Slipping through my fingers all the time I try to capture every minute The feeling in it Slipping through my fingers all the time Do I really see what's in her mind? Each time I think I'm close to knowing She keeps on growing Slipping through my fingers all the time ABBA — Slipping through my fingers
Целый месяц Шарлотта не получает от Николь никаких вестей: она периодически порывается написать ей первая, но в последний момент одергивает себя и стирает напечатанное сообщение. Чарли соврет, если скажет, что не скучает — Боже правый, как же ей недостает Николь. Шарлотта чувствует, что в какой-то момент приятные духи женщины, свитера теплых оттенков и ее глубокий голос становятся самой сильной зависимостью — даже сильнее излюбленных сигарет. Томас постоянно пропадает на своих бизнес-уроках, потому Джонс проводит время с Сашей и Синди, иногда выбираясь с ними в парк или кинотеатр — за последний месяц Чарли посмотрела около пятнадцати фильмов, потому что у Синди всегда хватало денег на два билета. С Коллинз они наконец-то обозначили свои отношения, придя к выводу, что их вполне устраивает дружба. Сказать по правда, Шарлотта начала скучать даже по Томасу — без него, как и без Николь, жизнь вдруг резко опустела. Да, они все еще встречаются по выходным, но в основном Томас основательно готовится к небольшому экзамену, за который получит диплом об окончании курсов. Мистер Гудман обещает, что закончит с ремонтом магазина ближе к Рождеству, и эти несколько месяцев кажутся Шарлотте нескончаемо долгими. В ноябре становится холодно и привычная куртка уже не спасает, поэтому Джонс ловко присваивает пальто Николь, за которым женщина так и не потрудилась вернуться — носить его больно, но очень приятно. Чарли ежедневно слушает дурацкое «FMly», чтобы хотя бы так ощутить жалкое подобие связи с Николь, по малейшим колебаниям голоса научившись определять, когда Уилсон грустно, а когда весело. Моника из Монреаля просит поставить песню «Arctic Monkeys — Old yellow bricks». Все для тебя, Моника! — вещает Николь по радио, и Шарлотте хочется взорваться. Она и сама не понимает, зачем лишний раз изводит себя подобным времяпрепровождением, но иного способа ментального контакта с Николь у нее попросту нет. В американский день благодарения Шарлотта ходит по квартире совсем понурая — этот семейный праздник она будет отмечать без отца. Хотя, кому она лжет — не будет она ничего отмечать, в этом нет никакого смысла. Птичье чириканье оповещает Шарлотту, что пришло новое сообщение, и она нервно хватается за телефон, проверяя, не Николь ли ей написала. Mr. Goodman: Дорогая мисс Джонс! С Днем благодарения Вас! Предлагаю вам с Томасом сегодня собраться у меня, съесть запеченную индейку и пропустить по чашечке чая в пять часов. Буду очень рад, если вы присоединитесь. С любовью, Ваш Гудман. Чарли бы не удивилась, если бы вдруг узнала, что мистер Гудман умеет читать мысли. Девушка не тратит время на размышления — в конце концов, перспектива провести вечер в приятной компании устраивает ее куда больше, нежели нахождение в полном одиночестве. Она набирает ответ спустя две минуты после полученного сообщения. charlotte jones: я только за. с праздником! На самом деле, глубоко в душе Чарли надеялась, что сегодня мать решит устроить ей сюрприз и привезет Пенни, однако это так и остается несбыточным желанием. Разумеется, семейный праздник Пенни будет отмечать с родителями и, возможно, с бабушкой и дедушкой, но никак не с Шарлоттой Джонс, к которой можно привезти сестру только по экстренным причинам. Чарли смотрит на часы, понимает, что до встречи у мистера Гудмана еще полно времени, а затем заполняет анкету о желании устроиться на работу в кофейне через квартал. Ей нужны деньги, и даже если она задержится в роли бариста ненадолго, то сможет оставаться на полную смену в отличие от тех, кто совмещает работу с учебой. Разумеется, как только «Goodman's Bookshelf» откроется, она уволится, потому что ни одно место на земле не может сравниться с ее книжным. Перезванивают ей спустя полчаса, договариваются о месте встрече и времени, задают несколько дежурных вопросов и сообщают, что ждут уже завтра к двенадцати часам дня. Чарли бросает, как ей кажется, воодушевленное: «Ага» и скидывает трубку. На ужин к мистеру Гудману Шарлотта надевает черную хлопковую рубашку, смешную жилетку с тыковками и старые брюки, которые она носила еще в лет пятнадцать. В этот день Чарли решает сделать старику особенный подарок — самый особенный из тех, на которые она была вообще способна. Скрепя сердце, Шарлотта достает картонную коробку из-под кровати, сдувает с ее крышки пыль и достает оттуда излюбленную отцом книгу Джека Лондона «Мартин Иден». Пальцы бережно проходятся по глянцевой обложке и открывают роман где-то посередине. Чарли наклоняется к страницам, вдыхая запах бумаги и чернил, и только когда по щекам начинают бежать слезы, захлопывает книгу. На то, чтобы посмотреть карандашные пометки отца, сил не остается. Небрежно вырывая из тетради листок, Шарлотта оставляет на нем небольшое послание для мистера Гудмана, понимая, что вживую не сможет исторгнуть из себя слова благодарности, даже если очень хочется. «Дорогой мистер Гудман! Мне очень неловко это писать, но в