***
Джип размеренно переваливается с одного сухого ухаба на другой — дождя нет целых четыре дня. И на том спасибо. Олег всё равно ведёт осторожно, потому что с роверами ленинградские колдобины, даже будучи засыпанными обломками кирпича и плитки, обходятся жестоко и беспощадно. Пыли на дороге немного, и трава у обочины выглядит ещё вполне жизнерадостно. — Глянь, как застроили, — Игорь на пассажирском поворачивает голову в сторону бокового окна. — Вон там каркаса ещё в прошлый раз не стояло. К следующим выходным уже дом будет, — тычет пальцем в стекло. — Нас пять дней не было, — и откидывается обратно на сиденье. — Сейчас всё застроят и будут на заборы друг друга смотреть. Раньше как-то лучше было. Природа. Джип покачивается на очередной кочке. Олег сосредоточенно угукает и приоткрывает окно, впуская в салон лёгкий воздух раннего лета со слабой примесью трав. Июнь свеж зеленью и юн. Кажется, моложе самого апреля и даже января. В городе — белые ночи, тепло и влажно, за ним — пышная, почти ещё майская листва, зелёная трава и невесомые туманы. Ещё не выгорает благоухание леса и незаметно для глаза не выцветает поле. А может, такое впечатление создаётся потому, что даже конец месяца ощущается как начало. Начало двухнедельного отпуска, который они с Олегом буквально выгрызли у начальства, Волков — у своего, Игорь — у своего. Пора отдохнуть, да и окучивать картошку, собирать с неё колорадских жуков тоже кому-то надо, а то для обоих из четы Прокопенко, перманентно обосновавшихся на даче до осени, тяжёлая физическая работа и наклоны уже представляли определённые трудности. И это приходилось принимать как данность, ту самую, когда лучше уже не станет и силы не вернутся в стареющее тело. Мази, пластыри — это всё ненадолго, лишь чтобы сдержать и продлить, но не исправить. Как и таблетки для сердца: пропусти несколько недель приёма и оно снова начнёт биться невпопад. Время ещё никому не удалось обмануть — это оно оставляет в дураках всех, заигрывая с телом и разумом, ожиданиями и обстоятельствами, неумолимо подталкивая в спину к неизвестности. И когда кажется, что вам отведена целая вечность — она внезапно обрывается. А когда думаешь, что всё это ненадолго, случайно, как угодно ошибочно и невсерьёз, то раз — и через тринадцать лет человек всё ещё греет вторую половину кровати, кофе по утрам и чай вечером. Душу, вообще-то, тоже греет. Раньше Игорь много размышлял об этом. Теперь же он просто чувствует, как Олег улыбается, проводя носом по загривку, чувствует, как он ворочается ночи напролёт в попытках заснуть, чувствует запах омлета по пробуждении и во время традиционных молчаливых вечеров с пивом и бестолковым ментовским сериалом чувствует, как Волков наконец расслабляется после череды трудовых будней. И внутри становится на пару десятых градуса — в пределах нормы — теплее. Сегодня тоже намечается нечто подобное, но расширенным составом: Прокопенко «молодым» мешать не хотят, но тоже охотно смотрят «Пса», которого впервые перекручивают на тридцать третьем после начала двадцатых. Но тогда он, разумеется, казался интереснее. Сейчас по ходу сюжета они всё больше отвлекаются на шутки и комментарии: тёть Лена советует своей сериальной тёзке определиться со спутником жизни, Фёдор Иванович ищет у каждого сотрудника управления, которого только припоминает, общие черты с Гнездиловым, а Игорь, кажется, больше всего смотрит на Пса и иногда неожиданно замечает: «Помните, Мухтар так раньше делал?» Олег жмёт на руль и машина глухо сигналит за тонированными стёклами. Игорь снова смотрит вбок — там за поворотом в лесу могилка Мухи, которого Волков таким образом упрямо приветствует каждый раз, приезжая мимо и заставляя весь посёлок вздрагивать. — Я ноут твой на помидоры положил, — неожиданно вспоминает