает шею Николь руками, задевая влажные от дождя кудрявые пряди волос. Шарлотте хочется протяжно застонать в поцелуй, но она себя сдерживает, наслаждаясь мягкостью губ женщины и отсутствием какой-либо дистанции, готовая плакать от того, насколько это хорошо. Джонс никогда не думала, что Николь может быть такой разгоряченной, требовательной и обезоруживающей, пытающейся присвоить Шарлотту себе каждым новым движением губ. Через несколько десятков секунд Уилсон отстраняется и будто трезвеет: взгляд снова становится серьезным, и в глазах застывает ужас от понимания того, что произошло. Чарли глупо хлопает ресницами, чуть пошатываясь на своем месте. — Ничего. Не. Говори, — глухо чеканит Уилсон, и Шарлотте вновь становится страшно — только уже не так, как раньше, а до леденящих кожу мурашек. Ветер прошибает самое нутро, достает до внутренностей и перебирает их холодными пальцами, и Шарлотте хочется съежиться, лишь бы не сталкиваться с этим безапелляционным приказом. Однако Чарли не собирается молчать — точно не сейчас, когда каждая секунда с Николь может оказаться последней в их маленькой истории. Джонс сжимает кулаки и решительно качает головой, потому что в этой ситуации ей приходится примерять на себя роль ответственного, здравомыслящего взрослого. — Мы вернемся к этому разговору, — отвечает, старательно игнорируя страх и сожаления Николь, явно вырисовывающиеся на лице, — ведь сейчас ты будешь все отрицать и говорить, что этот поцелуй ничего для тебя не значит, но мы обе знаем, что это не так, и ты бы не могла себе позволить нечто такое без достаточно весомых причин. Откуда только в крохотной Чарли Джонс столько обманчивого спокойствия? Почему шурупы в голове неожиданно начали вертеться, и нечто вроде разумных мыслей выстроилось в ряд? Николь ведь не из тех, кто пойдет на измену просто так, чтобы втянуть в свою игру. Значит, она действительно что-то чувствует. Это внезапное открытие бьет обухом по затылку и заставляет глаза расшириться. Николь сглатывает, выглядя в этот момент чертовски маленькой и уязвимой. Она разворачивается, собираясь стремительно покинуть Чарли, оставляя в «Goodman's Bookshelf» не только свое пальто, но и частичку себя. Шарлотта бестолково смотрит в чужую удаляющуюся спину, а после хрипло кричит: — Сотри мою помаду, а то мистер Эртон будет не в восторге!***
Наблюдая за тем, как мило общаются Чарли и Синди, Николь думает о том, что ей стоило остаться дома, как и полагает порядочной жене. Ревность мерзко скребется под ребрами, и хотя Уилсон старается не пялиться так очевидно на пару, все равно время от времени не сдерживается и кидает красноречивые взгляды на Шарлотту. Даже Томасу не удается отвлечь женщину от дурацких навязчивых мыслей, и, сказать по правде, Николь хочется просто встать и выйти из магазина, лишь бы только не видеть, как Чарли прижимается к Синди. Николь злится на себя за то, что ревнует Шарлотту, ведь это доказывает, что ей все-таки нравится Джонс, и это так паршиво, что Николь бы предпочла сейчас напиться. Неужели Чарли решила отыграться на ней за слова: «Это пройдет», за глупые шутки про любовницу, за все то, что Николь сказала, хотя не должна была, и за все те моменты, когда женщина молчала, вместо того, чтобы что-то сказать? Маленькая Чарли сбрасывает с себя поводок и побитым щенком рычит, пытаясь укусить как можно больнее. Потому что Николь не может пожать плечами, бросив: «Совет вам да любовь», хотя Шарлотта, безусловно, заслуживает найти свою родственную душу и вступить в счастливые отношения. Вместо этого хочется, чтобы Чарли клала голову на плечо именно ей, и чтобы сидела так же близко, как с Синди, и чтобы у них, черт побери, был шанс в этом изуродованном мире. Но, в сущности, Николь такая же больная, как и вся эта планета — искалеченная, переломанная и нестабильная. И вот влюбленность в эту синеволосую девочку, в Шарлотту-Чарли Джонс — это апогей безумия Николь, после которого ей грозит