глаза бы я точно не смогла это произнести, поэтому, надеюсь, что вы разберете мой почерк. Я стараюсь, у меня даже буквы не пляшут, так что цените! А если серьезно… А если серьезно, то спасибо вам. Правда, большое спасибо. Словами не передать, насколько я вам благодарна, ведь именно вы приняли меня на работу, именно благодаря вам я познакомилась с Томасом, Сашей, Синди и Николь (уверена, что Томас успел о каждом вам рассказать). Вы подарили мне нечто настолько ценное, что я попыталась отплатить вам тем же и поделиться самым дорогим, что у меня есть. Это папина книга. Уверена, что вы ее читали, но здесь авторский текст не так важен, как читательский (папа оставлял очень интересные заметки на полях, может, даже интереснее, чем Джек Лондон). Так что, собственно, вот. Еще раз спасибо! Ваша Шарлотта Джонс» Дописав письмо, Чарли упаковывает подарок и падает лицом на кровать. Она даже не может плакать.***
— Ну, то есть, я знал, что капитализм — это не супер, но даже не понимал, что это он во всем виноват! Незаконная эксплуатация человеческого труда, колонизация менее развитых стран, классовое разделение. Даже знаете что?! То, что у меня постоянно ломаются вещи! Их специально делают некачественными, с коротким сроком службы! Et mareritt! — Томас ярко жестикулирует, практически разбрызгивая тыквенный сок на водолазку, — Эти бизнес-курсы — полный улет, потому что я начал понимать, как все работает, но это значит, что я стал частью системы! Я знаю много разных умных слов, ну, там, «бенефициарный владелец», «инвойс-дискаунтинг», все такое! Вот, Ло, спроси у меня что-нибудь эдакое? — Шарлотта задумчиво трет переносицу, думая над вопросом. — Существуют ли единороги? — в ответ Томас усиленно качает головой, вызывая у мистера Гудмана добрую усмешку. — Есть такая штука — «Компания-Единорог». Единорогами называют инновационные стартапы, которые… — Чарли поднимает ладонь вверх, призывая друга остановиться. — Мне не нравится новый Томас! Старый бы рассказал мне про лошадок с волшебным рогом, которые прячутся глубоко-глубоко в лесах, а новый говорит про рынок, экономию и богатых папочек. Верните старого Томаса! — Олсен солнечно улыбается, толкая подругу в плечо. — Ну, эй, разве ты не рада за меня? У меня получается учиться, может быть, я даже поступлю в университет! Выберу себе специальность, связанную с социологией, а там посмотрим! — глубоко в душе Шарлотта боится именно этого. Боится, что в один прекрасный день Томас упорхнет из книжного, встав на новую ступень, а Чарли так и останется обычной Чарли без амбиций. — Как ваша жена, мистер Гудман? — спрашивает Томас, и старик поджимает сухие тонкие губы, пряча взгляд в своей тарелке с золотистым куском нетронутой индейки. — Кассандра… Она у меня молодец, да уж, точно, молодец. — просто отвечает обычно разговорчивый Гудман и припадает к чашке черного чая с сахаром, и эта короткая фраза окончательно дает понять друзьям, что миссис Гудман находится в очень тяжелом состоянии. Должно быть, старику из-за этого до ужаса больно, раз он настолько немногословен и притворно спокоен. — Ах, чуть не забыл, память совсем подводить стала! Подводит, и все тут, никуда от этого не денешься, хоть на стену лезь, а без толку! Я же вам подарки приготовил, презенты — небольшие, но памятные — хах, памятные, ну и скажу я тоже, у самого-то память ни к черту, подводить стала, говорю. Это для вас, мисс Джонс. Открывайте же! — Гудман достает из кармана сверток, обернутый крафтовой бумагой, и протягивает его Шарлотте. Уголки губ Чарли дергаются и она тепло благодарит старика, открывая свой подарок. Внутри оказывается небольшая прямоугольная коробочка, в которой лежит приличный запас бумаги для фотографии. Шарлотта переводит взгляд сначала на мистера Гудмана, а потом на Томаса — ясно же, что именно он надоумил Гарольда — и улыбка на ее лице становится увереннее. Сказать по правде, Чарли ужасно соскучилась по своему небольшому хобби, а глянцевая бумага для печати стоит дорого, так что мистер Гудман сильно угадал с подарком. Томасу же достаются два безлимитных вип-билета в парк аттракционов — на него и на Сашу. Шарлотта дарит Олсену новое безразмерное бежевое худи с красной звездочкой посередине, а затем с легким смущением протягивает запакованную отцовскую книгу Гудману, перед этим прошептав: «Посмотрите после того, как мы уйдем». От Томаса Чарли достается милый парный кулон на шнуровке в форме бутылки молока — вторая же половина, в виде печенья, остается у Олсена — и бледно-розовая кружка из IKEA. Остаток вечера проходит в дружелюбной атмосфере, литрах чая, рассказов Томасе о Норвегии и прошлом мистера Гудмана, о котором Шарлотте всегда хотелось у него расспросить. — Я, значит, когда мне было сорок, преподавал в частном университете «Black Meadow» фольклор. Потом, значит, в шестьдесят вышел на пенсию, забрал с собой Кассандру и открыл книжный. Это идея Кассандры была — хорошая идея, что уж, сами видите, хорошая — так она очень любила читать. Она сама библиотекарем была, и в поздние годы — не в старость, нет, она у меня никогда не стареет — говорит, мол, соскучилась по окружению книг. Говорит, мол, давай маленький книжный откроем, уж все равно, сколько с него выручать будем, в могилу с собой, эхех, все