Гром, когда машина уже подъезжает к невысокому деревянному забору, из-за которого выглядывает фасад приземистой полковничьей дачи. — Главное — вовремя вспомнить, — иронично бросает в ответ Олег. — Я переложил, когда пиво ставил. Ворота открой. Грому со вздохом приходится повиноваться — всё тело затекло и приняло форму сиденья за три с лишним часа езды. — Стареете, подполковник, — хмыкает Волков из окна, наблюдая, как Игорь, слегка разминаясь по ходу дела, лениво разводит волочащиеся по земле створки в стороны. — Смейтесь, пока можете, капитан, — отзывается тот, придерживая одну из них, когда машина заезжает на участок. — Молодёжь, вас послушать, так я на вашем фоне совсем рухлядью выгляжу, — Фёдор Иванович появился в поле зрения, грузно спускаясь по ступенькам с крыльца. — Это мы так, дядь Федь, — Игорь снова соединяет ворота, — Вы нам всем ещё фору дадите. — Здравствуйте, — Олег вылезает из ровера и первым делом пожимает полковнику руку. Это вещь неизменная, а для Волкова так вообще священная. Ему до сих пор важно показать своё уважение и в ответ удостовериться, что в этом доме к нему всё ещё расположены. Даже если иначе было уже очень давно. Когда Олег берёт ровно такую часть сумок, чтобы Игорь унёс оставшиеся за один заход, и уходит в дом, дабы засвидетельствовать своё почтение тёть Лене, Фёдор Иванович подходит к Грому. — Ну как вы там? — спрашивает. — Отлично, — Игорь улыбается одними губами и смотрит спокойно. Что на такое ответишь? Полковник кивает понимающе — мелко и часто: — Ну и слава богу. — Мангал во сколько ставить будем? — Ась? — Когда мангал поставим? — Да погоди, утро ж ещё. Тепло обещали — на речку сходите, что ль, али ещё куда. — Так картошку надо окучивать. — Не мешало бы… но успеете ещё. Помнишь, когда-то ты вообще отпуска не брал. Теперь раз начал — учись отдыхать. Я вон раньше такой же был: дело не сделано — надо идти сделать, и хоть трава не расти. От отца твоего понабрался. А теперь вот, смотри, — Прокопенко указал в сторону увитой хмелем беседки, где тихо стояло кресло-качалка и несколько пластиковых стульев, — и не стыдно ни капельки, — прибавил он с шутливой гордостью. — Дак, дядь Федь, Вам можно уже, а я ещё до Вашего не дослужился. — Не дошёл просто, Игорёк, не до-шёл, — возразил тот. — Ну, не дошёл, может, — миролюбиво согласился Игорь, на что получил снисходительно-дружеский хлопок по плечу. — Давай сюда! И, это, заходи, как говорится, если что. — Да не, дядь Федь, я сам, — Гром мизинцем подцепил последний пакет из багажника, — Вы лучше багажник закройте. — А вот и он! Тёть Лена оторвалась от помешивания чего-то в большой кастрюле. Запах стоял такой, что ещё с крыльца было слышно и слюна сама скапливалась во рту. Олег придержал Грому на входе сетку от комаров. — Здорово, тёть Лен!.. А… это что? — опустив пакеты на пол, Игорь указал на прибор, висевший поверх цветастого платья. — Холтер, что ли? — Тонометр, — она слабо улыбнулась. — А, не признал, мне раньше другой поставили. — Так ты по страховке шёл тогда в платку, а тут городская поликлиника, — заметил Волков, которого уже успели посвятить. — Плановая проверка или по поводу какому-то? — начал допрос Игорь. — Да так, на погоду реагировать стала. Мне врач глазное дно посмотрел — спросил, бывают ли перепады давления. Я ему сказала, что никогда раньше не жаловалась. Он сказал, чтобы я вела дневник давления, а когда его посмотрел, сказал, что надо такой тонометр ставить. Меня Федя завтра в город с ним повезёт. Мы там ещё несколько дней пробуем, а в среду — снова сюда. — Может, Вам помочь как? — участливо поинтересовался Гром, внимательно выслушав. — А как тут поможешь? Только если запись на консультацию поймать… — Поймаем, — заверил её Игорь. — Что ещё? — И всё. Игорь, не грузись. Отдыхай, раз отпуск