Немой диалог

      Владеющий информацией — владеет миром. Правило, которое давно звучит как клише, но не теряет своей правдивости.       Информация — ценнейший инструмент. Любой высокоранговый бизнесмен знал, что его успех — это совокупность множества факторов, а не какой-то один счастливый случай или нереальный талант. Благодаря информации, недоступной другим, успешные бизнесмены в кратчайшие сроки сколачивали состояния.       Дэвиду бы не лезть в прошлое Томаса. Ему бы забить на мальчишку, оставить эту ситуацию для себя в прошлом, позорным, иногда подгнивающе-зловонным воспоминанием. Но что-то внутри, какая-то неясная мотивация, разбавленная чувством вины и стыда, заставила его залезть в сеть и искать информацию о парне. Кто он, что он, чем живет, какие социальные сети ведет?       И было бы намного лучше, если бы на первых страницах поиска отображались только социальные сети Тома, а не все остальное.       Неброский Instagram-аккаунт, не тематический, не блогерский, а просто фотографии жизни: невероятное количество цветов, любимая собака-дворняжка, редкие фото с друзьями, пару селфи, красивые картины из сухоцветов — немного нетипичный профиль для такого молодого парня. Более уютный, чем ожидалось, более скромный, чем мог бы быть. Вроде и немота тому виной, но, казалось, что Томас гармоничен в своем образе жизни.       Заброшенный профиль в Twitter, не активный с 2017 года, где парень о чем-то бесконечно страдал: понять о чем именно — нереально, потому что там все было намешано. Грустные цитаты, депрессивные картинки, что-то про немой крик, судьбу-злодейку, внезапные посты о любви к матери и так по кругу. Типичный профиль эмо-боя, которые, казалось бы, к 2017 уже должны были вымереть. Хотя, может, новая волна?       Другие ссылки на первой странице Google выглядели куда менее оптимистично. Американская правовая система не идеальна, особенно когда речь касается морального комфорта участников. От штата к штату она отличается, но особо громкие дела всегда имели большой резонанс. И, если программа по защите свидетелей работала отлично, спасая десятки жизней, то жертвам некоторых громких судебных разбирательств уйти от огласки было непросто: статьи публиковались, как на тематических СМИ, так и растягивались по тогда уже активно живущим социальным сетям, распространялись по тематическим, и не очень, блогам.       Статей по запросу «Томас Дэвидсон Нью Джерси» выдавало больше сотни. Каждая из них была на одну и ту же тему: отбрасывала оглушающей ударной волной в события 2013 года, когда еще совсем юный Томас, сам того не желая, отчаянно не желая, оказался на первых полосах новостных СМИ.       Жуткая, откровенно грязная и ужасная история, о которой Дэвид когда-то слышал краем уха, не вдаваясь в подробности, не особо-то заинтересовавшись. Но он помнил резонанс и омерзительность всей ситуации, обсуждаемой крупными новостными каналами, СМИ, блогерами, да просто сотрудниками во время перекуров и чаепитий.       Помимо статей — короткое, не более двадцати минут, видео на Youtube: журналистское расследование, в которым были вырезки из реального заседания, интервью с мамой, самим Томасом, его излом, боль и огромные, распахнутые, и заплаканные серые глаза белокурого мальчика. Слишком взрослого, слишком испуганного, слишком покалеченного для своих тринадцати лет.       Ксандр Оливер, отчим Томаса и второй муж Алисии Дэвидсон — мамы юного Томаса Дэвидсона — оказался на скамье подозреваемых по обвинению в многократном изнасиловании своего пасынка. Заявление в полицию написала сама же мать, обнаружив сына в разбитом состоянии и едва ли не выбив из него признание в случившемся. Благо, что Алисия была женщиной внимательной, хотя, учитывая, сколько раз ее сын подвергся насилию… тем не менее: все произошло стремительно и от момента заявления в полицию до вынесения приговора прошло не более четырех месяцев.       