Немой диалог

Грохот, с которым Томас распахнул входную дверь в квартиру, заставил обеих собак испуганно подпрыгнуть на своих лежанках и в голос залаять. Впервые в жизни ему не было никакого дела до того, что он потревожил любимых животных. Дыхание сбилось к чертям, перед глазами какие-то яркие вспышки и пульс бился в висках и гортани так, что соображать удавалось плохо. Совсем плохо. Паника подкатывала и накрывала. Блядский Дэвид Риддл с его наглостью, напором, с его вседозволенностью! Опять и опять нарушает личные границы, делает то, что ему хочется, так еще снова в своем гребаном кабинете! И вообще не важно, что кабинет был другой. Его слова были реальностью. Его горячие губы были реальностью. Поцелуй, которого вообще не должно было быть ни при каких обстоятельствах — тоже был реальностью! Томас до сих пор чувствовал запах кожи Дэвида, отголоски его парфюма и горечь виски или что он там пил, на своих губах. Его жаркое дыхание и хриплый, словно мурлыкающий голос. А еще этот бешеный взгляд, только в этот раз не агрессивный, не злой, а наполненный чем-то новым… хотя, новым ли? Та же похоть, только без жадности и прямой угрозы. Может ли такое быть вообще? Отсутствие опасности от Дэвида? Безумие. Но как же он напирал. С какой жаждой и требовательностью он влип в тело, прижимаясь своим, таким большим на контрасте, таким… пышущим жаром возбуждения и опьянения. Казалось, что сейчас сорвется и уничтожит взрывной волной своей страсти все вокруг. Нельзя-нельзя-нельзя! Вспоминать нельзя, все эти яркие мелочи из памяти вытягивать нельзя! Нельзя, но ужасно хочется. Телу хочется. Сознанию хочется. Маленькие детали как назло всплывают в голове: неожиданно четкий контур приближающихся губ, такая ухоженная, равномерная щетина, шлейф парфюма, разбавленный горькими нотами алкоголя, горячее дыхание и недвусмысленная, всепоглощающая жажда. Все, что должно было отпугивать, заставляя максимально быстро бежать от этого человека, все, что сбивало к чертям собачьим дыхание и вызывало тахикардию, все, от чего следовало максимально дистанцироваться: все это безумно манило в гребаном Дэвиде Риддле. Томас заскулил, сползая спиной по двери, обхватывая себя руками, и даже прибежавшие к нему собаки не смогли привлечь его внимание. Почему так? Откуда столько слабости перед человеком, перед которым ее как раз ни в коем случае проявлять нельзя? Откуда столько интереса и желания, которые Томас хоть и упорно гнал, но те укоренились в его мыслях? Сознание расслаивалось, не способное перенести такое количество противоречащих друг другу эмоций. Оно просто не справлялось с тем объемом взаимоисключающих мыслей, концентрируемых на основных двух: интерес и ненависть к себе за этот самый интерес. Том пытался. Он пытался как-то абстрагироваться, занять себя чем-то, увлечь. Но это довольно трудно, когда у тебя в квартире живет животное, номинально принадлежащее другому человеку, а фактически этот самый другой человек еще и дважды в день приезжает, чтобы это самое животное выгулять. Не то чтобы такое взаимодействие сильно помогало отвлечься, а уж тем более ментально и физически изолироваться. Ладно, Томас честно начал побольше читать! Не зря же говорят, что книги создают собственные миры и всецело тебя в них погружают. Но когда в третьей же сцене дешевенького эротического романа очередной раз в сознании мелькнула знакомая рожа, парень зарекся читать что-то подобное и даже скачал какую-то научно-популярную литературу. Ее он, конечно, изучать даже не начинал, но зато как будто бы поставил в голове ментальный блок: никаких героев-любовников, только саморазвитие, только хардкор! Ну, как поставил. Попытался. Затея провалилась на раннем этапе. Умная литература вообще не ложилась в голову, сосредоточенность внимания была как у щенка лабрадора, так что в итоге Томас просто плюнул на эту затею. Установка «не думай о желтой обезьяне» работала строго наоборот, и пресловутая желтая обезьяна, почему-то с лицом Дэвида Риддла, упорно лезла в голову. От этого ада не было спасения. Клише «от себя не убежишь» для Тома стало персональной преисподней. Вспоминались и шутки Дэвида, и