***
Рыбацкие лодки только-только вернулись к пристани после ночи в море. Моряки выгружали корзины с уловом, тут же на деревянных мостках распутывали и чинили сети. Чайки надрывались, падая в грязную от чешуи и рыбьих кишок воду, а на запах воровато и жадно стягивались из-за приземистых амбаров худые коты. Перебивая вездесущий запах смолы, воняло сегодняшней свежей рыбой, рыбой вчерашней, позавчерашней и всеми рыбами, которые за всю историю Блавикена когда-либо прибывали в сетях на берег и были выпотрошены и почищены не отходя от ящиков между лодками. Джина повела носом, улавливая за духом портового города свежий бриз. От «Золотого двора» к пристани она прошла вдоль моря по задам складов с отвалами гниющего мусора, облизываемого пенной, лениво накатывающей и отступающей волной. От пристани к дому войта, что стоял в переулке за центральной площадью городка, вела широкая дорога, покрытая исхоженой подсохшей грязью, в которой копошились куры. На площади между палатками торговцев растекался невнятный гул. У лотка с лесной ягодой группа женщин склонилась друг к другу — уши внутри, а взглядами стреляют наружу. На самом лотке теснились в сизых потёках туески с черникой с хвойников у болот. У соседки чинно стояли лыковые кузовки со спелой налившейся земляникой из березняка. Толпились мужики у скорняжьего прилавка — щупали свежие шкурки хорька, цокали языками на пятнистые меха нерп со Скеллиге. Сквозь волны глухого бормотания направлялась Джина к переулку за каменной аркой, и, как обычно, совершенно неосознанно люди расступались перед ней. У крыльца высокого, в три этажа, дома войта сгрудились телеги. — Второй день не принимает… — Так забухал… — Любой бы забухал… — перетекал разговор между просителями. Джина примостилась в тени крыльца, скрестив руки на груди и оперевшись плечом на стену дома. Слушала. — Тракт на Маллеору перекрыли… — Дак не только тракт, в лес не войти… — Девка, говорят, из Сушиц пропала, сгинула, пятая за месяц… — А там самые грибы в лесу пошли… — Всё-то вам грибы! А я домой вернуться не могу! — мужичок на телеге, запряженной старенькой каурой кобылой, повысил голос, и от этого встрепенулся мешок у него под рукой. — На заставе пропуск, говорят, давай! «Гусь? Явно взятка для войта», — подумала Джина, рассмотрев мешок. — Кто мне потери за постой возместит?! — мужичок гневно осмотрелся. Никто не ответил, только бабы сочувственно завздыхали, и он, подбодрённый, спрыгнул с телеги и взошёл на крыльцо. У массивной двери смелость покинула его, и кованая колотушка звякнула жалобно, едва слышно. Народ навострил уши, мужик пригнулся и стащил с темечка шапчонку. Дверь распахнулась. — Чего надо?! — в проёме показалась дородная молодая женщина в чепце. — Глаза разуй, не видишь «закрыто» написано? Окончательно сконфузившийся мужичонка замямлил: — Грамоте не обучен, к войту надобно… — Завтра приходи! — Домой бы мне надобно… Бабы на возах забухтели, оглядывая наглую молодку. — У-у-у, настырный! Будешь в дверь бренчать, собак спущу! — торчащей, как два бидона, грудью она пихнула мужичонку с крыльца. Тот неожиданно встрепенулся и ударил шапкой оземь: — Да кто ты такая, змея подколодная, откуда вылезла?! Мне к войту надобно! Бабы одобрительно загудели на возах, а Джина, заслышав скрипучий звук отворившейся двери, потеряла интерес к сваре на крыльце, прошла вдоль стены и осторожно заглянула за угол. За невысоким заборчиком и кустами смородины открылся садик при доме войта, и, задом подпирая дверь, вываливалась из дома служанка с корзиной стираного белья в руках. Быстро оглядевшись по сторонам, Джина перемахнула забор, и только зашуршали и сомкнулись смородиновые лапы. С умирающим скрипом дверь затворилась, но ведьмачка стояла уже в сенях. Через людскую, когда-то густонасёленную, а теперь захламлённую, заставленную шайками и мешками, с парой кроватей по углам, Джина выбралась на пустую кухню, в которой тускло мерцали на стенах медные бока тазов и лики поварёшек. Отворила дверь в господскую часть дома, и тут же юркнула под