взял. — Наоборот, времени у меня много теперь… — Вот и проводите его с Олегом. — По дому надо что-то сделать? — вмешался последний. — Настенные ковры пропылесосить не мешало бы и хлам, который я разобрала, выбросить. — Какой выбросить? В гараж отнести, — категорично возразил Фёдор Иванович, стоя в дверях и прислонившись к косяку. — Федь, там машина уже еле помещается, — не менее категорично ответила ему Елена. — Сервант поместился и это поместится: там стулья крепкие такие, может, сгодятся ещё. Вот приедут гости и на что их сажать? — Уж найдём на что. Эти стулья ещё бабушку мою видели — они раньше у неё в квартире стояли. А если их в гараж ставить, то это только если мотоцикл продавать. — Ну нет! Своего красавца я не отдам! Его Игорь две недели назад только перебрал — он как новенький. Помнишь, раньше как на нём по вечернему Петербургу катались? Хорошо тогда было… И с Костей тоже вон… — По-всякому было, Федь. Так и быть, мотоцикл оставим, а стулья выбросим. — Ох, хитрая какая, — полковник подошёл к жене и прижал к её себе, одновременно целуя в щёку, — Лиса Патрикевна, прямо! Тёть Лена зарумянилась и улыбнулась, шутливо отпихивая от себя мужа. — Ну всё, Федь, а то молодёжь смущаем. Молодые они, а всё будто мы… — Мы тоже, Ленк, мы тоже… Игорь вон сказал, что мы им ещё фору дадим. — Ну раз Игорь сказал… Гром и Волков одновременно чуть неловко переглянулись, будто подростки, при которых родители вдруг проявили свои чувства. — Ну мы, это, пойдём. Картошка сама себя не окучит. Земля твёрдая, но сама по себе лёгкая из-за четырёх сухих дней подряд. Дело спорится, и лопата бездумно ходит по сторонам, пока мысли пребывают где-то далеко, у чего-то абстрактного и при этом очень конкретного. Но Игорь знает, что попробуй он за них уцепиться — обнаружит в голове пустоту и воспоминание о чём-то приятном, но досадно забытом. На периферии зрения маячит Олег, который окучивает с другой стороны так, чтобы им встретиться посередине. Солнце уверенно светит над головами, несмотря на взволнованно пробегающие мимо облака, и футболка с Волкова уже переместилась на ближайший вбитый в землю кол, отмечающий начало очередной грядки. Правда, из всего открывшегося великолепия Грома больше всего интересует давным-давно простреленное плечо. Сколько бы Олег ни храбрился, огрызался или спорил, Игорь знает, как оно ноет на непогоду, как в нём появляются фантомные боли и как сводит от перенапряжения мышцы. Олег стискивает зубы и не воет. И продолжает впахивать. Игорь тоже не воет, но как объяснить здоровому мужику, что его несказанное везение — не повод усугублять, уже не представляет. Поэтому просто надеется, что Волков его извинит, если когда-нибудь узнает: по предварительному сговору тёть Лена с крыльца зовёт того срочно помочь на кухне, а Игорь до обеда с успехом докапывает свою половину. Олег, раз такой упёртый, свою закончит вечером — хоть с перерывом на отдых плечу. В груди ровно тепло, когда Гром застаёт его раскатывающим тесто на кухонном столе и видит на лице увлечённую сосредоточенность. Игорь бы раньше никогда не подумал, что идти по жизни плечом к плечу с кем-то означает нечто подобное. После обеда наступает священное время — тихий час. Можно подремать на втором этаже, добирая часы недосыпания — подъём в семь, чтобы быть у Прокопенко к полудню. Затем — можно снова браться за работу, кое-кому ещё картошку доокучивать. Только в этот раз не выходит — выясняется, что Фёдор Иванович не только забыл достать крылышки из морозилки, но и успел хлебнуть наливочки ещё перед обедом. Незамороженного мяса в доме не оказывается и кому-то надо ехать на рынок к мяснику, дабы добыть хоть какую-то альтернативу на ужин. В итоге едут Олег и тёть Лена, которая замечает, что, может, это и к лучшему, ведь можно сразу