равно ничего не утащишь, как бы того ни хотелось. Так что, по строжайшему секрету, молодые люди, «Goodman's Bookshelf» — это книжная полка Гудман, моей жены, то есть… Потом она приболела и теперь занимаюсь всем я. — мистер Гудман прячет печаль в голосе, говоря нарочито приободрено, — Но я ей так всегда говорю: пойдешь на поправку — сама со своими книгами возись, эхех, пора уж и мне отдохнуть, это точно! Старый стал, сами видите, память подводит. Шарлотта и Томас слушают старика, затаив дыхание, а под конец его монолога сочувственно переглядываются друг с другом, что не смогло укрыться от проницательных глаз Гудмана. — Не жалейте раньше времени, молодые люди. Моя Кассандра жива, — от этих слов друзьям становится стыдно, и во всех последующих обсуждениях они стараются говорить о чем угодно, но только не о жене Гарольда. Если бы Шарлотта не была так увлечена чужими историями, то увидела бы, что еще три часа назад ей написала Николь короткое, но такое долгожданное: «С Днем благодарения тебя».***
Николь чувствует, будто еще чуть-чуть — и она отдаст богу душу, потому что, начиная с ноября, аппетит вовсе ее покидает, а спать без снотворных не получается. В конечном итоге, от них и вовсе приходится отказаться — прежняя доза таблеток перестает действовать, а от новой Николь точно не сможет просыпаться по утрам на работу. Она сбрасывает вес и бледнеет, становясь все менее похожей на себя — ее кожа никогда не была такой мертвецки-белой. Ей кажется, что в последнее время жизнь окончательно превратилась в какой-то хаос, и это даже несмотря на то, что Фрэнк ни разу не повышает на нее голос и теперь буквально сдувает пылинки со своей жены. Просто Без Чарли пусто. Без Чарли пусто настолько, что Николь с трудом может поверить в то, что когда-то она жила и без Джонс. По ночам Николь лежит рядом с Фрэнком и без устали прокручивает сцену поцелуя с девчонкой у себя в голове — вспоминает свои чувства, ощущения, атмосферу. Вспоминает все до мельчайших подробностей, потому что снова до панического ужаса боится забыть. Раньше Николь боялась забыть все то светлое прошлое, которое она делила с Фрэнком, а сейчас ей страшно, что мимолетное ощущение счастья рядом с Шарлоттой сотрется из памяти. Николь ведь, черт побери, было хорошо совсем недавно — это не те события столетней давности, за которые уже бессмысленно цепляться, а что-то новое, что-то, что находится прямо перед носом и что можно повторить. Этого нельзя повторять. «Этого нельзя повторять», — в очередной раз проговаривает про себя Николь, желая сжаться на кровати в позе эмбриона и обнять себя за плечи. В конечном итоге Николь не выдерживает: находит предлог для того, чтобы написать Чарли, а затем долго ждет ответа, накручивая себя и уверяя в том, что за прошедший месяц Шарлотта успела о ней позабыть и начала новую жизнь без Николь. В одиннадцать часов вечера Уилсон наконец получает ответ, и от одного нового уведомления сердце подпрыгивает в груди. charlotte jones: тебя тоже с праздником, мадам каприз Ироничное обращение заставляет потеплеть где-то в районе солнечного сплетения, и Николь улыбается, сверля взглядом сообщение. charlotte jones: ты как? Nicole Wilson: Соскучилась И это обычное, но такое откровенное «соскучилась» заставляет руки похолодеть, потому что Николь не знает, как отреагирует на простое признание Чарли. Шарлотта печатает ответ всего несколько секунд, но для Уилсон они тянутся горячей карамелью, а после застывают вместе со временем. charlotte jones: я тоже charlotte jones: сегодня здорово посидела с томасом и мистером гудманом, даже не ожидала, что будет так комфортно charlotte jones: хочешь встретиться? Если бы только Шарлотта знала, насколько сильно Николь хочет встретиться, то, вероятно, очень сильно бы удивилась, если не сказать грубее. У Николь дрожат руки, а улыбка расползается по лицу, когда она думает о том, что их история продолжается, они еще друг друга увидят, обменяются беззлобными колкостями или будут многозначительно молчать, думая об одном и том же моменте. Во рту предательски пересыхает от волнения, и Николь кажется, что она ведет себя, как влюбленная школьница. Nicole Wilson: В пятницу вечером. Устроит? charlotte jones: устроит. приходи ко мне «Приходи ко мне». Очень интимно и двусмысленно, но Николь знает, что не откажется — просто не смеет, не может себе позволить. «Приду», — отвечает, понимая, что будет ждать пятницы сильнее, чем излюбленного Рождества.***
