***
Дорога не должна была вызывать напряжение, тем более, ехали-то не в лес какой-то… но Том совсем не мог расслабиться. Неожиданное предложение было, по итогу, не таким пугающим, как вот эта двухчасовая поездка. Дэвид и не напирал: приехал на каком-то джипе, явно не таком дорогом и роскошном, как привычный Майбах, барабанил пальцами по рулю в такт музыке и иногда даже напевал. Вроде и пытался вывести на диалог Томаса, но в итоге сдался, забив и расслабившись. А вот у Тома это не выходило никак. Казалось бы: сиди себе, жуй печенье и поддерживай непринужденный диалог. Но нет! Почему-то замерзшие пальцы все время теребили то ремень безопасности, то телефон, то мучали кнопку стеклоподъемника. Обычно тихий Томми издавал какое-то нереальное количество звуков, на которые Дэвид реагировал лишь поворотом головы и легкой улыбкой. — «Зачем ты позвал меня?» — голос переводчика, внезапно сменившийся с женского на мужской, заставил Дэвида резко повернуться от неожиданности. — Потому что хочу с тобой провести время, — возмутительно легко ответил Дэвид. Это же надо быть таким прямолинейным! — А что, много вариантов? Приоткрытое окно добавило шум в машину, а следом и потянулся горький сигаретный дым. Риддл впервые курил при Томасе, но это не помешало тому скривиться и фыркнуть, всем своим видом выражая недовольство. Правда, это ни на что не повлияло, но позицию-то он обозначил? Обозначил! Вот пусть пижон и делает с этим что-то. Например, немедленно убирает свою никотиновую срань! — «Для этого обязательно переться за 150 миль?» — предательский Гугл не хотел передавать нужные эмоции. Потому что должно было это звучать наполовину со скепсисом, наполовину с возмущением в интонациях. Но никак не голосом навигатора, который уточняет маршрут! — Я хотел, чтобы тебе было тоже интересно. И желательно приятно. У меня вышло? — лукавый взгляд Дэвида можно было бы назвать игривым. Но какой, к черту, игривый взгляд у тридцатипятилетнего мужика? Ладно, вполне себе игривый. Легкость, которая исходила от Риддла, была бы даже заразительной, если бы Томас не отбивался от его шарма как от назойливых мушек. — «Нет», — в этот раз механический голос звучал уместно-безучастно. — Так и думал, — окурок от сигареты, наконец-то, летит в окно, а губы Дэвида растягивает улыбка. Возмущенное сопротивление Томаса всему хорошему с его стороны начало в итоге веселить Дэвида, и он даже не думал скрывать свою реакцию. Неуступчивый, испуганный звереныш и не должен был легко подпускать его, конечно. Но то, как Томми отчаянно отрезал все пути к нему — забавляло. Особенно когда он делал маленькие ответные шаги навстречу, но с таким смешным и недовольным выражением лица, что у Дэвида не оставалось шансов не добиваться этого чудного парня день ото дня. Анализировать как и почему — не хотелось. Потому что произошло все словно по щелчку: вот все у него просто и понятно — огромное чувство вины, разбавленное слабым интересом и легкой тягой. А вот каким-то вечером он сидел, привычно, за рабочим столом, только не в офисе, а дома, и перед глазами вместо документов стояло лицо Томми. Хмурое, недовольное, потерянное, слабо улыбающееся, но, однозначно, привлекательное лицо. Это лицо не выходило из головы день, другой… манило неприступным взглядом, искусанной нижней губой, маленькой морщинкой между серых бровей. Манило гладкостью кожи и напряженными уголками рта. Манило линией щек, еще по-юношески пухлых, и островатым подбородком. Анализировать больше не хотелось. Заебал он себя с этим анализом за весь прошедший месяц. Ну… уже так сработал мозг или гормональная система, что обладатель серо-голубых ледышек плотно влез в голову, уселся там своей маленькой жопкой, раскидал все вокруг себя и забаррикадировался подушками. Типа подойти к нему никак нельзя, но живет он