стулья на помойку вывезти, а ещё она у одной торговки там же приглядела турецкие хлопковое шорты, которые «Феде уже маловаты будут, а вот тебе и Игорю вполне подойдут тут ходить». Гром очень тихо радуется, что остаётся на хозяйстве, избегая тем самым примерки и выбора подходящего цвета. Олегу же это всё не в тягость. Если кто-то когда-то и подбирал ему шорты, то было это настолько давно, что он даже и не помнит. Должно быть, это осталось в том далёком коротком отрезке относительно счастливых воспоминаний, где была бабушка, здоровый золотистый ретривер и иногда приезжал отец со службы. Лучше с тех пор, наверное, никогда и не было. Разве что в те несколько месяцев перед первым контрактом, которые они с Серым провели в собственной однушке на окраине Питера только вдвоём, если не считать его учёбы и волковских подработок до позднего вечера. Кухня в пять квадратов, комната, которая, казалось, была примерно того же размера, диван и на стене огромный пыльный ковёр. В туалете вода текла по трубам с шумом Ниагарского водопада, и при спуске звук был примерно таким же. Поздними вечерами и ночами жёлтый свет фонарей освещал комнату, и по его пятнам бесформенной массой ползали тени от веток росшего под окном дуба. Когда Серый наконец отлипал от ноутбука, он приходил и вытягивался рядом, разбрасывая пахнущие универсальным шампунем волосы по подушке. Тогда и было настоящее счастье. Отчего же самое счастливое время не сейчас — Олег даже не задумывается. Теперь всё другое, совсем не как раньше, а значит, настолько же счастливым не станет никогда. И точка. Через окно в противоположной стене было видно, как над лесом начали собираться тучи. Проводив краем уха затихающий шум мотора спасателей ужина, Игорь сел на кровати. Он мог бы остаться в спальне и проваляться до их возвращения, но его бессознательно потянуло наружу, на солнце, где в беседке за домом уже успел задремать полковник. Пристраиваться рядом на пластиковый стул не хотелось. И тогда Грома повлекло к воротам, за ворота и дальше по улице к месту, где между сетчатыми заборами участов показалось поле, как вдруг появляется море в просвете улицы в прибрежных городах. Только здесь не синева, а зелень. Ровная, не выжженная, но слегка позолочённая солнечными лучами. По одну руку — въезд в деревню, где, начиная от дороги, ставятся заборы, собираются каркасы, возводятся дома. Высокая полевая трава подступается к ним и резко мельчает у свежепокошенных газонов и протоптанных тропинок. По другую — поле встречается с лесом, и редкие невысокие деревья переходят в тёмную могучую стену, увенчанную острыми верхушками елей. Разнотравье великое — отцветают люпины и распускаются небольшие ромашки вперемежку с неизбежной белой кашкой, а названий всех высоких стеблей полевой травы и вовсе не упомнишь. И здесь уже вбиты колья, огораживающие два участка соток по шесть максимум — ни себе, ни другим, как говорится. Через один из них ложится заросшая лесничья тропа в лес — скоро её раза два перекроет сплошной рифлёный забор. Далеко впереди лес смыкается вокруг поля и широкая тропинка петляет по нему параллельно с той самой ухабистой двухколейкой, поверх которой никак не могут положить нормальный асфальт, хотя участков, должно быть, уже на три такие дороги продали. И все эти люди, купившие тут свои скромные шесть соток, готовы жить в месте, куда и так добраться непросто, да ещё и во время дождей ни пройти, ни проехать, где нет общей системы канализации и отключают электричество в грозу. Игорь, конечно, понимает, зачем всё это. Будь у него семья, он бы тоже такой участок купил, чтобы жену с детьми на свежий воздух вывозить и самому отдыхать по выходным, праздникам и в отпуске. Юля бы попротивилась, но уступила в итоге. Потому что, он уверен, ей тоже это поле понравилось.***