лестницу. Грохнула входная дверь, и, шелестя юбками и невнятно бранясь под нос, по лестнице вбежала грудастая женщина в чепце, так неласково встретившая просителей. Дом снова стал тих. Был он тёмен и пахло в нём бедой. На цыпочках Джина вышла из-под лестницы, заглянула в столовую с приспущенными шторами, где тускло поблескивали приборы единственного накрытого места во главе стола. Зеркало у входной двери было завешено чёрной тканью. На миг Джина замерла, прислушавшись ведьмачьим чутьем. Человек, которого она искала, был стар, очень стар. А значит, менее вероятно, что его покои будут на втором этаже. Скорее всего старика поселят внизу. Она шагнула в темный коридор напротив столовой, оканчивающийся дверью. Постучала. Ответа не было. Прислушалась снова — определенно, за дверью был кто-то, если и не живой, то пока ещё и не совсем мертвый. Ведьмачка толкнула дверь, та поддалась. Даже ее глазам, приспособленным для охоты в темноте, понадобилось время, чтобы адаптироваться ко мраку плотно зашторенной комнаты. — Оставь меня, Барча, — проскрипел старческий голос. Над гнутой спинкой высокого кресла белела седым пухом голова. Неслышно Джина прошла по мягкому ковру и остановилась перед стариком. — Геральт из Ривии сказал, что ты поможешь мне, Кальдемейн, — тихо произнесла она и представилась. — Геральт из Ривии… — голос старика звучал песком, скрежещущим между стёклами. — Зажги свечу, я хочу тебя видеть, Джина, ведьмачка Школы Волка. Со столика у кресла он поднял канделябр с полурастаявшей свечой. Джина щёлкнула пальцами. Прыгающий в трясущейся руке свечной огонёк выхватил из тьмы худое и бледное, как у мертвеца, лицо, обтянутое пергаментом кожи. Старик был облачён в чёрное, и, казалось, что белое лицо и белые кисти рук парят в темноте. — Права была Либуше… К несчастью ваше племя приходит. К несчастью… — Я сочувствую твоей утрате Кальдемейн. Но несчастье принёс в город Вечный Огонь, а не я. Глубоко посаженными воспалёнными глазами старик невидяще смотрел перед собой, и Джина засомневалась, слышит ли он её. — Я ищу чародея по имени Стрегобор, — ведьмачка решила перейти к делу. — Около трёх десятков лет назад он жил здесь под именем мэтра Ириона… — Сначала появился ведьмак, — Кальдемейн заговорил. — Геральт из Ривии. Я считал его другом, а он устроил резню. Помню его нехороший взгляд, когда я прогнал его… Первой ушла моя Либуше, не прошло и года. Дочка Марилька ушла родами, оставила Веронику. Теперь не стало и её. У меня больше нет никого, а передо мной опять сидит ведьмак! Лицо Кальдемейна перекосилось, и он схватил стоящую у кресла клюку. — Прочь! — завопил он, замахнувшись клюкой. — Передай тому, кто тебя прислал, будь то проклятый белоголовый ведьмак… Зная, что успеет увернуться, Джина ни на дюйм не отклонилась от занесённой палки. — Мои поиски никак не связаны с Геральтом из Ривии, уверяю вас, — попыталась урезонить она старика. — Если ты сейчас же не уйдёшь, тебя вышвырнут! — захрипел Кальдемейн и, видимо увидав тень насмешки, мелькнувшую по лицу ведьмачки, сипло закричал: — Барча, подь сюда! Барбора! Вздохнув, Джина поднялась. — Я ещё вернусь, — сказала она с ненавистью глядящему на неё старику и выскользнула из комнаты прочь.***
Народу на площади прибавилось. Задумавшись, ведьмачка проталкивалась сквозь толпу к центру, откуда слышались обрывистые истошные вопли. Шла она в общем-то не на вопли. Ноги несли её к доске объявлений — отвлечься на парочку ведьмачьих заказов виделось ей перспективой комфортной, понятной и даже успокаивающей. «Всего лишь посмотреть, вдруг что интересное», — думала она, прекрасно осознавая, однако, что всеми силами пытается оттянуть решение вопроса, что делать дальше с расследованием, которое не сдвинулось с места и не предвещало быть приятным. За мясниками, флегматично клацающими тесаками по разделочным доскам, открылся щит, увешанный объявлениями, под которым, вальяжно опёршись на алебарду, расположился городской стражник. Скучающим взором смотрел он на всклокоченного седовласого юродивого, что