Как оказалось, Томас не раз подвергался сексуальному насилию со стороны отчима, но, как у многих жертв, страх и стыд перекрывал здравый смысл и подавлял инстинкт самосохранения. Мальчик часто оставался днем наедине с отчимом, работавшим в ночную смену на автомобильном заводе. Ксандр не был для семьи новым человеком: мама состояла в браке уже более трех лет, и доверяла своему мужчине. За месяц персонального ада, Томасу, по меньшей мере, трижды пришлось скрывать от мамы истерику, стыд, разрывы и синяки, боль и ужас.       Психопат и гомофоб Ксандр просто обнаружил на компьютере пасынка видео, где двое парней целовались, держась за руки. Типичные эмо-мальчики, снова популярные в то время, подростки, чей поцелуй можно было бы почти назвать невинным, наверное. Но Ксандра совершенно точно не устроил интерес Томаса к парням. Спросив того, правда ли ему нравятся мальчики и, получив утвердительный ответ, ублюдок решил, что надо «выбить» из Томми это пидорство, или дать ощутить на своей шкуре «настоящую мужскую любовь».       Томас так и не признался, сколько раз реально отчим изнасиловал его. Врачи подтвердили многократные разрывы анального отверстия, травмы прямой кишки, но маленький, смелый мальчик, с испуганными и заплаканными глазами, до последнего защищал свою честь. Отвечал прямо и открыто, не пытался никого обелить или выставить себя жертвой больше, чем он по факту являлся. Его измучили многократные судебные слушанья и, несмотря, на поддержку мамы, на ее почти хищническую борьбу за вынесение максимального строгого приговора отчиму, сыну становилось очевидно хуже.       Казалось, что Томас факт насилия пережил легче, чем бесконечные допросы, интервью, показания, посещения врачей. Мальчик все больше закрывался. Сначала начав заикаться, потом говоря все тише, реже, зажатее. И только огромные серые глаза были полны отваги, желания бороться.       На последнем заседании, где Ксандру выносили приговор — тринадцать лет лишения свободы — Томас уже молчал. Он не отвечал на вопросы, смотрел пусто и затравленно, не проявил никаких эмоций при вынесении приговора, как можно быстрее покинул здание суда вместе с мамой.       Многократные последующие попытки взять интервью не особо увенчались успехом. В Томасе что-то сломалось, он не отвечал на вопросы, ни с кем не взаимодействовал, молча глядя на журналистов своими распахнутыми глазами, где ужас и отчаяние перемешались воедино. Алисия пыталась как-то прокомментировать всю сложившуюся ситуацию, отгораживая сына, как могла. Лишь в конце одного из интервью, красивая, хоть и почерневшая от горя женщина призналась, что сын перестал говорить. Совсем. Не только с журналистами, следователями или просто одноклассниками. Даже с ней. Даже песни в ванной не напевает.       Врачи назвали это психогенным мутизмом — психологической немотой на фоне пережитого стресса. Успокаивали мать, обещая, что через какое-то время психика справится, мальчик заговорит, перенесет это и переживет, но… прошло уже 9 лет с тех злосчастных событий. А Том по-прежнему не говорил. Даже в моменты паники, истинного ужаса, когда жизнь его заставила снова нырнуть в то же дерьмо, он не смог вымолвить ни слова. Но тот же взгляд. Та же борьба. Тот же, исказивший светлое лицо, ужас.       Томас мог говорить, у него не атрофировались мышцы, но психика жертвы насилия — потемки. Вроде и гибкая, адаптивная, и должна справляться со всем, особенно при помощи психологов. Но лучше бы, блять, ему просто никогда не попадался на пути Дэвид. Томас пережил уже одного ублюдка, и за что, за какие грехи ему досталось еще одно такое же охуевшее существо?! — Сука! — почти истеричный вопль Дэвида, разорвавший тишину квартиры, а следом резкий удар ладонями по столешнице, еще и еще, пока не начали болеть ладони. — Сука, сукаааа… как такое возможно, как?! — сорвавшись со стула, он просто не находил себе места.       Губы в кровь — укусами, как и внутреннюю сторону щек. Почему так дрожат ладони, почему так отвратительно мерзко? Почему этому мальчику, который, блять, ничего не сделал, просто оказался в опасной близости от ебучего мудака, почему именно ему попадаются такие твари, которые решают что-то делать с Томасом против его воли?       Даже в мыслях собственный голос звучал отвратительно. Металлический вкус на губах, какое-то рваное скуление, загнанное дыхание: раненым зверем Дэвид метался по собственной гостиной. Словно это могло помочь. Словно это могло что-то поменять и отмотать время назад.       