Однажды, по ощущениям очень давно, он выкрал её в субботу утром сразу после сдачи сверхурочной статьи и привёз сюда. Не без приключений, разумеется, — бензин тогда кончился на полпути и добрались позже запланированного. Пчёлкина недолюбливала клещей и мастерски убивала слепней и комаров — научилась в детстве на бабушкиной даче, как она объяснила, и в целом предубеждений по поводу сельской местности не имела. Они до вечера сидели под раскидистым кустом, чтобы голову не напекло, у тропинки, дабы в высокую траву не лезть, и, наверное, Грома теперь должно было бы напрягать, насколько отчётливо он до сих пор помнит их разговор, Юлины взгляды и свои прикосновения к её руке. Под вечер она начала мёрзнуть и в конце концов возвращалась домой, завернувшись в клетчатый красно-белый плед, на котором они перед тем сидели. И спустя столько лет Игорь усталой скалой возвышался над тем самым местом у разросшегося куста, где через призму Юлиной красоты он полюбил особой любовью и это поле. Он и до этого его, казалось, любил, так же как и речку, и лес, и пруд. Бегал тут босым мальчишкой. А потом стал сильнее и по-другому — только куда теперь это всё делось от него? Туча уже успела отделиться от леса позади и медленно накрывала деревню и поле, пока Гром брёл по сухой тропе вглубь зелёного моря, по которому раз за разом пробегал свежий предгрозовой ветер. Смотрел по сторонам в поисках той красоты, которая поразила его тогда как в первый раз, знал, что она здесь и даже видел, но не чувствовал. Только непонятные ощущения отдавались внутри при каждом шаге. Сердце билось безысходно ровно. Прежде где-то глубоко внутри он испытывал лёгкий трепет перед этим пейзажем, который никогда не казался одним и тем же. Недаром Дима каждый раз брал новый лист, отправляясь сюда рисовать. Он тоже бывал тут с ним и Юлей пару раз раньше. И у него ещё, должно быть, остались те наброски, но просить теперь их отыскать не хотелось. Тогда сердце оживало после долгого глухого сна: от поцелуев искрило, смех был громче, мир менялся, но всё ещё казался понятнее, а серая масса человеческих умыслов и поступков проще разделялась на белое и чёрное. Он, конечно, наломал тогда дров, был до смешного самоувереннее и наивнее. Но каждый имеет право на лучшее время в своей жизни. И с Игорем оно случилось именно тогда. Как ни странно, возможно, именно знание этого не даёт ему сожалеть о времени, безвозвратно ушедшем на преодоление боли и кропотливое обустройство жизни так, как она обстоит сейчас. Спокойно. Насколько это возможно для человека, метящего на пост главы головного отделения МВД по городу Санкт-Петербургу. Разумеется, спокойствие и стабильность счастью не замена, но когда есть с чем сравнивать, начинаешь ценить то, что имеешь. И даже при всём этом Гром отлично понимает, что он не то чтобы не балован судьбой ничуть.***
Неожиданно сбоку к ногам подбегает ещё одна тропинка — раньше он её ни разу не замечал. Она уносится между невысокими молодыми деревьями к домам и, должно быть, ведёт прямо к основной дороге. Игорь ступает на неё и бредёт, пока мысли в голове свободно роятся и перескивают с предмета на предмет, как перелетают немногочисленные пчёлы с одного крупного розового цветка дикого клевера на другой. Тут — три странные крыши у дома, там — просто пустой неогороженный участок, засеянный клевером, направо — одноэтажный дом в стиле шале, слева — нечто наподобие избы. Сверху вдруг начало накрапывать, но Игорю нипочём. Сзади раздались голоса — Гром резко обернулся: женщина на вид чуть моложе тридцати и мужчина примерно того же возраста быстро шагали по направлению к участкам, схватившись за руки и громко переговариваясь: — Ась, всё наладится — я тебе говорю. Сейчас сюда переедем, а через пару лет уже квартира