лишь психоневрологический диспансер. Шарлотта и Синди самозабвенно кружатся в танце, заставляя Николь впиться ногтями в ладони и оставить на коже красные следы-полумесяцы, и когда Чарли уходит в туалет, женщина не выдерживает — встает со своего места, извиняется перед присутствующими и идет за Шарлоттой. Николь замечает, как Чарли пытается считать эмоции на ее лице, как на красноречивое «поговорим?» Джонс отводит взгляд, явно переживая. Они оказываются на улице, и Николь, стоя напротив изрядно выпившей Чарли, теряется от внезапно нахлынувшего ощущения боли. «Что за нелепая попытка вызвать ревность, Джонс?», — спрашивает молниеносно, и это похоже на метание ножей. Девочка теряется, глядит растерянно загнанным в угол зверьком, словно не ожидала такого вопроса, и Николь это злит, поскольку разве не этого добивалась Чарли? Не о такой реакции думала, показательно флиртуя с Синди? «Я просто пьяная и тактильная! И еще хочу целоваться!», — возражает Джонс, и в голове Николь вспыхивает и метеором проносится безумная мысль о том, как бы было здорово исполнить желание Шарлотты. Уилсон нервно облизывает губы, пытаясь обратиться к разумной части себя, однако совершенно дурацкая, сумасшедшая идея уже намертво вцепилась в мозг с какой-то непозволительно сильной хваткой, и Николь практически сдается. «Хочешь целоваться?», — переспрашивает, впиваясь взглядом в чуть красное от выпитого лицо Чарли и чувствуя разливающееся внизу тепло от чужого выражения и собственных фантазий. В последний раз пытается достучаться до своей рассудительности, однако понимает, что безрезультатно, так как чувства к Шарлотте перевешивают всякую разумность. Николь приближается к подрагивающей от волнения Джонс, стараясь успокоить биение собственного сердца, пальцами невесомо проводит по чужим скулам, наслаждаясь мягкостью не тронутой возрастом кожи Шарлотты, а затем улыбается — с таким теплом, на которое вообще способна. «Боишься?», — спрашивает, хотя сама понимает, что Шарлотту сейчас просто-напросто хватит удар, однако все равно интересуется, чтобы дать Чарли возможность отказаться и отстраниться. Девочка вполне ожидаемо отнекивается, и тогда Николь прикрывает глаза, втягивая Чарли в поцелуй. Только коснувшись губ Шарлотты своими, Николь открывает для себя, что, должно быть, именно этого ощущения она и ждала уже долгие и долгие годы. Уилсон кажется, будто она камнем падает в какую-то бездонную пропасть, потому что дыхание сбивается, а под ногами пропадает асфальт. Николь просто охуительно хорошо. Чарли позволяет себе зарываться пальцами в ее непослушных волосах, а руки Николь сползают ниже, на тонкую шею Шарлотты, не прекращая при этом ее поглаживать. Губы терзают друг друга до исступления, и это настолько ярко передает все накопившиеся чувства, что на несколько мгновений женщину затапливает непонятного рода облегчение. Чарли целуется неумело, но очень старательно, и это с лихвой компенсирует недостаток опыта, заставляя Николь ощутить подкрадывающееся возбуждение. Как ни странно, это отрезвляет — Уилсон первая разрывает поцелуй, борясь с инстинктом прикоснуться к губам пальцами. Николь думает о том, что залепила бы себе звонкую пощечину, чтобы больше не было соблазна так сильно хотеть Шарлотту Джонс, годящуюся ей, черт возьми, в дочери. И Николь накрывает такая ужасающая ненависть к себе, что появляется желание напрочь изолироваться от общества, и в первую очередь от Чарли, лишь бы только люди не видели кошмарную Николь Уилсон, которая не может вовремя остановиться и обуздать свою симпатию, медленно, но верно перерастающую во влюбленность. «Ничего. не. говори», — даже не приказывает — стреляет словами, попадая прямо в сердце маленькой Чарли. Действительно, Николь Уилсон, ведь сейчас самое время отмалчиваться, развернуться и уйти по домам, забыв об этом недоразумении, как о сне наутро. Женщина понимает, что это несправедливо и с Шарлоттой нельзя так себя вести, но