Почти воя от отчаянной злости на самого себя, он снова полез в социальные сети Тома, пролистывая ленту, пытаясь найти… что-то еще. Что он искал? Истории с того ебучего дня, когда он, как бешеное животное, позволил себе броситься на парня, позволил себе коснуться, вообще что-либо позволил в его сторону, не спрашивая разрешения! Против его воли, против его желания, против самого, блять, здравого смысла!       Хотелось дать самому себе по лицу, хотелось выжечь память, лишь бы никогда не касаться его так, лишь бы никогда не нюхать снежок, лишь бы вообще в этот день не оставаться в офисе. Просто. Отменить. Тот день.       Но самым свежим в ленте оставался чудесный пост с фотографиями щенков, судя по всему, дворняжек из ближайшего парка. Чем-то похожих на ту собачку, что была у него: какая-то помесь корги и дворняги, улыбчивая и игривая, с пушистой задницей, игриво стоящим вверх правым ухом, и левым, согнутым на кончике. Чудесное, дурашливое животное, и щенки, опубликованные им, словно были из того же помета. Больше на странице не было ничего. Ни новых постов, ни свежих сторис, а с момента их злополучной встречи прошло не больше двух недель. Очень хотелось напиться, стереть себе память, забыться, сделать хоть что-то, чтобы избавиться от ноющего чувства в груди, от боли, от отвращения, от желания кинуться и искать этого гребаного Томаса Дэвидсона, почти на коленях умоляя его простить. Потому что такого человека страшно сломать. Потому что… израненная душа еще более уязвима. А если Томас не выдержит этого во второй раз? А если попытается покончить с собой?       Да, они уже виделись, и парень даже продолжал ходить на работу… но почему же так жжет в груди, почему так хочется содрать кожу и выть от чувства вины, что топит в себе? Никогда не будучи святошей, редко пытаясь себя в чем-то оправдать, именно сейчас Дэвид сходил с ума.       Бутылка виски была опустошена за час. Крупными глотками, не разбирая вкуса, не разбавляя ни льдом, ни соком. А еще сигарета за сигаретой, лишь бы как-то отключить мозг. Завтра будет лучше, завтра он будет относиться иначе, но сегодня рвало на части. Дни шли, а Дэвид, по-прежнему в тяжелые моменты, задерживаясь допоздна, старался как можно скорее покинуть офис, если изредка, замечая тележку со средствами для растений, чтобы не пересечься с Томасом. Он не знал, по какому расписанию работают сотрудники обслуживающей фирмы, а спрашивать у ассистентки было бы как-то… слишком внезапно. И бросалось в глаза.       Курение снова вернулось в жизнь Риддла. Вот бросил же уже четыре года как! Гордился собой. Но курильщики — как и наркоманы: всегда есть угроза срыва, оправдываемая, в основном, стрессом. Ничего нового, все по кругу: снова курить года два, а потом опять гордо бросить и гордиться собой.       Очередной раз ночной город встречал его, выходящего из офиса. Поразительно, что в самом Даунтауне почти не было круглосуточных магазинов, где можно было бы банально купить пачку сигарет. А заправок — и подавно: их давно вынесли ближе к спальным районам. Так что для того, чтобы добыть никотина, приходилось идти пару кварталов от офисного здания.       Город контрастов: заходя за угол от линии бизнес-центров, ты оказывался не в самом благополучном квартале, где стены по третий этаж были разрисованы граффити, пьяные или просто бомжеватые личности валялись тут и там, отчетливо пахло ссаниной, травой и кислой рвотой. Но пафосные дядьки из бизнес-центров не ходили пешком по улицам, особенно по таким кварталам, особенно в маленький магазинчик за сигаретами.       Проходя мимо очередного двора, Дэвид, погруженный в собственные мысли, краем уха услышал глухие удары, отборный мат, и прочие звуки, такие характерные для драки. Бегло глянув во двор, и лишь плотнее закутавшись в дорогое кашемировое пальто, он уже собирался пройти мимо, пока что-то не привлекло его внимание.       