Шарлотта чувствует, как внутри нее воют киты, а после выбрасываются на берег. Шарлотта чувствует, как внутренности содрогаются из-за ледяного града. Шарлотта чувствует, и с этим ничего не поделаешь. Воздух заполнен сигаретным дымом и запахом цветов: Чарли решает купить небольшой букет бледно-розовых георгинов перед приходом Николь, а после поставить его на стол, чтобы радовали взгляд и заполняли своим теплом пространство. Курить хочется каждые десять минут, но Шарлотта стоически держится, пытаясь обратиться к своей здравомыслящей части сознания — в конце концов, ей не льстит перспектива бесконечно кашлять в присутствии Николь. Сказать по правде, ей страшно, хотя она никогда не относилась к пугливым. Просто Шарлотта не знает, чем обернется эта встреча — хрупким перемирием или очередным расставанием, и это пугает до дрожи. Джонс понимает, что это ненормально — настолько зависеть от другого человека, но ничего не может с собой поделать. Ей нравится это больное ощущение привязанности, ведь именно оно заставляет ощущать ее живой. Это похоже на ножевое ранение: и вроде бы ты истекаешь кровью, валяясь на полу, а вроде бы цепляешься за свое существование, как никогда прежде. Шарлотте кажется, будто здоровые отношения — это скучно, потому что ты всегда знаешь, что ожидать от человека. Но может, конечно, она лишь успокаивает себя этим, ведь стабильность с ее перепадами настроения ей абсолютно не светит. И надо бы показаться психиатру, рассказать о том, что она то демонизирует, то идеализирует Николь, то расправляет крылья, то падает навзничь на землю, ломая позвоночник, но это дорого и бесполезно. Шарлотта не верит, что может быть как-то иначе — она уже смирилась с тем, что является такой, смирилась, что это ее ебучая особенность, с которой другим сложно уживаться. Она чувствует себя не такой, как все, но это не изъезженное подростковое «я уникален и не отношусь к посредственному стаду олухов», а скорее «что со мной вообще не так, какого черта у меня не может быть, как у нормальных людей?» Шарлотта смирилась с этим, честно, но все равно не в силах прекратить задавать себе этот вопрос. Она снова чиркает зажигалкой и поджигает кончик сигареты, глубоко затягиваясь и пытаясь нащупать равновесие. Не выходит. Она даже не выбирает одежду получше перед встречей с Николь: какая, собственно, разница, в чем увидит ее Уилсон, если Шарлотта и так получилась полнейшей неудачницей? Какая, собственно, разница, если Шарлотта и так выглядит откровенно хреново, с этими ужасными синяками под глазами и слезливым взглядом брошенного щенка? Чарли сбрасывает пепел в открытое окно, но он возвращается вместе с ветром и оседает на футболке, словно снег. Долгожданная встреча отчего-то совершенно не радует, потому что удушливое волнение то и дело возвращается дикими спазмами, заставляя виски гудеть и болеть. Слышится звонок в дверь, и Чарли обеспокоено бредет к выходу, словно на каторгу. «Лишь бы только не увидеть жалость в глазах Николь», — молится она и поворачивает щеколду. Николь с порога заключает ее в объятия, и Шарлотта готова заплакать от того, насколько сильно ей этого не хватало. Женщина отстраняется, исследует взглядом осунувшееся лицо Чарли и без капли романтического подтекста проводит пальцами по чужим острым скулам, слегка хмурясь. При виде изможденной Чарли у нее сжимается сердце, но она не подает виду. — Привет, — говорит, а после улыбается — искренне и очень тепло. Шарлотта только в этот момент замечает крафтовый пакет на полу. — Я купила ягод и фруктов. Никакого алкоголя, поняла? — Чарли драматично закатывает глаза, а после шепчет порывистое «спасибо». Шарлотту ведет от того, как они себя ведут: будто и не было никакого перерыва в месяц, будто и не было ни поцелуя, ни ревности, ни признания. На кухне Чарли заваривает малиновый чай, водружает на стол шоколад и печенье под восхищенное: «Очень красивые георгины». Они сидят на стульях рядом, касаются друг друга плечами и молчат некоторое время, прежде чем Чарли наконец сдается. — Я не забираю своих слов, Николь. Я люблю тебя, — голос нарочито уверенный, не дрожит и не проседает от волнения, в то время как Уилсон тяжело вздыхает, помешивая ложкой чай с сахаром. Ей нужно хорошо подумать, прежде чем ответить, чтобы не ранить Чарли снова. — Ты мне нравишься, — от этих слов у Шарлотты замирает сердце, и она затаивает дыхание, боясь того, что оно слишком громкое и она может пропустить продолжение фразы Николь. Женщина опускает взгляд, стараясь не смотреть в чужие зеленые глаза. — Ты мне правда нравишься, Чарли, — повторяет мягко и слегка обреченно, — Но ты сама понимаешь, что этого недостаточно для того, чтобы разрушить семью, — то, что семья уже давно разрушена, Николь не упоминает, — У меня муж, который искренне меня любит, и… — Ты его любишь? — прерывает ее Чарли, и Уилсон столбенеет, словно опасалась именно этого вопроса. В этот момент Шарлотта готова поклясться, что вот-вот потеряет сознание от напряжения. — Это не имеет никакого значения, — отрезает, и это лишь подтверждает догадку Шарлотты. — У нас за спиной многолетний брак, и я не могу дать своей симпатии все испортить. Я не тот тип людей, который изменяет. — Если ты его не любишь, то, в первую очередь, ты изменяешь самой себе. Это гораздо страшнее. Это гораздо страшнее, Николь, потому что время и свобода — это самые бесценные ресурсы. Ты ведь красивая, — Николь хмурится, словно не желая этого принимать, — Ты красивая, и у тебя еще все впереди, ты можешь еще раз полюбить и быть счастливой. Я не говорю, что ты будешь счастливой со мной, я не предлагаю тебе встречаться, просто… Отпусти его? И Николь хочется засмеяться, потому что это Фрэнк ее держит, это он вцепился в нее мертвой хваткой, от которой невозможно избавиться, а она слишком слаба, чтобы собрать свои вещи и подать на развод. Чарли смотрит выжидающе, ожидая хоть какой-то реакции, но Николь ничего не отвечает и молча отпивает чай из кружки, будто вся эта ситуация касается кого угодно, но только нее. Объяснять