что она сейчас может сказать Джонс? Извиниться? Это такая глупость, что Николь хочется закрыть лицо руками и глухо рассмеяться. Шарлотта не отступает — качает головой, мол, нет, ты уже так просто от меня не отделаешься, особенно после этого, так что давай, бери перерыв на сколько хочешь, а потом мы все равно к этой теме вернемся, даже и спорить не смей. Чарли говорит, что как бы Николь ни упиралась, они вдвоем все равно знают, что поцелуй — не простая пьяная случайность, а искреннее желание, которое несет под собой зыбкую почву из чувств, и Николь кажется в это мгновение, что это она — маленькая и неопытная, а вовсе не Джонс. Николь не придумывает ничего лучше, чем уйти, и снова чувствует себя так, словно драматично хлопает дверью напоследок. Они с Шарлоттой будто не могут иначе — при появлении проблемы моментально сбегают, дожидаются конца цунами в своем водонепроницаемом панцире, а уже затем неохотно показываются на люди, готовые к расспросам. Николь умеет прощать, Николь умеет прощаться — и в первом, и во втором случаях ей не занимать, таких профессионалов по уходу за людьми и от людей днем с огнем не сыщешь. И самое паршивое, что когда Николь хлопает дверью, Чарли в ответ на эту выходку хлопает в ладоши — ну, прямо как в театре: выйдите еще раз «на бис», пожалуйста, — а еще продолжает искренне ждать и любить, любить, любить. «Сотри мою помаду!», — кричит Шарлотта, и Николь с тяжелым сердцем понимает, что да, действительно — след от губ Чарли надо стереть. Особенно с сердца.***
Шарлотта оседает прямо на мокрый от дождя бордюр, прижимает ноги к груди и бессмысленно смотрит вдоль улицы, по которой идет Николь без своего излюбленного пальто. Душа трескается и разрывается по швам, и Чарли только и остается, что баюкать мысль, будто эта встреча с Уилсон не окажется последней. Девушка достает из кармана желтого солнечного плаща тонкие «Chapman», пытается поджечь сигарету, однако ей это не удается, и Шарлотта обессилено засовывает ее обратно в пачку. Из магазина вываливается Томас — Чарли впервые в жизни видит его пьяным — глупо хлопает ресницами и присаживается на корточки рядом с подругой, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и при этом практически падает в лужу. Джонс шмыгает носом, пытаясь не разреветься перед Олсеном, и парень это видит, потому озабоченно кладет руки на чужие колени, стараясь выразить поддержку в этом жесте и сохранить равновесие, и Шарлотта даже не противится — слишком устала. — Hva har skjedd? Почему миссис Уилсон ушла? — заплетающимся языком спрашивает Олсен, перебегая с норвежского на английский. Чарли даже подумать не могла, что акцент друга проявляется настолько сильно, когда тот выпьет. Джонс еще раз шмыгает носом, не зная, с чего начать и стоит ли вообще это делать, пока Томас нетрезв. — Пошли внутрь, Синди сейчас уйдет, — Томас совершает героическую попытку встать, после чего подает руку Чарли, чтобы помочь той подняться, и Шарлотта молча кивает в знак благодарности. На выходе они сталкиваются с Синди: Коллинз говорит, что очень хочет спать, а завтра у нее несколько клиентов, потому ей приходится покидать мероприятие так рано. На прощание она бегло целует Шарлотту в щеку — Джонс от этого становится дурно — и обнимает Томаса. Зайдя в магазин, Олсен скидывает обувь и запрыгивает на диван, положив голову на колени Саши, и девушка мягко улыбается, осторожно гладя его по голове. Шарлотта некоторое время мнется возле двери, а затем садится на пуфик, досадуя про себя, что весь алкоголь закончился. — Знаешь, Саша, я должна сейчас наговорить кучу личных вещей, — Гречнева собирается встать, чтобы не стать свидетельницей того, чего не стоит, но Чарли поднимает ладонь в останавливающем жесте, — но я тебе доверяю… И еще мне жаль, что я так к тебе относилась, потому что ты неплохая. Так что, типа, прости… — Гречнева улыбается, и на душе у Шарлотты становится чуть-чуть спокойнее, поскольку уже давно пора