будет… — Скорее бы уже, — отвечала она. — Надо ещё взнос до двадцать пятого внести и Таню в садик отправить… — Пусть пока на природе растёт — ещё успеет в городе гарью надышаться. Светлая полоса начинается, Ась!.. Совсем не то, что Игорю нужно было знать. Ещё меньше он хотел подслушать чужой разговор, но слышал невольно до тех пор, пока пара не свернула недалеко впереди к одному из участков с деревянным каркасом дома. Возможно, при другом стечении обстоятельств его волновали бы те же самые вещи. Сейчас же его не волновало ничего и, наверное, это даже хорошо и правильно. Нет смысла переживать о том, что уже не случится, когда на душе наконец спокойно. Дождь усилился. Туча накрыла собой небо до кромки леса и стало темно. Большая дорога была совершенно пустынной — хоть посередине иди. Снова поднялся ветер, пуская острые длинные капли под наклоном и выворачивая на серебристую изнанку листья деревьев, которые ещё оставались кое-где на обозначенных для продажи кусках земли. Водяной туман окутал очертания деревни впереди и заметно сократил видимость, так что даже услышав звуки автомобиля позади, Игорь, обернувшись, не сразу заметил его. Вблизи машина оказалась волковским ровером, который притормозил рядом. Гром потянул за ручку. — Игорь? — удивилась тёть Лена. — Ты чего под дождём проливным? — Да в поле вышел, кто ж знал, что польёт так? — Приедем — чай поставим и на кухне посидим, пока дождь не кончится. Какой тут мангал в такую погоду? — Никакой, — вынужденно согласился Олег в повисшей тишине. — Вот-вот! — Мы увидели, что идёт какой-то мужик и решили подобрать — а это ты оказался, — сообщил Волков. — И завозить никого не пришлось, — заметил Игорь. — Одни плюсы, — поддержала тёть Лена. — А ещё мы тебе шорты купили. — Какие? — напрягся Гром. — У Олега такие же, приедем — примерите. — Как эти будем, двое из ларца? — Одинаковых с торца, — подтвердил Волков. Елена засмеялась: — Шутники! Через залитое дождём ветровое стекло очертания домов по сторонам размазывались и уносились назад, пока машина преодолевала ливень, который несколько поутих, только когда подъехали к воротам. Открывать снова отправился Игорь — всё равно уже успел вымокнуть. Елена, как и обещала, поставила чайник. За столом уже устроился несколько сонный Фёдор Иванович — всё то время, что остальных домашних не было дома, он благополучно провёл в своей беседке. На втором этаже Олег с напускной гордостью извлёк из чёрного пакета две пары шорт — абсолютно одинаковых, с весомым: «Турецкий хлопок». — Ишь ты, — только и произнёс Гром, — сойдут. Вместо колец с гравировкой и парных футболок вроде «при нахождении вернуть Серёже» и «Серёжа» у них будут одинаковые камуфляжные шорты из турецкого хлопка — чертовски идиллически, ничего не скажешь. Ещё более идиллически становится, когда Олег в отражении в зеркале бодает лбом в висок. Игорь чувствует настойчивое прикосновение и сам тянет шею, чтобы ненадолго его продлить. — Хороши? — критически оглядывает их тёть Лена. — Не то слово, — поддакивает Фёдор Иванович и в подтверждение поднимает вверх оба больших пальца. — Ну прямо как эти… — Биба и Боба? — подсказывает Гром. Волков улыбается уголком губ. — Да не, другие… А, двое из ларца, вот вы кто. Игорь с Олегом вежливо усмехаются, переглянувшись с Еленой. Не такие уж они и одинаковые, на самом деле. У Волкова с возрастом лицо незаметно похудело, на чуть желтоватой коже сильнее проступили щёчные складки, но волосы остались чёрными-чёрными, являя его ориентальные корни. У Игоря на голове соль с перцем, и седины становится только больше, морщины горизонтально залегли на лбу, вертикально — между бровей и побежали от уголков глаз. Елена переводит взгляд с одного на другого сквозь поднимающийся от чашек пар. Пирога нет, но есть конфеты, вафли и