всю подноготную отношений с Фрэнком слишком муторно и долго, потому Николь предпочитает проигнорировать вопрос, словно в момент оглохла, ослепла и вообще находится не здесь. — Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. — Шарлотта вздыхает, будто и не ожидала другого ответа. Разумеется, разве маленькая Чарли способна что-либо понять? — Долгое время у меня не было ничего, кроме стабильности. Стабильные ссоры, стабильное перемирие, стабильный секс, которого я не хотела, — на последней фразе Шарлотта сглатывает и кладет свою руку поверх тыльной стороны ладони Николь. Джонс казалось, будто бы ее отношения с Фрэнком идеальны, а сейчас оказывается, что это совершенно не так, — Он никогда меня не бил, но стабильно оставлял синяки на запястьях. — Чарли поджимает губы, мечтая со всей силы обнять Николь и врезать Фрэнку, который позволяет так себя вести с настоящей богиней, — Я привыкла к этому. Это как пить кофе каждое утро, понимаешь? — Нет, не понимаю, Никки, — голос Шарлотты пропитан горечью и сожалением, — Ты привыкла к этой позиции, это ясно, но… Разве ты не хочешь, чтобы все было по-другому? Не хочешь жить в мире и гармонии — в первую очередь с самой собой? Ты ведь наказываешь себя. Почему тебе кажется, что ты это заслужила? — Николь снова молчит, прежде чем прошептать: — Я делала много неправильных вещей и продолжаю их делать. Я живу во лжи. Даже наш поцелуй, он… Это предательство Фрэнка. Он не идеален, но это не имеет никакого значения, потому что я замужняя женщина. — Ты думаешь, что плохая? Ты, которая говорит, что все мы просто люди и совершаем ошибки? Почему ты не можешь примерить это на себя? — Николь всхлипывает, и Шарлотта поднимается со своего места, подходит к ней со спины и обвивает за шею, положив подбородок на чужую голову. — Ты же чудесная. У тебя большое сердце, раз ты жалеешь человека, который причинил тебе столько боли. — Чарли хочется скривиться, когда она говорит о Фрэнке, —Ты жалеешь меня, с самого начала жалела, еще когда мы на небоскребе стояли, — плечи Николь дрожат, когда слезы начинают течь по ее лицу. — Ты ведь не знала меня совсем. Не знала, а взяла с собой, показала прекрасное место и включила самую лучшую песню на Земле. Разве ты плохая? Ты очень хорошая, Никки. Очень. Николь очень хочется в это поверить, но она не может. Не может, потому что на это есть тысячи причин, главную из которых она не озвучит даже под дулом пистолета. Николь встает со своего места, и Чарли отстранятся, но не надолго: женщина кладет руки на плечи Джонс, и Шарлотта понимает, что та собирается сделать. Сердце разрывается на клочки — и у Николь, и у Чарли, потому они так сильно цепляются друг за друга, пытаясь найти спасение. Николь неторопливо целует Шарлотту, и та ощущает морскую соль от слез на теплых и мягких губах Уилсон. Дыхание мгновенно сбивается. Руки Николь забираются под футболку Чарли, большие пальцы гладят выступающие ключицы, и у Шарлотты от этого подкашиваются ноги. Легкие поцелуи опускаются на шею, и Чарли закусывает губу, чтобы не застонать от таких простых действий. Николь нежная — настолько, насколько не бывают простые смертные. — Из этого не выйдет ничего хорошего, — шепчет Николь, обжигая бледную шею Чарли горячим дыханием. — И к черту. Главное, чтобы оставалось так, как сейчас. Николь сажает Шарлотту на край стола, и та слегка откидывается назад, свешивая ноги, и пытается при этом не задеть вазу с георгинами. Руки Николь сжимают тонкую талию Чарли под футболкой, поглаживают выступающие ребра, пока губы возвращаются с шеи обратно к чужим искусанным губам, углубляя поцелуй. Шарлотта чувствует, что бессовестно возбуждена. — Ты же не планируешь сбегать после этого? Я не хочу играть в догонялки, — говорит Чарли, отстраняясь и помутненным взглядом впиваясь в карие глаза Николь — в них, черт возьми, можно утонуть, и Шарлотта в этом преуспевает. К Уилсон в этот момент будто приходит осознание того, чем и с кем она занимается, и как далеко бы она хотела зайти, если бы не этот сбивающий с толку вопрос. — Не планирую, — отвечает, делая шаг назад, и раскрасневшаяся Шарлотта удовлетворенно кивает — настолько удовлетворенно, насколько позволяет ситуация. — Прости, я… — Неа, нет, не надо никаких извинений, не порть момент, — Николь неуверенно улыбается, не зная, что делать дальше: продолжить пить чай, как ни в чем не бывало, или серьезно поговорить в очередной раз? — Чего ты сейчас хочешь? Предательское «тебя» практически срывается с губ. Вместо этого Шарлотта пожимает плечами, отвечая вопросом на вопрос: «Может, посмотрим фильм?» Николь соглашается, кидая быстрый взгляд на Чарли — губы у той распухли от поцелуев, и женщина ловит себя на мысли, что это выглядит до ужаса привлекательно. Шарлотта все еще не может прийти в себя, потому что создается ощущение, словно голова ее забита ватой. Чего она точно не ожидала, так это того, что Николь вновь решится ее поцеловать, и их встреча будет такой. Выходит, что она зря волновалась, потому что рядом с Николь весь страх растворяется, тонет в бесконечном свете, исходящем от женщины. Ей очень хочется, чтобы Уилсон осталась у нее на ночь, вот только дома ее дожидается отвратительный мистер Эртон, а предложение будет звучать так, будто