было извиниться и прекратить эту детскую одностороннюю войну, особенно учитывая, что Саша искренне тянулась к Чарли все это время. — Все хорошо, Ло, — говорит, обращаясь к Джонс так, как обращается Томас, — на твоем месте я бы тоже себя бесила. Мне просто хотелось казаться хорошей и интересной, так что это могло выглядеть наигранно. Особенно эта романтизация Петебурга! Ужас! — смеется Саша, немного смущенная своим прошлым поведением, — «Видели все Петербургские улицы, как из помоев и грязи безликой» — вот это скорее похоже на правду. Но я все равно люблю этот город. — Да уж, на тебя сложно было не злиться, но Томас на твою идеальность купился, кретин, — Саша снова смеется, а Олсен приглушенно вскрикивает: «Эй!» — Ладно, в общем, краткое содержание моей хреновой лавстори. Я влюбилась в Николь и… Господи, Саша, ты бы могла сделать хотя бы для приличия удивленное лицо? — горько улыбается Шарлотта, чувствуя, как от своих же слов сердце обливается кровью. — И вот сегодня получилось так, что я ей призналась. Разумеется, это невзаимно, но знаете, что она мне сказала? «Это пройдет». Это пройдет, блять! — Томас издает многозначительное для него самого: «Kan ikke være!», а Саша хмурится. — Иногда сложно подобрать слова в подобных ситуациях. Она могла просто растеряться. — Да знала она, о чем говорит! Ясно же, что она не от балды это ляпнула, а смысл в свои слова вложила, типа, это истина последней инстанции. Ну ладно, проехали, мы это обсудили с ней потом, она поняла, что была не права… Потом мы сидели с Синди, и… — на этих словах голос Чарли ломается, — между нами снова произошло недопонимание. Николь показалось, что я специально ее на ревность вывожу, а я клянусь, что у меня и мысли такой не промелькнуло. — Вы, девочки, задали сегодня жару. Я даже подумал, что вы вместе отсюда уедете к тебе или к Синди… — Саша тихо делает замечание Томасу, чтобы тот помалкивал, а Шарлотта вспоминает недавний инцидент с долей неприязни. Чарли стыдно за свою пьяную выходку с танцем — во-первых, такое интимное взаимодействие дало Синди ложную надежду, а во-вторых, все действительно выглядело так, будто Джонс пыталась заставить Николь ревновать после отказа. Как Шарлотта вообще могла об этом не подумать? — Миссис Уилсон могла это проигнорировать, — Саша пожимает плечами, — потому что, знаешь, даже если бы ты специально выводила ее на эмоции, это легко можно было спустить тебе с рук. Представь, что это я призналась ей в любви, — в ответ на это Шарлотта морщится, словно у нее разболелся зуб, — а потом бы начала… Взаимодействовать с Синди так, как ты, — Саша очень тактично подбирала слова, и в ином случае это бы позабавило Чарли, но вот только не сейчас, — думаешь, она бы так же к этому отнеслась? Я понимаю, что мы с ней не так близко общаемся, но все же… Она же взрослая. Должна была понять. Поэтому… Ей не так уж и все равно выходит. Чарли и сама пришла к такой же мысли, вот только одно дело — полагаться на собственные размышления, которые могут быть смазаны из-за желания верить в то, что это правда, а другое — слышать свои догадки от постороннего человека. Шарлотта благодарит бога за то, что в полутьме не видно, как покраснели ее скулы. — Она поцеловала меня. Свои же слова раздаются громом средь ясного дня, настолько они окрашены тяжестью и какой-то обреченностью Шарлотты. Николь и вправду ее поцеловала, и это больше похоже на какую-то галлюцинацию, чем на реальность. В помещение воцаряется полнейшая тишина, однако Томас прерывает ее первый своим ошарашенным: «Что?!» — Она поцеловала меня, — повторяет, хотя ситуация этого и не требует, понятно же, что вопрос Томаса риторический, однако Чарли все равно это делает, чтобы убедить себя в том, что это было. — На улице. Я бы могла сказать, что она не понимает, что делает, но она ведь спросила меня, спросила, боюсь ли я того, что произойдет. Не знаю, что она чувствовала в этот момент — вероятнее всего, очень злилась