По факту, происходящее во дворе сложно было назвать дракой: скорее, трое парней, на вид крепких и не слишком добрых, старательно пиздили ногами неподвижную фигуру на полу. Тело, по которому прилетали удары, даже толком не издавало звуков, лишь редкие странные хрипы, да и в целом не сопротивлялось, локтями прикрывая лицо. Дэвид и сам не заметил, как двинулся в сторону потасовки, хотя геройство не было в его стиле. Да и толку лезть в уличную потасовку? Наверное, смущало то, что это все меньше походило на драку, все больше на избиение. Со школьных времен Дэвид в голове носил четкую установку: трое на одного — это по-пидорски.       Особенно, когда этот самый «один» еще и не сопротивляется. Лежит беспомощным комочком, молча, дай бог чтобы в сознании. — Э, парни, а что происходит? Трое на одного — как-то не по-мужски, — Дэвид остановился в паре метров от мордобоя, оценивая обстановку. Молодняк совсем, лет по восемнадцать-двадцать, вот так собираются стайкой и пиздят слабого за какие-то провинности, которые, иногда, сами себе и придумали. Поодиночке обычно ссыкло, разве что, кроме лидера — он-то как раз обычно отбитый и вообще плохо поддается контролю. — Шел бы ты, дружище, не твое собачье дело, — сплюнул на землю, зыркнув через плечо на незваного гостя, а остальные, как по команде, перестали пинать тело. — Да я бы и шел, только смотрю — ровные пацаны себя как пидоры ведут, а такое никому не прощается, — небрежно заправив руки в карманы, Риддл оценил фактуру каждого: двоих можно убрать буквально парой ударов, третий будет бодаться дольше, один из тех, кто и розочку разбить не испугается, и песок в глаза швырнуть не постесняется. Типичный уличный боец: не про достоинство, а про результат. Даже если, как в бабской драке просто выдрал патлы, но вышел по какой-то причине победителем — ты уже герой и красавчик. С такими драться всегда небезопасно, потому что надежды на честный бой нет. Шпана. — По-пидорски, говоришь? — тот самый лидер подошел поближе к Дэвиду, перебирая пальцами так, что с костяшек капнула кровь на асфальт. Явно сначала били руками. — Смотри, чтобы из тебя самого пидора не сделали, пижон ебучий.       Дэвид хотел было ответить, но улицу озарила мигалка полицейской машины. Явно не в их сторону, скорее всего, просто проносилась по улице, но пиздюков это мгновенно спугнуло. — Еще и копов вызвал? Гондон пижонский, — бросил самый смелый из них, рванув в сторону противоположного выхода со двора, и пнув напоследок ногой тело, которое даже не откликнулось.       Прошло не более тридцати секунд, как мигалки полицейских пронеслись за спиной Дэвида, как он и предполагал, в сторону центральных улиц Даунтауна. Риддл двинулся к человеку, по-прежнему валяющемуся неподвижно, и осторожно опустился на колено рядом, проводя пальцами по шее, в попытке найти пульс. Фигура тут же дернулась под рукой — парень был в сознании, и сжался в комок, несмело поднимая лицо на своего неявного спасителя. Сука.       Серые глаза, покрасневшие из-за лопнувших сосудов, заплаканные, полные боли и непонимания.       Серые глаза Томаса. Смотрели на Дэвида. А он едва ли не задыхался от ужаса происходящего.       Том с непонятным звуком, который можно было бы охарактеризовать как беспомощный стон, отвернул разбитое, в многочисленных ссадинах, кровоподтеках лицо, с уже проявляющимися гематомами. Он не попытался бежать, сдвинуться с места, вся его фигура выражала боль и отчаяние. — Том, — осторожно позвал Дэвид, опускаясь на второе колено и сдирая с себя пальто, чтобы накинуть его на парня. — Ты слышишь меня? — слабый кивок, но взгляд все также в никуда, просто перед собой. — Можешь идти? — слегка дернул плечом, наверное, отвечая, что не уверен. — Давай попробуем подняться, — проговорил Дэвид, подхватывая Томаса под локоть.       Его движения были осторожными, потому что парню, явно, причиняли боль любые прикосновения к телу. Оценить урон полноценно было невозможно: дранная одежда, вся в грязи, слабость, кровь и грязь. Дэвид уже оценивал, как быстро он сможет довести Томаса до офиса, быстрее ли в больницу на скорой или на его машине, как он сможет покрыть собственной страховкой обследование и сможет ли вообще.       