теперь здесь. И делай с этим, что душе угодно. Дэвид и делал. Принял наличие нового постояльца в голове как данность, а времени и желания на рефлексию как-то и не оставалось. И так натворил хуеты, разгребать которую теперь требовалось с удвоенной силой, не забывая при этом, что пережать мальца тоже нельзя: съебет в закат и ничто его рядом не удержит. Ну никакой же мотивации, объективно, оставаться рядом с Риддлом у Томаса не было. Поэтому все делать следовало осторожно и не торопясь. А главное — совсем не в характере самого Риддла, который привык действовать с напором ледокола, прокладывающего себе путь в водах Северного Ледовитого. Сейчас надо было как раз как-то аккуратненько, на кончиках пальцев, чтобы не спугнуть птенца. И это он еще ни разу даже полноценно Томми не коснулся, а крышу сорвало основательно! Хотелось уже, прямо сейчас и поскорее, — в руки, на кровать, у стены или на столе, хотелось жрать его поцелуями, слизывать странновато-глухие звуки, вызывать мурашки на светлой мягкой коже и провоцировать самому раздвигать ноги. Хотелось не дрочить по ночам на картинку распахнутых глаз и приоткрытого ротика. Шлюхи не спасали, хоть их и прошло с десяток через постель, прежде чем Дэвид понял, что нихуя не насыщает. Так, временно глушит приступ, а потом снова и снова хотелось к нему. К этому странному мальчишке, которого он чуть не изнасиловал под «первым». Просто охуенное помешательство, то что нужно. Немногочисленные разговоры сближали, лицо парня в приюте и его реакция на присутствие Дэвида были вообще чем-то незабываемым. Поэтому решение поехать в соседний приют было и таким естественным, и не требующим никаких объяснений. Суетливая нерешительность Томми только дразнила. Так вообще должно было быть? Животное… Похотливое животное ты, Риддл, а как держишься, какой молодец! Даже не лезешь. Еще бы, блять, лезть к избитому и почти изнасилованному тобой же мальчику. Охуенное благородство: не вести себя как мразь. Дэвид оставил все попытки разговорить парня, логично предположив, что на обратном пути, переполненный эмоциями от общения с животными, Томми будет более сговорчив. Этот приют кардинально отличался от их: как минимум наполненностью. Собак было какое-то невменяемое количество, им катастрофически не хватало места, а самому приюту — сотрудников. Дэвид с Томми молча переглянулись, мгновенно поняв друг друга. С собой были и корм, и вода, а еще, к счастью, Дэвид додумался взять с собой всевозможные средства гигиены. Собаки были не так общительны, они побаивались людей, с недоверием подходили, лаяли и рычали, да и в целом не стремились к коммуникации. По лицу Дэвида было видно, что ему требовалось немало усилий, чтобы не нахамить флегматичному менеджеру приюта, и он только с убийственным лицом задавал интересующие вопросы, даже не особо получая на них внятные ответы. Уборка вместе с кормлением животных отнимала уйму времени и сил, духота стояла невозможная, вонь и лай делали воздух в помещении еще более плотным. Поэтому, когда Дэвид поманил Томми махом головы выйти на улицу, тот сразу же рванул к двери, чтобы сделать несколько глубоких вдохов. Голова кружилась страшно, но чувство долга и искреннее желание помочь не позволяло ни одному, ни другому покинуть это место. — Пиздец, — коротко выдал Дэвид, подходя к багажнику машины и доставая оттуда сумку с едой. Несколько сэндвичей, пару банок газировки, какие-то снэки… он кинул бутерброд Томми, и тот поймал его на лету, садясь в открытый багажник и невесело покачивая головой. — Я не ожидал такого. — «Если честно, я тоже», — пальцы Томми барабанили по дисплею смартфона, и он даже не нажал кнопку «озвучить», просто показав телефон Дэвиду. — Чувствую себя сукой, — вздохнул Риддл, садясь рядом и откусывая свой сэндвич, молча его дожевывая, несмотря на