на меня, но… — Ты плакала, потому что она плохо целуется? — спрашивает Олсен, и Саша легонько хлопает того по голове, возмущенно восклицая: «Том!», чтобы тот не говорил глупостей. Шарлотта снова горько усмехается, про себя отмечая, что никто, кроме Саши, не называет так Томаса. — Нет, очень хорошо. Слишком хорошо. Мне кажется, что люди, которые ничего не чувствуют, не могут так целовать. На это хотелось рассчитывать. Шарлотта понимает, что в любом случае, даже если Николь что-то к ней испытывает, это ничего не значит и они не смогут быть вместе, однако Чарли хочется верить, что это первый шаг к чему-то большему. Ведь, может быть, Джонс живет в той самой единственной из параллельных вселенных, где Николь разводится со своим мужем, и через несколько лет они перебираются к морю, куда так тянется Николь. — Если ты хочешь услышать мое мнение, то я думаю, что ты ей определенно нравишься. Я с первой встречи книжного клуба почувствовала, что между вами есть какая-то… химия, — Шарлотта жадно внимает каждому слову Саши, ощущая, как нечто внутри нее разрывается между облегчением и отчаянием. — Но это, к сожалению, вовсе не является гарантией того, что вы будете вместе. Хотя, знаешь, выбор между тобой и мистером Эртоном для меня очевиден. — Только посмей увести у меня девушку, Ло, — шуточно бурчит Томас, и Чарли улыбается, несмотря на то, что чувствует себя раздавленной. — Хотя я солидарен с Сашей. Но если судить визуально, мистер Эртон тоже очень даже ничего. — Том, последнее предупреждение! Это неуместно, — Саша хмурится, и Шарлотта отмахивается, мол, пусть говорит, что хочет, ей уже все равно. — Фрэнк так-то действительно ничего. Конвенционально красивый, ухоженный. Я по сравнению с ним выгляжу… — Томас не дает Шарлотте закончить, перебивая поток рассуждений. — Супер! Вот как ты выглядишь! Серьезно, ты вообще себя видела? — Чарли слегка краснеет и снова отмахивается. Николь тоже называла ее красивой. Это было в ту ночь, когда Шарлотта точно так же напилась в клубе, а потом ехала вместе с Николь на ее машине к себе домой. Каждое мгновение с женщиной ощущается нереальным — тогда они спали на одной кровати, Николь ходила в футболке Чарли, а еще они спали на одной кровати. Сегодня же они поцеловались, а после Николь сбежала, и в этом не было никакой присущей ей нежности. Она просто ушла, оставив Шарлотту теряться в догадках, но Чарли ее в этом не винит. Вероятно, в голове Николь еще бóльшая неразбериха, чем в черепной коробке Шарлотты, и это неожиданно поражает, потому что все это время Николь выглядела как спокойный человек с трезвым рассудком, принимающий любые удары судьбы с невероятной смелостью. Однако сейчас Николь сбежала, и это вовсе не смело. Однако сейчас Николь нравится Чарли, и это похоже на безумие.***
Николь трясет так, словно она оказалась на сорокаградусном морозе, и дело здесь вовсе не в оставленном пальто. Она хочет сесть за руль, а после вызывает такси, понимая, что ей в таком состоянии ни то что за руль садиться опасно, а за пресловутый велосипед. Она не знает, как смотреть Фрэнку в глаза и вообще продолжать жить, потому что теперь все действительно изменилось и пока что непонятно в какую сторону. На губах остается фантомное ощущение губ Чарли, и от этого хочется плакать. Она ведь всегда была верной, как чертова собака, никогда даже помыслить не могла об интрижках и прочем, не потому что у нее дурацкое кольцо на безымянном — почему ему вообще не дали имени? — пальце, а из-за внутренних моральных установок. Фрэнк — ее единственный и неповторимый уже раз и навсегда, только нихуя это не так оказалось. Он будет ждать ее дома, такой привычный и такой нелюбимый. Одно дело — предавать себя из раза в раз, не разводиться, терпеть, когда он ее берет, терпеть, когда он орет ей в лицо, что она — ничтожество, а другое дело — предавать его. Себя-то она уже давно не щадит, а его все еще старается, потому что он ее муж. Николь чувствует