то, как он бесконечно привозил разнообразные сладости, пока не понял, какие именно нравятся Томасу. И правда же перебирал варианты, отмечал реакции, был внимателен к малейшим изменениям на вечно искривленной недовольством мордашке парня. Старался, мать его, старался! Томас уже сам себя замучил с этими бесконечными «зачем» и «это все неправильно». Мозг отказывался справляться с таким количеством безостановочно сменяющих друг друга противоречий и начал коротить: Томас то ревел часами, как ребенок, то судорожно убирал и без того чистую квартиру, то внезапно занимался какой-то совсем не в его духе фигней, типа пазлов. Это хоть немного отвлекало от роя мыслей, которые все крутились вокруг одной и той же персоны. Сегодня стало еще хуже. От его прикосновений, от его жадной требовательности, вместо того чтобы испугаться на самом деле, всерьез и до приступа паники, как это было в первый раз, Томас чувствовал желание. Тело отреагировало вообще не так, как от него ожидалось и требовалось: похоть взяла верх над страхом, смешавшись в какую-то непонятную синергию стресса и возбуждения. Том сжал напряженный член через штаны, все также сидя на корточках спиной к двери. Острый, чуть болезненный укол наслаждения от грубоватого касания прошил тело вдоль позвоночника. Томас не ласкал себя, он крепко сжимал пах, словно наказывая себя за стояк. Словно болью пытался избавиться от мыслей или приливов удовольствия, только не получалось совсем. Тело, разогретое касаниями, первым настоящим поцелуем, реагировало, в целом, так как и должно было. Хотело продолжения. Или хотя бы еще одного поцелуя. Побитый жизнью и резко не доверяющий людям Томми так и не смог к себе никого полноценно подпустить. Все взаимодействие с парнями заканчивалось панической атакой при любой попытке сблизиться чуть больше, чем просто взять за руку. Девушки его вообще не интересовали, и, что самое удивительное, склонный к бесконечному самокопанию Томас даже не переживал об этом. Казалось бы, отчим так старался его от этой гомосятины отучить, и все-таки не смог. Может у Томми просто был совсем плохой инстинкт самосохранения, конечно… Получается, что гребанный Дэвид Риддл еще и буквально, как говорилось во всех романтических фильмах, «украл его первый поцелуй»! Поэтому и тело реагировало на него так сильно, так остро. А мозг снова посылал волны ненависти в адрес самого Томми просто за то, что «тело его предало», как, опять же, говорилось все в тех же любовных романах прямо перед постельной сценой. Ну или в процессе нее. Рука все еще не решилась скользнуть под пояс свободных джинс, но Том, отчаянно зажмурившись, уже кончиками пальцев гладил низ живота по кромке белья. Чуть-чуть, совсем немного, чтобы просто ощутить жар кожи, реакцию тела. Конечно, Томми часто мастурбировал и даже… разными способами, но почему-то именно сейчас это казалось неправильным. Хотя, как это «почему-то»?! Потому что у него был стояк из-за гадкого Дэвида Риддла! Из-за его поцелуя, вкуса, близости, его огромного тела, почему-то не грубо прижимающего к стене! Не только член жаждал внимания. Все тело отчаянно хотело прикосновений, даже самых невесомых, легчайших: оно просто требовало контакта, ласки и поцелуев. Настоящих, живых, горячих. Чуть сорванных и может быть хаотичных. Чтобы можно было хоть раз довериться чужим рукам и знать, что они не будут действовать грубо или зло. Что не обидят, а наоборот, будут дарить удовольствие, такое простое и очень нужное, такое прежде неиспробованное… Удар в дверь вышиб из собственных мыслей буквально с ноги. Хотя, может били рукой — было не ясно. Собаки снова залаяли, а Томми подскочил на ноги, не сразу понимая, что происходит. Стук в дверь повторился, а следом и рычащее «Том, пожалуйста!» с той стороны. Не веря собственным ушам, Томми заглянул еще и дверной глазок, но это ничего не изменило, — слух его не подводил, а за дверью и правда стоял Дэвид. Было сложно оценить его состояние, потому что линза глазка придавала лицу неестественные пропорции, но почему-то Томасу показалось, что он трезв или просто сильно менее пьян, чем парой часов ранее. А еще как-то перевозбужден, раз