печенье, в вазе на цветастой скатерти мутят воду подгнивающими стеблями люпины. В дверном проёме шумит дождь. Туча уходит в сторону соседнего села часов в семь. Неторопливый разговор заканчивается вместе с дождём на том, что Волков поднимается из-за стола и намеревается идти заканчивать окучивание картошки, пока не стемнело. А стоит ли говорить, что нынче не темнеет практически совсем? — Да поздновато уже как-то, — скептически замечает Фёдор Иванович. — Олег, земля тяжёлая — дай хоть подсохнет, — соглашается Елена. Волков только отмахивается — дела надо доводить до конца, недаром народная мудрость гласит: «Сделал дело — дело сделано». Игорь в этом с ним полностью солидарен, разумеется, но для Олега уже по привычке — или даже старой доброй традиции — делает исключение из всех правил и говорит: — Давай завтра, а? Я траву за домом покошу, а ты докопаешь. Косилка всё равно одна. Волков смотрит внимательно в ответ и через секунду кивает — соглашается с громовским предложением. Не повинуется, как раньше, и не покоряется — соглашается. В этот момент улыбка у Игоря не на губах, а где-то в спокойно поблёскивающих глазах. — Вот и правильно, — заключает Елена, — лучше уберитесь у себя наверху — там пыли много осело, а швабры как раз две. — А тряпок ещё больше, — добавляет Фёдор Иванович. — Ну, удружил, дядь Федь, — нарочито недовольно отвечает Гром — против тёть Лены, ясен пень, не попрёшь. С ужином никто не торопится — и так чай пили поздно. Солнце за окнами приближается к горизонту, состоящему из невысоких сельских домов и леса. На улице свежесть пробирает руки, не скрытые короткими рукавами футболки. За забором в тени деревьев собирается лёгкий туман. Полы вымыты и, пока куриные ножки в соусе запекаются в духовке, — заниматься мангалом уже никто не стал, — можно сходить проветриться, предположительно до поля и обратно. Олег на новое предложение только пожимает плечами и меняет шорты на джинсы. Фёдор Иванович шутливо сетует на непоседливость «молодёжи». Тёть Лена просит только не слишком задерживаться к ужину.***
Они бредут по дороге между домами, мимо поворота в лес, где спит Муха, мимо тропинки в поле. Обжитая черта деревни осталась позади, и теперь они на основной дороге с собравшимися кое-где мутными лужами. Птицы умолкли, хотя прежде казалось, что в июне они всегда пели даже ночью. Машины на шоссе за лесом будто перестали с шумом катиться по асфальту. Возни новоприбывших дачников тоже не было слышно — и кругом наступило полное беззвучие. Будучи обнаруженным, оно вводило в ступор, и тогда мысли будто сильнее начинали давить изнутри на черепную коробку. Небо на западе заливалось тёплым персиково-розовым цветом. Туман стелился вдоль кромки леса, видимой между заборами. Олег закурил и чуть кашлянул после первой затяжки. Поле лежало по бокам и впереди будто сливалось в единую полосу — деревенская дорога терялась в высокой траве перед тем как упереться в стену высоких тёмных деревьев, над которыми легли перистые облака, как если бы кто-то отщипнул их от общего мотка ваты. И всё это беззвучие было пропитано безмятежностью. В ней даже новые дома не выглядели настолько чуждыми привычному пейзажу, что успокаивало ревностное сердце, для которого это чувство было если не наградой, то компенсацией, за перенесённые страдания. Оно наконец обрело покой. Ещё несколько десятков шагов бок о бок и нужно поворачивать назад, чтобы вернуться в дом, где горит тёплый свет на кухне и их ждут те, кто ими интересуется, кто им всегда рад. Впереди — две недели отпуска, в который его и Волкова может потревожить разве что начальство. После сериала они лягут спать, и Игорь будет слушать хриплое дыхание Олега, прижав случайно ухо к его шее, пока поле и деревню за окном будет накрывать светлая-светлая июньская ночь.