себя последней идиоткой, ведь, поддавшись неведомому порыву, она пошла у себя на поводу, позволила чувствам себя одолеть и тем самым разрушила сразу несколько за́мков. Противник, блять, повержен — она сама себе худший противник, самый сильный и жестокий враг, которого она побеждает, которому она проигрывает, и так по кругу. Разве может быть так плохо от того, что было так хорошо? Видимо, может, раз сейчас Николь сидит в такси, прислонившись к запотевшему окну, и жалеет Чарли и Фрэнка — их двоих, но только ни в коем случае не себя. Будь Фрэнк монстром, было бы намного проще. Однако он не бьет Николь, задаривает подарками, иногда готовит ужин на двоих и предлагает поехать в другую страну вдвоем хотя бы на неделю, чтобы вырваться из повседневности и вновь почувствовать себя молодыми. — Ты — самое лучшее, что со мной случалось, — говорит юный Эртон, лежа в постели с Николь и гладя ее по волнистым волосам, — ты умеешь поддерживать, как никто другой. Я уверен, что через несколько лет стану успешным юристом, и тогда мы ни в чем не будем себе отказывать. Ты будешь самой счастливой женщиной на свете, — обещает, и внутри у все Николь теплеет, она садится на чужие бедра и мягко целует мужа в лоб. — Я люблю тебя, — улыбается, чувствуя, что для этого человека она может свернуть горы. Николь верит, что все то, о чем он говорит, обязательно сбудется. По крайней мере, одной вещи из списка он сумел добиться. Николь безоговорочно счастлива. Женщина стискивает губы, пытаясь выбросить сцену из прошлого, из головы. Она не знает, как будет смотреть в глаза Фрэнку — своему, но такому чужому — Фрэнку, который еще наверняка не спит, периодически выглядывая в окно квартиры, чтобы проверить, не приехала ли Николь. Машина останавливается, Уилсон коротко благодарит таксиста и выходит на улицу, по-детски обнимая себя за плечи.***
— Я ее ненавижу! Ненавижу! — кричит Чарли, громко хлопая дверью в свою комнату. — С днем матери, Шарлотта Джонс! Ненавижу! — пятнадцатилетняя девочка падает на кровать, колотя по одеялу кулаками, — ко всем сегодня приходили мамы, даже к мерзкому Майклу! А ко мне моя не пришла, не соизволила явиться, потому что у нее херова новая жизнь! Все школьники дарили матерям цветы и дебильные открытки, а мне просто некому этот хлам вручать! Ненавижу! Мистер Джонс бесшумно заходит в комнату, поправляет съехавшие на нос очки, приземляясь на кровать рядом с дочерью. Чарли старается не заплакать, но злые слезы уже скапливаются в уголках глаз. Она редко плачет, но ярость — ее единственное слабое место и причина для рыданий. — А эта ее маленькая дочка пусть рисует на бумаге каракули в честь праздничка! Она-то лучше, чем я, ведь первый блин, черт побери, всегда комом! Пап, почему она такая сука? — мистер Джонс устало вздыхает, потирает переносицу и некоторое время молчит, думая, что ответить. — Мы не в праве осуждать других людей, Чарли, потому что не можем знать всю картину целиком. Наверняка, у Хелен были очень веские причины и… Разве ты не рада тому, что у тебя есть я? — Чарли шмыгает носом, поворачиваясь лицом к отцу. — Я очень рада тому, что ты мой папа, но какие могут быть причины для того, чтобы бросить свою дочь? Это нельзя оправдать. Она бы могла приезжать к нам хотя бы раз в неделю… — Но она не приезжает. И не приедет, — голос мистера Джонса становится тверже — видно, что тема для него явно болезненная, и он собирается с силами для того, чтобы произнести эту фразу. — Представь, что торнадо снес твой дом. Как итог — дома нет, остались одни обломки. Ты можешь отстроить новый и смириться с тем, что прошло, а может таить обиду на торнадо и пытаться его победить… Не вини свою маму, ей было тяжело принять это решение. — Я надеюсь, что это так, — бурчит Чарли, вытирая тыльной стороной ладони слезы, — иначе она бы совсем была монстром. Только прекрати ее оправдывать. Она вычеркнула тебя из своей жизни точно так же, как и меня, а ты даже на нее