удивленный взгляд Томаса. — Ну знаешь… они практически у меня под носом, а я столько времени игнорировал этот приют. То не замечал, то руки не доходили, то просто забывал… конечно, это не самый крупный город штата, но ты сам видел — их сюда просто выкидывают и забивают. Грязища страшная, клетки не убраны, собак по три в клетке и вообще без разбору. Никакой документации, ничего! А мы им внимания не уделяли никакого, — лицо Дэвида было совсем безрадостным, и очевидно он злился на себя. — «Ну, мы же приехали, в итоге. И теперь ты знаешь, как тут обстоят дела. И сможешь помочь, если захочешь. Не только сегодня. У тебя же явно толпа друзей-мажоров, как и ты. Кто-то да проникнется душещипательной историей», — и снова коварный роботизированный голос не позволил передать всю гамму эмоций. — Ты видел ту собачку? Которая ко мне лезла на руки? — улыбка так приятно преобразила лицо Дэвида, что Томми сам несдержанно заулыбался и кивнул. — Мама, судя по-всему, шелти, а папа — мерзавец, — и снова тихий смех, жаль, что от Томми беззвучный. Зато как сияют эти красивые ледышки. — Как она носом в ладонь ткнулась… доверчивая, молоденькая девочка. Говоря о животных, Дэвид так менялся, что Томми невольно любовался им. Как в уголках глаз появляются лучики-морщинки, как сам взгляд становится теплее и мягче, а широкая белоснежная улыбка оттеняет ухоженную щетину. Любовался и бесился одновременно, иногда даже не особо понимая, в какую сторону тянет больше. Когда он сидел рядом такой: простой и понятный, чуть уставший и улыбающийся, а еще от него несет псами, и он этого даже ничуть не смущается, — тогда сердце начинало подозрительно неровно биться. А еще улыбка растягивала лицо. И отчаянно хотелось запоминать Дэвида именно таким, чтобы потом снова и снова вспоминать этот образ. — «Они тебя вообще любят. И как ты держишься, чтобы не утащить их всех домой?» — простой вопрос, вроде бы, а в секунду тоска расползлась по красивому мужскому лицу. Томми, конечно, ничуть не чувствовал себя виноватым, с искренним интересом наблюдая за переменами во взгляде мужчины, но тот ничего не сказал. Они оба понимали, что чем больше отдыхают, тем меньше времени останется на помощь животным. И приют не будет открытым целый день только ради таких внезапных благотворителей, которые вроде бы и помогают, но угрожают еще и пизды дать одним своим видом. Ну, Дэвид точно угрожал. Томми просто рисковал вывихнуть шею, до того он сильно закатывал глаза, очередной раз обнаружив беременную девочку в окружении трех мужиков мелких пород. Хаос был страшный, и к пятому часу они уже начали к этому привыкать, всех накормив, половину расселив, убрав большую часть клеток и даже вычистив с десяток псов. Девочка-метис шелти и дворняги не отходила от Дэвида ни на шаг, страшно лаяв, когда кто-то из сотрудников приюта пытался оттащить ее в клетку, чтобы не мешала серьезному человеку. И не понятно, то ли она она активно защищала самого Дэвида, то ли опасалась, что ее отберут от нового, но уже очень любимого друга. Сам же Дэвид постоянно обращал на нее внимание, аж дважды вычесав и щедро подставив подбородок под облизывания, еще и подарил ей какую-то случайную игрушку, которую девочка не выпускала все оставшееся время. Она ходила следом, тыкалась небольшим носиком в ногу, иногда робко тявкала, когда хотела, чтобы ее погладили. Томми уже плохо понимал, как ему оторвать взгляд от этой влюбленной парочки, так что он даже не особо удивился, когда Дэвид пришел к нему, держа собачку на руках. Томас наивно подумал, что ее принесли знакомиться, но внезапная и жалобная просьба Дэвида выбила его из колеи. И воздух из легких заодно. — Забери ее к себе, пожалуйста! — Дэвиду было откровенно без разницы, насколько жалобно звучал его голос. — Забери, я буду обеспечивать ее полностью: врачи, игрушки, корм. Для нее и для твоей собаки. Пожалуйста! Я не могу ее тут оставить, а забрать себе не могу, ты же знаешь. Со мной она будет несчастна, а с тобой — счастлива. Да, это совершенно тупая и безумная просьба, но… Этот растерянный и жалобный взгляд стоил дорогого. Собака, внезапно совершенно довольная жизнью, висела в руках Дэвида и глядела на Томми, вывалив язык, иногда поднимая морду, стараясь лизнуть своего, по всей видимости, потенциального хозяина. Но когда у нее это не выходило — совсем не расстраивалась, а продолжала радостно «улыбаться». А вот Томасу вообще не хотелось улыбаться. Он пятился к стене, интенсивно отрицательно махая головой, и судорожно строчил что-то в телефоне, после чего Гугл переводчик выдал какую-то ересь, и упершемуся спиной в стену Тому пришлось заново переписывать, отчаянно пихая телефон в лицо Дэвиду. — «Нет! Даже не думай о таком! Ты с ума сошел, да? Как я ее возьму? У меня мало места! И вообще, я к этому не готов!» — опять эмоциональный диапазон синтетического голоса не дожимал, зато активное размахивание руками было вполне убедительным. Правда, не для Дэвида. Он подтянул собаку к своему лицу повыше, демонстрируя милую мордочку животного, ну и свою тоже, чего уж там. — Ну посмотри на нее! — настойчивый мерзавец! Настойчивый. Обаятельный. Мерзавец. — Я уже мысленно назвал ее Баффи. Ей так идет, правда? — Дэвид поднял животное поближе к лицу, и собака бегло лизнула его в нос, заставив засмеяться. — «Почему Баффи?» — Томас выглядел растерянным. Вот уж точно он не планировал заводить вторую собаку. Тем более в подобной ситуации. Тем более по просьбе этого придурка! — Не знаю, — Дэвид пожал плечами, прижимая Баффи к себе. — В детстве сериал смотрел. А она как-то у меня ассоциируется, — Риддл влюбленно смотрел на собаку, баюкая ее в руках, а она радостно виляла хвостиком, негромко лая. — Посмотри, какая она милая. Ей же на вид года полтора, совсем молодая и на руки лезет. Я сам ее буду выгуливать, каждый день, два раза, — Дэвид с ребяческой настойчивостью и огромными глазами убеждал Томаса забрать собаку. Еще лучше. Дважды в день он ее будет выгуливать. То есть приезжать дважды в день! Еще и обеспечивать. И проводить с ней время. А вторая-то ревновать будет, что новое животное в доме. Или нет будет. Но это совсем уже бред, просто так брать из приюта собаку, без документов даже о дате поступления, без информации о вакцинах!.. Баффи довольно быстро уснула на руках утомленного Томаса. Спорить в какой-то момент с Дэвидом не стало ни сил, ни мотивации. В конце концов, Баффи останется его собакой, и если для Томми она будет обузой, или их отношения с Риддлом как-то кардинально поменяются, — он просто отдаст Баффи назад своему законному хозяину и не будет нести за нее никакой ответственности! Да! Хотя уже в этот момент Томми прекрасно понимал, что, ввязавшись в такую авантюру, неизбежно привяжется к животному. Колени невольно сжимались каждый раз, когда рука Дэвида тянулась к пушистой макушке собачки. Он поблагодарил так много раз, что уже Том устал отмахиваться, поглаживая по шерсти животное, которое периодически топталось на его испачанных коленях. — Ты не представляешь, насколько я тебе благодарен, — уставший голос Дэвида звучал необычайно мягко и чуть хрипловато, а держа левой рукой руль, он правой легко поглаживал Баффи. Томас только фыркнул. — Это какая-то любовь с первого взгляда. Мне показалось, что оставить ее — это предать. Сейчас мы заедем в зоомагазин и я куплю ей все, что нужно, — рука зарылась в шерсть, а потом на какой-то кочке соскользнула на бедро. Томми, если бы не был уставшим как животное, напрягся бы, но по факту он только покосился на владельца той самой неосторожной руки. Впрочем, Дэвид ее быстро убрал и, не делая никаких резких движений, взялся за руль обеими руками. На лице у него не проходила счастливая улыбка человека, у которого наконец-то исполнилась заветная мечта.***