Чарли предлагает ей секс. Шарлотта прокашливается, решая, что на откровение Николь стоит раскрыть свой маленький секрет, который прояснит отношения между ними. — Знаешь, — говорит Чарли, поджимая губы, — я ведь тогда не просто так сбежала. Ну, до Хэллоуина, помнишь? — Николь, разумеется, помнит: она жадно ловит каждое слово Чарли, чтобы наконец-то услышать ответ, что тогда произошло. — Ночью у меня случилась паническая атака, потому что мне приснился кошмар. Я понимаю, что это неправильно — перекладывать ответственность за свое ментальное равновесие на тебя, но мне хотелось, чтобы ты была рядом. С тобой мне хорошо, — Чарли хочется по-детски зажмуриться, чтобы признание не звучало так интимно — хотя какая, собственно, разница, раз несколькими минутами назад она сидела на столе и целовалась с Николь? — Я вышла в коридор, и встретила мистера Эртона. Он тогда много всего наговорил, — сердце Николь падает в пятки, а злость начинает пульсировать в висках, — Но основная идея была в том, что спасение рук утопающих — дело рук самих утопающих, так что тебя не стоит будить. И я почувствовала себя такой жалкой, если честно… Обузой какой-то, что ли, проблемным подростком, от которого одни неприятности. Мне стало за себя слишком стыдно. Николь мотает головой, крепко обнимая Чарли, хотя внутри нее бушуют ураганы. — Прости, — извиняется тихо, сама толком не понимая, за что, так как Фрэнка она контролировать не может, а о ситуации этой и вовсе не знала, однако чувство вины горько расползается по венам, — Не буду спрашивать, почему ты мне не рассказала об этом, потому что я понимаю… Мне жаль, что меня не было рядом, Чарли. — Все нормально… уже. — Хочешь, я останусь? — спрашивает Николь, и Шарлотта не может отказаться.***
— К сожалению, люди, которых мы любим, иногда уходят, — голос Николь звучит вкрадчиво и тихо, когда она гладит Чарли по синим волосам, лежа с ней на кровати. Шарлотта, затаив дыхание, слушает. — Но закон сохранения любви никогда не перестает работать. Мы встречаем другого человека, и он тоже становится нам очень важен. Конечно, он не заменит того, кто ушел, но любовь к людям не бывает одинаковой, мы испытываем чувства ко всем по-разному. Любовь к родителям — это сильная привязанность, какими бы они ни были, вот почему зачастую проживание в абьюзивных семьях — это нормализованный в обществе стокгольмский синдром. Любовь к друзьям — это доверие и эмоциональный комфорт. Мы можем любить своих родителей, но не доверять им полностью, боясь осуждения, но настоящая дружба не существует без доверия. От родителей у людей чаще бывают секреты, чем от наших соратников. Любовь к партнеру тоже бывает разной: она может не включать сексуальное влечение, а может и включать, но все равно не быть основополагающим, являясь скорее приятным дополнением. Вот и выходит, что иногда дружба прерывается, и это, безусловно, больно, однако потом в твоей жизни появляется, например, возлюбленный, и тогда срабатывает закон сохранения любви. — Это очень хорошая мысль. Ты где-то прочитала об этом? — интересуется Чарли, придвигаясь к Николь ближе и согревая ее шею своим дыханием. Ночь за окном ласково укрывает собой Монреаль, а с неба падает первый снег, оседая на крышах и машинах. — Пришла к этому выводу, когда прочитала «Мой дедушка был вишней». — Ну и здóрово я тогда с тобой поссорилась, — вспоминает Чарли, неловко улыбаясь, — Ты меня ужасно раздражала! — Николь хрипло смеется, успев позабыть о том, что они с Шарлоттой не всегда были друзьями. — Но я об этом не жалею. Томас сказал мне, что опыт — есть опыт, так что без него мы сейчас бы не были здесь. Ты бы могла не вернуться в «Goodman's Bookshelf», потому что я не самый вежливый продавец, а ты все равно пришла за своим дурацким сборником… Я, наверное, верю в судьбу. Даже то, что мистер Гудман учредил собрания книжного клуба, а потом тебя пригласил Томас, это… Очень приятное стечение обстоятельств. — Ты цепляешь, — просто отвечает Николь, — С первой нашей встречи было понятно, что ты особенная, поэтому мне захотелось вернуться. Иногда смотришь на человека, и понимаешь, что в нем — глубина, а на дне зарыт клад. Ты пытаешься оттолкнуть, но все продолжают к тебе тянуться, потому что они тоже это понимают. — Очень видно, что во мне все еще живет маленькая Чарли? — спрашивает, и Николь переплетает их пальцы, пытаясь подобрать правильные слова, потому что знает, что в этот момент Чарли волнуется. — Только если захотеть ее отыскать. — отвечает, и Шарлотта расслабляется. В конце концов, ее броня все еще существует, даже если в ней видно предательскую брешь. — Не знаю, что тебя выдает. Взгляд, наверное. Он какой-то особенный у тебя. Чарли поворачивается — так, чтобы ее лицо оказалось напротив лица Николь, и женщина замирает, ожидая, что будет дальше. Джонс смотрит долго: упрямо молчит, не проронив ни слова, и глаза ее поблескивают от не пророненных слез. — Такой? — улыбается слабо, и Николь прикрывает веки на мгновение, как бы соглашаясь с Чарли. И этот момент получается таким трепетным, словно это не пересечение взглядов, а крылья мотыльков-однодневок, и кажется, будто интимнее него ничего не существует. — Помнишь, ты спрашивала, что я люблю? — Чарли не дожидается ответа, потому