топтал обрывок дерюги и устрашающе вращал глазами: — Помните, они среди нас! — бесноватый бродяга дёргано вскидывал худые руки, торчащие до локтя из обносков с чужого плеча. — Бессильные пред диаволом, открывшие ему лона, в прелюбодеянии и сладострастии забывшие о чистоте. Никому не укрыться — сияние Огня всякую тьму рассеет, всякую ложь разоблачит, и сгниют в пламени Его грешницы… Джина, обменявшись понимающим взглядом со стражником, приблизилась к доске объявлений. Юродивый, вращая на неё глазами, набрал в лёгкие побольше воздуха. — Ещё слово, убью, — одними губами произнесла ведьмачка, проходя мимо. Поймала на удивление ясный и цепкий взгляд. Бродяга сплюнул ей под ноги, опустился на дерюгу и принялся сосредоточенно давить в одежде блох. — Что там в мире делается? — зевнул стражник. — Стабильности нет, — отвечала Джина, начав с края доски и отметая одно за другим объявления о продаже пожитков, зерна и оставшихся с зимы трёх пудов гнилой свеклы. — А правду врут, что при дворе в Ковире бабы юбки носят выше колен? — будучи явно в настроении поговорить, с надеждой вопросил стражник. Джина внимательно посмотрела на него. Уже немолодой (из под шлема выбивались концы начавших седеть волос), набравший вес, однако же не растерявший ещё вкуса к жизни. — Правду, — ухмыльнулась ведьмачка. — Ещё и без панталон. — Едрить-колотить! — выдохнул стражник. — Умеют же жить люди! — А что слышно в округе? — понизив голос, спросила ведьмачка. — Чудовища не беспокоят? — Кикиморы гать ломают, утопцы сети рвут — это если по хозяйству говорить и про людей сгинувших не вспоминать, а ведь за последний месяц по сёлам штук пять девок недосчитались. Только им там наверху похуй, у нас теперь единственная проблема в Блавикене — с кем бабы ебутся, больше проблем нет, — сплюнул стражник. — Ежели с диаволом совокупится она, нет душе её спасения! — завыл юродивый. — Лишь Вечный Огонь очистит её! — Да задрал уже, заткнись, а? Дай с умным человеком потолковать, — в голосе стражника зазвучала усталось. Он повернулся к Джине: — Вот и все они так. Только дьявол из леса, которого, поди, пришлый хер выдумал, их и интересует, а не кикиморы или утопцы… Он ткнул рукой в объявление на гербовой бумаге. — Каждый день бумажка пропадает, писарь уж заколебался ежеутренне заново малевать. Вот меня и приставили сторожить. Объявление, старательным почерком писца выведенное на гербовой бумаге, выглядывало между двух плакатов «Разыскивается». С левого плаката свирепо таращился светловолосый богатырь. Лоб его перехватывала лента, поверх рубахи, перетянутой ремнями перевязи, накинута была мантия из шкуры горного льва. «Ян Белый, барон-разбойник, лишенный милостью государя Радовида Свирепого чинов и титулов…». Барон разыскивался за целый букет разнокалиберных преступлений от похищения детей, до ограбления и убийств. «Интересный мужчина», — подумала Джина и прищурилась, разглядывая грубо нарисованный портрет. В своем умозаключении она сделала поправку на отсутствие мастерства у художника, плюс его желание через отталкивающий вид отразить темную разбойничью душу барона. Её вывод, что в жизни барон гораздо привлекательнее изображения, подтверждал и правый портрет — с него зверски скалился бандитского вида одноглазый эльф с повязанным на голове платком. Разящая сила искусства не пощадила и его, и от присущей каждому эльфу красоты не осталось и следа. — … тропу в лес перекрыли, и как теперь быть, когда самая ягода идёт? Волки расплодились, скотину режут, а нам на охоту туда нельзя. Джина поняла, что всё время, пока она, задумавшись, рассматривала портреты, стражник говорил. Она невнятно согласно помычала и, наконец, обратила взор на объявление. «Да будет известно всем и каждому в Блавикене! До дальнейшего распоряжения без письменного разрешения войта запрещается выходить в леса севернее Маллеорского тракта, а также проезжать по вышеупомянутому тракту дальше заставы в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Расследовать оные уполномочен Преподобный Ордена Вечного Огня