Наличие второй собаки привнесло в привычный быт немало новых активностей. Еще за неделю почти удалось привыкнуть, что дважды в день приезжает Дэвид обязательно с вкусняшками и для собак, и для самого Тома. У последнего уже начали закрадываться подозрения, что его хотят закормить, чтобы он не смог сбежать с двумя собаками: максимум укатиться. К тому же, Томас уже неделю как вышел на работу: больничный окончился и даже дорогая страховка Дэвида никак не могла продлить его. Возвращаться на работу было и стрессово, и так необходимо… потому что слишком много Дэвида стало в жизни. Ворвавшись в нее пару месяцев назад, он не покидал ее почти ни на день. Все время приезжал, привозил лекарства, а теперь еще и собаки их объединяли. В пятницу утром Дэвид написал сообщение, что сегодня безумный день и никак не успеет выгулять Баффи вечером. Томас хотел бы возмутиться, но он знал, что как раз в этот день ему нужно в компанию, где Риддл и работал, поэтому просто не стал комментировать. Надо — значит надо. В конце концов, собака же не виновата, что у ее хозяина какие-то там важные дела: срать ей все равно нужно. В кабинет Дэвида идти не хотелось. Не хотелось до жути, до спазма в груди, до саднящего горла. Пугающие, мрачные воспоминания, жуткие мысли, страшные картинки перед глазами… Работа есть работа, и позволить себе сменить ее Томас пока не мог. Уж тем более едва выйдя с больничного. Компания и так закрывала глаза на его долгое отсутствие только потому, что им выгодно иметь такого сотрудника в штате. Как-то это положительно влияло на репутацию и инклюзивность. Томас не задумывался — главное, что ему не просто было где работать, но еще и там, где ему и в самом деле нравилось. Работа не была для него просто способом зарабатывания денег: он еще с юных лет увлекался растениями и интересовался ими, создавая разные композиции из цветов и гербария. Первое, что повергло Томаса в шок, это то, что в том самом кабинете не было ничего. Пустой стол, пустой шкаф, цветочная композиция, до этого висевшая на левой стене прямо рядом с огромными панорамными окнами, тоже отсутствовала. Растерянный Том вышел в коридор, волоча за собой тележку, а потом заметил свет из другого кабинета в паре метров от предыдущего. Там было дымно, пахло алкоголем и почему-то негромко играла музыка. Дэвид полулежал в огромном кожаном кресле перед столом, заваленным бумагами. Рубашка распахнута до третьей пуговицы на груди, голова откинута на спинку, глаза прикрыты, а в правой руке зажат стакан с какой-то золотистой жидкостью и сигарета. Белый свет от ноутбука подчеркивал его уставшее лицо, так что он даже не услышал, как в кабинете кто-то появился. Томас негромко постучал о дверной косяк, а Дэвид сначала открыл глаза и только потом поднял голову. Его рот растянула какая-то печальная улыбка, и он медленно откатился от рабочего стола. — Привет, — Томас коротко кивнул, скользя глазами по кабинету в поисках растений. Они и правда были здесь, только теперь висели в другом месте, а еще под ними стояли несколько вазонов с пальмами — как неуместно! — Проходи, — Дэвид махнул головой, приглашая Тома. Неуверенно глядя на него, Том прошел в кабинет, направляясь к цветам, но заодно достал телефон, быстро на нем набирая текст. — «Ты сменил кабинет?» — дурацкий вопрос, конечно. Типа ты сам не видишь. Но роботизированный голос уже все озвучил. — Угу, не мог в нем находиться, — Дэвид встал со своего рабочего места, проигнорировав звук, похожий на хмыканье со стороны Томаса. — Много воспоминаний, знаешь, — чуть пьяный взгляд Риддла скользил по стройной фигуре гостя. Дэвиду и правда было тошно просто от того помещения. От всего, что он