что знает, что Николь все еще держит в уме этот диалог, — Так вот, снег. Как сейчас за окном. Чтобы утром проснуться, а все вокруг было им запорошено, а ближе ко дню он бы растаял, и я бы ждала, когда выпадет новый. В детстве мы всегда играли с папой в снежки, когда снег был достаточно липким. Чарли замолкает ненадолго, потому что перед глазами мелькают вспышки-воспоминания из прошлого, в котором она была счастлива. — На зимних каникулах мы практически не вылезали с улицы, ходили с термосом, напивались горячим черным чаем с сахаром, катались на лыжах. А еще мы с папой любили соревноваться, у кого больше выйдет снеговик, и он всегда выигрывал, вот только мой был украшен лучше… Папа рассказывал легенду о том, что самая первая зима наступила, когда ангелы восстали против бога, и снег — это останки их белых крыльев, падающих с небес. Чарли не говорит о том, что те из ангелов, что не приняли путь отступников, сейчас поют для них колыбельную. — Еще я люблю рыбалку, но только такую, чтобы рыб после поимки отпускали. Мне нравятся рыболовные шляпы, особенно когда к ткани прикрепляют всякие крючки. Это выглядит… внушительно. Сразу видно, что человек — профи. Если бы я поехала на море, то обязательно бы ловила рыб на спиннинг, но я в ближайшее время вряд ли поеду. Но когда-нибудь я там точно побываю! Николь слушает внимательно, мечтая о том, чтобы однажды послать все к чертовой матери и уехать с Чарли на Карибы. И там бы было нескончаемое солнце, и легкий ветер, и морской бриз, и, разумеется, счастье, сравнить которое можно только с бушующими волнами. Николь старается не думать о том, что в этой вселенной они никогда не выберутся туда с Чарли. — На море очень здорово, — отзывается Николь, вспоминая все те разы, что она путешествовала по южным странам вместе с Фрэнком. Обычно в такие поездки они много ссорились: Николь любила лениво просыпаться ближе к полудню и идти в ближайшее кафе, где подают морепродукты, а Фрэнк предпочитал вставать ровно в восемь утра и завтракать в отеле, поскольку завтрак был включен в их проживание. Они ссорились, потому что Фрэнк считал Николь совершенно не собранной, с полностью отсутствующей самодисциплиной; потому что на Николь в купальнике постоянно пялились мужчины, так что приходилось носить парео; потому что, кажется, Фрэнк раздражала любая мелочь в Николь. — Над водой кричат и вьются чайки, воздух пахнет солью и водорослями, а еще там плавает много красивых рыб. В Израиле было чудесно, хотя я обгорела в первый же день, а волосы вились сильнее обычного. На голове был полный хаос! — улыбается Николь, — мне нравилось лежать на шезлонге, пить мохито и зарываться ногами в песок. Там будто другой мир: тепло, солнечно и очень спокойно. Я люблю Канаду, люблю Монреаль, но иногда так устаю от пробок, выхлопных газов и работы. Кстати, ты хоть раз слушала FMly? — Шарлотта краснеет, боясь признаться, что за последний месяц она только этим и занималась. — Было пару раз. Меня бесит этот Джейк Лангбард, я его ни разу не видела, но уже его голос звучит как-то выпендрежнически. — в ответ на это заявление Николь тихо смеется. — А у тебя очень здорово получается. Харизма ощущается даже не вживую. — Какая откровенная ложь, мисс Джонс, — Чарли закатывает глаза, ловя озорной настрой Николь. — Помолчите и примите мой комплимент, миссис Уилсон. А то, знаете ли, я подобными комментариями особо не разбрасываюсь. — Николь коротко целует Чарли в щеку, и ее скулы розовеют от этого нехитрого действия. — Это за какие заслуги? — спрашивает, чувствуя, как сердце в груди отбивает два слога — Ни-коль, Ни-коль, Ни-коль. — За то, что ты имеешь честь носить звание любовницы и прекрасно выполняешь свои обязанности, — теперь эта шутка медленно, но весьма верно перестает быть шуткой, однако женщина осознает это слишком поздно. Чарли это понимает, потому решает лишь усугубить ситуацию. — Жаль, что пока что я имею только честь. Теперь приходит время краснеть Николь: от возмущения она даже давится воздухом, садясь на кровати и бросая непонятный взгляд на Чарли. Шарлотта же смеется над испуганным выражением лица Уилсон, притягивая ее за запястье и тем самым возвращая обратно в лежачее положение. Она не планирует ничего такого, просто дурачится — настроение у нее более, чем отличное. Чарли седлает чужие бедра, лукаво глядя на Николь сверху-вниз, и женщина чувствует, как от смущения у нее горят уши. — Клянусь богом, Джонс, если ты сейчас же не слезешь с меня, я… — Чарли снова смеется, наклоняясь к Николь. — Что ты там говорила про пассивную агрессию? Ну и кто сейчас сверху? — шепчет она в чужие сомкнутые губы, а после перекатывается на другой бок, решая, что пора прекращать пытать Николь. Сказать по правде, Чарли бы отдала все, что имеет, лишь бы только раздеть Николь и заняться с ней долгим сексом, однако она понимает, что для этого еще слишком рано. — Ты просто невыносимая. — жалуется женщина, чувствуя любовь каждой клеточкой своего тела.***