Худощавая фигура привалилась к его плечу, когда он смог, все-таки, посадить Томаса, но тут же отпрянула, с опаской глядя на мужчину. По лицу текли слезы: злые, беспомощные слезы уязвленного и измученного человека, который совсем всего этого дерьма не заслужил. Том попытался выдрать локоть из хвата Дэвида, и тот сразу же позволил это, не пытаясь его лишний раз коснуться. Теплое пальто норовило окончательно сползти с тела парня прямо в грязь, но Дэвиду было так насрать на этот дорогущий кашемир, как никогда в жизни. — Послушай. Ты сам не дойдешь домой или в больницу. До моего офиса два квартала, к сожалению, машина там. Я мог бы тебя оставить здесь и сходить за ней, но я не уверен, что ублюдки не придут опять. В конце-концов, они же не знают, вызвал ли я реально копов или нет, — голос Дэвида был ровным, он смотрел в глаза Томаса, стараясь быть максимально спокойным и открытым. Пытаясь вызвать хоть какое-то доверие сейчас. — Мы медленно и неспеша дойдем до офиса, а потом я тебя отвезу в ближайшую клинику. Ты можешь со мной не согласиться, но я думаю, что сейчас — это лучшее решение, потому что ты явно ранен, и сам не справишься. Я хочу тебе помочь, пойдем со мной.       Открытая протянутая ладонь, как самый мирный и безопасный жест, который Дэвид сейчас мог предложить. Бешеный серый взгляд, мечущийся от лица к ладони, искривленные губы, такие разбитые, что по подбородку текла кровь, но он, кажется, этого не чувствовал. И сказать же не мог… даже на помощь позвать. Да и пытался ли?       Сколько они так просидели, играя в гляделки — никто бы сказать не смог, да это и неважно. Пусть десять минут, лишь бы Томас позволил себе минимальное доверие к уроду, который так удачно оказался рядом сейчас, и так неудачно — несколько недель назад.       Грязная ладонь, со стесанными костяшками — защищался — оперлась о протянутую ладонь, и Том попытался приподняться, держась за нее, позволяя Дэвиду встать первым. Из горла вырвался какой-то хрип, парень схватился за бок, сгибаясь, а Дэвид только и успел поймать падающее пальто одной рукой, и измученное тело другой. — Где болит? По почкам досталось? — с искренней тревогой спросил Риддл, понимая, что сидеть на земле и долго принимать решение, все-таки, плохо, особенно для избитого Томаса. Кивок. Сука, ну сколько можно?       Дэвид накинул пальто на плечи парня, притянув того за плечо к себе, и медленно повел в сторону офиса. Том если и пытался сопротивляться слишком близкому контакту поначалу, то после нескольких спотыканий на ровном месте и болезненных спазмов во всем теле, заканчивающихся рвотой у ближайшего угла, решил не отказываться от помощи, просто позволив Дэвиду себя вести.       Дорога, занимающая в обычное время минут семь, в итоге длилась почти сорок. Как бы хорошо было сейчас иметь личного водителя! Но нет же: Дэвид всегда водил сам, а если уж был невменяем — то вызывал такси. Какое бы правильное ты решение не принимал по жизни, всегда может возникнуть ситуация, когда именно оно окажется максимально хуевым по всем фронтам. Круглосуточная охрана здания посмотрела с недоверием на вошедшего Дэвида, почти тянущего на себе окровавленный комок человека, но тут же кинулась с вопросами о скорой, воде, и вообще обо всем на свете, пока Дэвид заталкивал совсем потерявшего волю Тома в лифт. Серые глаза редко смотрели в упор, но сейчас они были печальными, измученными, горестными. Мужчине хотелось обнять Тома. Просто обнять, хотя хуже этого едва ли что-то можно придумать. — Мы скоро будем у врачей, ты молодец, потерпи еще немного, — пробормотал Дэвид, пока они спускались к паркингу.       Благо машина была близко. И совершенно похуй, что избитого Томаса вырвало прямо на пассажирскую дверь. Охранник, все-таки, успел всучить бутылку воды, оказавшуюся кстати: совершенно не брезгуя, Дэвид сам умыл окровавленное лицо парня, стирая видимые следы крови с кожи и рвоты с губ, обтер салфетками, и открыл переднюю дверь. — Если ты сядешь сзади, я не смогу видеть, все ли с тобой в порядке, — зачем-то пояснил он, хотя Том даже ничего не спрашивал, закутавшись во врученное пальто, садясь на переднее сиденье.       Пятнадцать минут пути. Гребаные пятнадцать минут в пути, в гробовой тишине, по ночному городу, прерываемые только хриплым кашлем Томаса.