сделал с этим мальчиком там. От воспоминаний о его испуганных глазах, о его дрожи, о жутких мычащих звуках… И как же хотелось вжать его в эту стенку. Чтобы не было страха и отторжения, чтобы тело к телу, чтобы мальчик юлил под ним от ответного желания и страсти. Может быть стонал… интересно, он может стонать? Или что-то похожее? Чтобы серые глаза смотрели с похотью, даже если во взгляде будет робость и смущение. Только бы по-настоящему. Только бы добровольно, с ответной тягой, с легкой дрожью тонких пальцев, крепко сжимающих рубашку. Или уже сразу кожу? Как же хотелось прямо сейчас решить за них двоих, зацеловать до боли светло-розовые губы, потереться возбужденным пахом об ответную твердость и гладить, бесконечно мягко и требовательно гладить это стройное тело. Алкоголь так отпускал мысли, что у Дэвида даже начали чесаться руки. — Как же я тебя хочу, ты бы знал, — Дэвид слишком быстро оказался рядом, поразительно бесшумный для своей комплекции. Привалился спиной к стене, заправил свободную руку в карман и сделал глоток из стакана. Как там говорилось: дерись или беги? Томас выбрал третье — он замер истуканом, держа в руках какой-то пульверизатор, и медленно повернул голову к Дэвиду. — Хочу тебя до невозможности. Я заебался дрочить на тебя каждую ночь, я заебался бояться тронуть тебя. Я столько натворил говна, что не знаю, как его разгрести, но ты, — и снова слишком быстрый рывок в сторону Томаса, а тот лишь успел шарахнуться, почему-то вжимаясь спиной в стену. И снова сердце бьется в глотке. Ужас застилает глаза, пульверизатор прижат к груди в виде импровизированного оружия. Конечно же, дистиллированной водой был повержен не один враг… — Я не знаю, как мне, блять, поцеловать тебя. И не знаю, как сдерживать себя каждый раз, когда ты рядом, — он пьян. Опять они одни в кабинете, опять Дэвид в измененном состоянии сознания, только на этот раз он ничего не делает, но говорит. Говорит и нависает. И пусть разница в росте была небольшой, но давление, исходящее от его массивной фигуры, ощущалось почти физически. Его глаза, уставшие и одновременно возбужденные, вызывали ужас, и снова Томас просто сжался в комочек, мотая головой из стороны в сторону. — Я долбоеб и чудовище… сколько месяцев назад это случилось? Два или три? Не знаю. Ни дня не было, чтобы я не думал о тебе, — снова глоток и снова взгляд куда-то перед собой. — Меня разъебало и разорвало. Чувство вины, страх, а потом внезапная тяга… слишком много чувств. Слишком дохуя всего навалилось и смешалось в голове. Запасть на пацана, ну надо же, — усмешка горькая, а глаза… а глаза совсем не пьяные. — Внезапно ты оказался самым светлым человеком из всех, кого я видел, — и сейчас Дэвид заставлял этого самого светлого человека забиваться в угол, обнимая себя руками. — Самым дерзким и милым. Язвительным и таким сильным, что хуй знает, выдержал бы кто-то еще столько всего, сколько навалилось на тебя. Не знаю… — взгляд скользит по худой, сжатой в комок фигуре. Томас боялся. Они оба это знали. И оба с этим почему-то ничего не делали. Рывок Дэвида, распахнутые, полные ужаса глаза Томаса. Грубая мужская рука на молодом лице, скользящая почему-то слишком нежно, тыльной стороной пальцев, едва-едва касаясь. Слишком близко. Удушающе страшно. Резко прижатые губы к губам, еще больше распахнутые глаза Томаса, хотя куда уж больше? Губы сухие, требовательные, но мягко давящие. Скользящие по чужим с такой негой и теплом, что страх сменяется шоком и сопротивляться не выходит. Всего мгновение. Пару секунд или сколько? Губы на губах. Вымученный рык, зажмуренные глаза, и вот Томас стоит один посреди кабинета. И дышать нет сил, а пульс зашкаливает так, что перед глазами цветные пятна, на губах вкус чужого алкоголя, а в душе такое смятение, что его иначе как «ахуй» и не назовешь.