С родителями у Николь были сложные отношения столько, сколько она себя помнит. Сначала это было бесконечное давление в начальной школе со стороны матери: «Не смей приносить домой четверки», плавно перетекающее в «ты должна выпуститься полной отличницей». Затем, в подростковые годы, был отец, решивший, что Николь обязательно надо пойти в спорт, а именно в легкую атлетику. Николь это ненавидела. Маленькая Никки предпочитала баскетбол, однако ее родители предпочитали не учитывать ее интересы. Так было всегда. Каждый выбор Николь должен был быть одобрен родителями, будь то покупка нового платья или парень, с которым она хотела вступить в отношения. Именно тогда Николь начала лгать: врала, что задерживается у подружки, в это время гуляя с симпатичным одноклассником, носила с собой сменное платье с декольте на вечеринки, чтобы переодеть наряд, в котором ее видели родители, говорила, что не занимается сексом с очередным бойфрендом, потому что до свадьбы не положено, на самом деле впервые переспав с неким Полом в семнадцать лет. Ложь пустила корни и проросла в грудной клетке черным маком, потому что иначе в этой семье нельзя было выжить. Николь хотела быть, как все, но еще больше желала доверительных отношений с родителями, которые впоследствии так и не сложились. Она мечтала о том, чтобы однажды поделиться с мамой чем-то сокровенным, попросить совета или просто посплетничать на подростковые темы, однако вскоре Николь перестала этого ждать, окончательно поняв, что перманентный контроль напрочь задавил теплую связь между дочкой и родителями. Потому когда она впервые почувствовала нечто к другой девушке, здраво решила никому об этом не сообщать. Ее звали Кейт и она была дочерью маминой подруги. Николь нравилось с ней целоваться — разумеется, по-дружески, нравилось рвать для нее полевые цветы и раскачивать ту на качелях, смеясь над тем, как Кейт кричит что-то вроде: «Хватит меня раскачивать, Николь, я сейчас преставлюсь к чертовой бабушке!» Только потом Кейт начала встречаться с другим парнем, и их общение сошло на «нет», потому что подруга сделала выбор не в ее пользу. Николь было обидно, до смерти обидно, если честно, но она это пережила, ведь была уже не маленькой. На вопросы матери: «Почему к нам перестала заходить Кейт?» Николь ничего не отвечала, только пожимала плечами, ограничиваясь лаконичным: «Не знаю. Мы не ссорились». В конце концов, симпатия к той быстро прошла, но осадок остался, потому что за их плечами было несколько лет дружбы. Николь бы никогда не поверила, что сможет влюбиться в девушку по-настоящему, так что все было терпимо. Она еще не знала, что в будущем у нее появится Чарли.***
В послеполуденное время следующего дня Фрэнк старательно игнорирует задумчивый взгляд Николь и ее странное выражение лица, когда она забывает, что он на нее смотрит, и позволяет мыслям хаотично переплетаться в черепной коробке. Он не хочет верить, что Николь все-таки нашла себе кого-то на стороне: нет, этого вовсе не могло быть, ведь родная, в прошлом нежная с ним Николь, никогда бы не позволила себе интрижку, находясь при этом в браке. Он знает — верит, очень старается в это верить, — что в прошлую ночь жена оставалась у Шарлотты Джонс, а не находилась дома у какого-нибудь мужчины. Фрэнк ничего не говорит, только хмурится чаще обычного и поджимает губы, когда на лице Николь появляется мечтательная улыбка, явно не связанная с их совместными планами на будущее. Раньше бы он уже непременно сорвался и накричал на жену, а сейчас терпит, потому что наконец понял, что Николь — вольная птица, захочет — и упорхнет. Были бы у них дети, Николь бы гарантированно с ним осталась, несмотря ни на что, а здесь никаких обещаний, только зыбкие отношения. Фрэнк не знает о том, что утром Николь, стоя в растянутой футболке Чарли, готовила для нее омлет с помидорами и зеленью, курила вместе с ней в распахнутое окно и вела себя, как влюбленная девочка. Фрэнк ни черта не знает. Николь было так хорошо с Чарли, что когда пришло время уходить, она почувствовала неприятное опустошение и ожидание неизбежного возвращения домой, который уже давно (или с самого начала?) перестал быть домом. В конце концов, там был минимум предметов, напоминающих о том, что в квартире живет кто-то помимо Фрэнка, ведь обустраивал помещения именно он. Николь нравилось смотреть на то, как Чарли запрыгивает на кухонные столешницы и свешивает ноги, как внимательно она смотрит «Удивительный мир Гамбола» по телевизору, нравилось ощущение того, что они еще никогда не были настолько близки. И пусть они больше и не целовались, атмосфера была по-домашнему интимной — такая, в которой есть место всего для двоих персон. Николь не хочет это рушить. И все же их дружба с Чарли с каждым разом все тяжелее и тяжелее тянет на дружбу, особенно если учитывать тот факт, что они обе желают вывести отношения на новый уровень. Они желают этого, но Чарли, разумеется, не предпримет никаких попыток предложить Николь встречаться, ведь та ясно обозначила свою позицию, а Николь просто конкретно запуталась. Ей бы очень хотелось ответить на вопрос «кто они друг для друга», однако это невозможно, так как в таком случае придется что-либо решить. Николь не смеет отдаляться, Николь не смеет сближаться еще сильнее, и все, что ей остается — это глупо плыть по течению. Она уже абсолютно ни в чем не уверена, а власть над собой была полностью утеряна еще в тот момент, когда она поцеловала Чарли. Однако Николь соврет, если скажет, что потеря контроля того не стоила.