не злишься… Вы же любили друг друга! А она так с тобой поступила! — мистер Джонс так же устало вздыхает, поднимаясь с кровати и начиная расхаживать по комнате взад-вперед. Он ничего не отвечает, и это выбешивает Чарли еще сильнее. — Ну, чего ты молчишь?! Хочешь сказать, что я неправа? Хочешь обелить ее? Ничего у тебя не выйдет, совсем! Она ужасный человек, ужасный! Как она могла бросить тебя со мной на руках, а сама свалить в Лондон или куда она там свалила?! — мистер Джонс продолжает стоически терпеть, и Чарли кажется, что это потому, что он хочет поспорить, просто пытается избежать конфликта. Однако конфликт уже есть, и если бы он не молчал, как полнейший идиот, Чарли бы не так сильно злилась. — Пока что ты не поймешь… — говорит мистер Джонс, и это окончательно сносит девочке крышу, потому что она ненавидит, когда папа указывает на их разницу в возрасте, будто бы он мудрый и всезнающий мамонт, а ей пять лет, и она ничего не смыслит в этой жизни. — Да?! Знаешь что? Исчезни! Просто исчезни! Я не хочу с тобой разговаривать никогда больше! Впоследствии Шарлотта будет жалеть об этих словах больше всего на свете.***
Николь не с первого раза попадает ключом в замок — слишком сильно дрожат руки, а когда дверь открывается, она вздрагивает, уже с порога замечая Фрэнка. Тот стоит в полнейшей темноте в расстегнутой до конца белой рубашке, улыбаясь как-то странно, если не сказать жутко. Николь закрывает за собой дверь, садится, чтобы снять туфли на каблуке, но Фрэнк приближается, садится на колени и помогает жене избавиться от обуви. Николь теряется, не зная, как реагировать, и только шепчет задушенное: «Фрэнк…» Тот поднимается, смотрит серьезно, но с любовью, а после требовательно целует Николь, и женщина ощущает отвратительную тяжесть на сердце. Это просто слишком. Сначала — Чарли, теперь — Фрэнк, и Уилсон кажется, будто она изменяет сразу двоим. — Я соскучился, — шепчет Эртон, нехотя отрываясь от Николь, и той нечего на это ответить, поэтому она снова втягивает мужа в поцелуй, стараясь полностью забыться и отключить мозг. В глубине души она понимает, что наказывает себя этим, однако сейчас женщине на это наплевать. Ей просто хочется почувствовать, что она принадлежит человеку, к которому она уже давно ничего не испытывает; что Фрэнк ее имеет — именно, что имеет, а не занимается с ней любовью, потому что Николь — чертова вещь, дешевая безделушка, цена которой измеряется в несчастье. — Знаешь, — продолжает Фрэнк, расстегивая черное платье Николь, — я наконец-то окончательно понял, каким был дураком. Понял, что был к тебе чертовски несправедлив, и мне нет за это прощения, — Николь в очередной раз за день хочется расплакаться, потому что Фрэнк выбирает совершенно не то время для исповеди и раскаяния, и она чувствует себя словно маленькая девочка, готовая разрыдаться от любого безобидного слова. Так ей, собственно, и надо. Ничего лучшего она не заслуживает. — Я не ценил твоей красоты по-настоящему. Ты ведь красивая даже в своих ужасных свитерах, — в голове Николь пробегает мысль, что Чарли бы никогда не назвала ее свитера «ужасными» и в этот же момент ей становится от себя отвратительно. — Я люблю тебя, — Николь моментально отстраняется, поднимает с пола соскользнувшее платье и прижимает его к груди, словно только что осознала свою уязвимую обнаженность. Фрэнк не говорил ей эти простые три слова настолько давно, что она уже успела забыть, что он на них способен. Мужчина замолкает, смотрит на жену внимательно, будто пытается проникнуть в ее сознание. Ожидает мгновенного ответа, но его не получает — Николь знает, что его это сильно напрягло. Уилсон решает, что на сегодняшний день она превысила привычную дозу обмана, поэтому не может выдавить из себя очередное вранье, как бы того ни хотелось услышать Фрэнку. Она не хочет разбрасываться такими чертовски важными словами — нет, точно не сегодня. Лучше она сохранит это дурацкое признание для Чарли.