отец Иоанн Казабрухас». В подоле объявления красовалась свежая сургучная печать с отпечатком перстня и размашистая подпись. — Войт-то пьёт по-чёрному, как он подписать смог? — доверительно понизив голос, спросила Джина, ногтем нажав на киноварного цвета сургуч. В печати осталась выемка. — Сразу видно, опытный человек, — уважительно поцокал языком стражник над Джининым дедуктивным методом и добавил тихо: — Кальдемейн за него подмахивает по старой памяти. Войт и раньше к бутылке приложиться был не дурак, а теперь и подавно. Он вздохнул, помрачнел. — Всё пошло по пизде, как Вечный Огонь до нас добрался. Раньше ведь какая жизнь была… Да лучше, чем в Ковире жизнь была! Ярмарки, воскресный базар, бабы в лентах, весёлые. А теперь страх один и тоска. — Не боишься, что донесут на тебя за речи такие? — ведьмачка задала вопрос тихо-тихо, дотронувшись до рукава стражника и слегка кивнув на юродивого. — Я уже тридцать с лишком лет служу, разного дерьма повидал, — усмехнулся стражник. — Захотят меня выпнуть, да я только рад! Посмотрим, как они в порту в трущобах в говне и блевотине работать будут, пусть попробуют! Мгновенно заинтересовавшись, Джина поощрительно вскинула брови и округлила глаза, хотя и подумала о том, что вероятно именно длинный язык не позволил его обладателю за тридцать лет выслужиться из городской стражи. — Тридцать лет! Да я бы тебе самому больше трех десятков не дала, — польстила она и, очаровательно улыбнувшись, протянула руку: — Джина, ведьмачка. — Носикамень, сержант, — одутловатое лицо стражника расцвело, и он оправил красный потертый акетон. — Минуточку… Подхватив алебарду, он обернулся к юродивому: — А ну, разойдись, чего сказали! — Носикамень приставил остриё под худой бок. — Давай-давай, вали! Нечего тут беспорядки учинять! Юродивый подскочил с земли и заверещал, но, подталкиваемый алебардой, подхватил дерюгу и исчез в толпе, лишь пятки засверкали. — Ну вот, теперь и потолковать можно… Эх, жаль, что я на дежурстве. — И мне жаль, — улыбнулась Джина. — Тридцать лет! Может, застал ты события, что потом в народе нарекли «Резней в Блавикене»? — А-то как же, — Носикамень приосанился. — Беловолосого ведьмака помню, с кикиморой он прибыл. Так я его к мэтру Ириону сопроводил — жил у нас тут колдун один в башне. Только он кикимору не взял. Джина улыбнулась ещё лучезарнее. О таком везении и мечтать не приходилось, особенно после неудачной встречи с Кальдемейном. — А что, живет ли ещё в своей башне мэтр Ирион? — спросила она с притворно-праздным любопытством. — Да какой там! — Носикамень махнул рукой. — Сдриснул он довольно скоро после той резни, потому что поговаривают, что по его душу призрак пришёл. Я в это не верю, хотя башню с тех пор обходят стороной — места там дурные, болотистые… Поддерживая приятный разговор, Джина вытянула из словоохотливого стражника всё, что он помнил о живо интересующих ее событиях тридцатилетней давности. О судьбе колдуна Стрегобора, которого тут знали под именем Ирион, Носикамень рекомендовал справиться у Кальдемейна, дескать колдун и бывший войт крепко спелись после того, как ведьмак Геральт покинул город. Вызнав всё про прошлое, Джина перешла к настоящему — ведьмачьих заказов на доске не было. — А что с пропавшими девушками, неужто никто найти их не хочет? — поинтересовалась она. — Может и хотят, да помалкивают. Преподобный сказал, что это вот шайка Белого барона во всём виновата, — Носикамень ткнул пальцем в плакат со светловолосым богатырем. — Всех девок и дитёв на него вешают. Не дадут хода делу. — А что дьявол-то? — Джина перечитала объявление. — Дадут ли за его голову награду? — Даже не думай! Преподобный сам за дьяволом гоняется, только ветки по лесу трещат. Веронику-то, войтову жену за что казнили? А за то, что с дьяволом того-этого… Сказал Преподобный, что на допросе получил улики и теперь поймать дьявола — дело техники. Внутренне передёрнувшись от мысли, каким образом отец Иоанн получил от Вероники необходимые улики, Джина пообещала Носикамню при оказии проставиться пивом. Потом в задумчивости распрощалась, напоследок выяснив, как добраться до заброшенной башни мэрта Ириона. Ехать до неё, как оказалось, надо было по Меллиорскому тракту, подальше заставы, то есть туда, куда путь был перекрыт. Недовольно фыркнула. Слишком много в этом городе было Преподобного Иоанна Казабрухаса, который, куда ни плюнь, вставлял ей палки в колёса. Солнце ещё не добралось до высшей точки на небе, и впереди был целый день, который Джине хотелось употребить с умом. Ей не нравился этот город, и ей не нравилось собственное навязчивое и иррациональное желание приехать сюда, чтобы копаться в делах тридцатилетней давности. Желание это возникло и не отпускало ведьмачку давно, уже с десяток лет, и виноват в этом был, как ни странно, Геральт. Направляясь к «Золотому Двору», Джина вспомнила, как это было. Стояла поздняя осень, дождило. Пересеклись они с ведьмаком в Каэр Морхене на несколько дней — Джина вот-вот собиралась уезжать, а Геральт, в очередной раз расставшийся с Йеннифер, приехал на зимовку раньше обычного. Весемир отбыл в деревню ниже по Гвинлеху прикупить кое-чего для кухни, и Джина с Геральтом получили в своё распоряжение замок. Кажется, за это время они ни разу не надели верхней одежды и опробовали друг на друге все изученные за время, пока не виделись, любовные трюки. Джину к тому же интересовали двадцать четыре способа массажа пениса, знанием о которых расплатилась маман борделя в Цидарисе за пойманную среди ее девочек бруксу, убивающую клиентов. Как уверяла маман, секретами массажа с ней поделилась одна эльфийка, которая застала золотое время величия Aen Seidhe (по расхожему мнению в те времена самой большой проблемой эльфов было найти, чем разнообразить свою скуку), и теперь Джине не терпелось испробовать массаж на практике с подходящим партнером. Геральт же, в очередной раз уязвленный Йеннифер, решил-таки, что на шестом десятке ему просто необходимо найти мистическую точку «джи» в организме женщины. Джина, услышав название точки, хохотала, как сумасшедшая. Геральт смеялся тоже, утверждая, что это судьба. Им было легко вдвоем. Всегда было. Они были друзьями и использовали свои тела как инструменты для тренировки в искусстве любви, этой самой любви не требуя друг от друга. Эскель никогда не мог этого понять… Джина мотнула головой, отгоняя мысли об Экселе, про которого твёрдо решила не думать. Так что там было? Ах да, осень и дождь. Как бы то ни было, в постели ведьмаки провели три дня до приезда Весемира. Тогда-то Геральт и рассказал Джине историю, что случилась с ним двадцать лет до того и до сих пор мучившую его. Про девушку, что приходила во снах и говорила: «Мне холодно…» Про проклятие Черного Солнца. Джина поглаживала спину ведьмака, прокатывалась кончиками пальцев от шеи до ямок над ягодицами и слушала. Слушала молча, поражённая, что оказалась не первой, кто хотел найти Стрегобора и отомстить. Не то чтобы ведьмачка сильно верила, что найдёт след колдуна в Блавикене, хотя на Кальдемейна и питала кое-какие надежды. Ее манила она — Ренфри. Убитая Геральтом и родившаяся под Черным Солнцем княжна. Джина обогнала телегу с винными бочками, и в конце улицы показалась черепичная крыша «Золотого двора». Над лестничным окном дернулась штора. Двое в кожаных плащах, пряча глаза за тульями высоких шляп, прошмыгнули на выход мимо ведьмачки, когда она открыла дверь постоялого двора. В комнате на вид ничего не изменилось. Джина присела и подобрала с пола обрывки тонкой, как паутинка, проволоки. Губы её расползлись в улыбке — не зря она на рассвете отнесла сумку с ведьмачьими принадлежностями, книгами, письмами, мазями и эликсирами в тайный схрон. Как сказал трактирщик: «Услуга входит в цену». Однако ведьмачка решила, что за предусмотрительность ему надо будет накинуть монет. Очевидно, что Преподобному Иоанну до чертиков не хотелось, чтобы ведьмачка совала нос не в своё дело, проблема была только в том, что дело было как нельзя более её. «Надо проведать башню», — пробормотала Джина, поднимаясь с корточек.