уж приперся к нему. Открывать или нет? Зачем он здесь? Может, сделать вид, что никого дома нет? Да глупо же, где ему еще быть-то… Мысли бились в голове перепуганными птицами, а еще этот проклятый стояк только путал все. И опять в башке что-то шло не так! Второй раз вместо ожидаемой паники было только сочетание страха и возбуждения. Гремучая смесь. Сам не понимая как и почему, но Томас все-таки щелкнул замком, приоткрыв дверь и тут же оказался едва не сбит с ног ворвавшимся в квартиру Дэвидом. Тот сразу же потянулся к Томми, который даже и попятиться не успел, растерянно глядя на внезапного гостя, и оказался прижатым к чужому телу. — Прости-и-и-и, — хриплое, протяжное в самое ухо. Дэвид обнимал Томаса за талию и за затылок, хаотично перебирая руками по телу, притягивая к себе крепко, но не так, чтобы хотелось судорожно вырваться. Его щетинистое лицо терлось о гладкую щеку парня. Казалось, что у Дэвида температура: его тело буквально полыхало жаром, и прижатый Томми не мог этого не чувствовать. Правда, стоял замерший, уже второй раз за этот день в руках этого же человека. А Риддл терся и терся лицом о щеку, о мягкую шею, волосы, гладил по спине безостановочно и вообще не думал отлипать. А Томас, к своему стыду, совсем этого и не хотел. Только руки в кулаки сжал от собственной слабохарактерности и где-то внутри надеялся, что Дэвид не ощутит его возбуждения. — Я был неправ, я сорвался… — «снова» молчаливо повисло в воздухе, но они оба это прекрасно понимали, когда Дэвид чуть отодвинулся, чтобы взглянуть в лицо парня. Большой палец гладил по затылку, а взгляд был довольно осознанным — алкогольное опьянение или прошло совсем, или заметно отступило. — Я думал о тебе так много и долго, что не мог остановиться, даже когда надо было. И вот я снова тут и не могу от тебя оторваться. Как ты это делаешь? «Да чтоб я знал!» — мысленно гаркнул Томми, глядя на мужчину распахнутыми глазами, не дергаясь в его руках и слушая, как завороженный. Он выглядел смешно: руки по швам, голова чуть откинута назад, чтобы получше видеть лицо Дэвида, да и в целом был такой весь скукоженный и нелепый, что сложно даже на минутку поверить, что именно о таком человеке «долго думал» вот этот холеный мудак Дэвид Риддл. Нет, такие вообще должны трахать первоклассных девочек или на крайний случай ухоженных твинков. Но уж точно не торчать в полночь в дешевенькой квартирке несчастного калеки, тиская его в руках. — Я так хотел тебя поцеловать, что даже не спросил у тебя разрешения. Хотел узнать, какие на вкус твои губы, — рука Дэвида скользнула уже по щеке, а та, что на талии, чуть прижала тело Томаса ближе. Ой-ой. Риск спалиться со стояком достиг отметки «красный уровень опасности». Томми завозился, но Дэвид понял это как-то по-своему, так что только крепче сжал того в объятиях. — Такие, как я и думал: мягкие, нежные, теплые… хочу еще попробовать тебя. Блять, как же я хочу тебя целовать, — Дэвид почти простонал в губы Томаса. Безумие. Настоящее безумие. Дэвид наклонился ближе и рука на щеке гладила идеально выбритую скулу, перемещаясь все ближе к губам, проводя по ним подушечкой большого пальца с нажимом. Не пытаясь проникнуть внутрь, нет — просто поглаживая и пробуя кожу на ощупь. Был ли это вопрос? Наверное, да, поэтому Томми, вообще не ожидая от самого себя и не анализируя, чуть подался вперед, испуганно глядя в глаза. Слабоумие и отвага? Нет: похоть и страх. Доверять нельзя было совсем никак, а вырываться сейчас не было бы возможности. И не хотелось. Полный бред. Лютый пиздец. Непозволительная слабость… это было последнее, о чем успел подумать Томми, прежде чем воздух из легких вышибло напором Дэвида, жадно накинувшегося поцелуем на пухлые губы парня. С изяществом танка на передовой Дэвид сгибал и сбивал на своем пути все внутренние барьеры в сознании Томаса, с такой страстью и в то же время какой-то мягкостью вжимаясь своим телом в его, целуя, смакуя его губы и осторожно скользя языком в рот парня, что Томми не мог этому сопротивляться. Морально не мог, а физически не хотел. Ладони гладили по телу парня, целомудренно не опускаясь ниже поясницы, и только когда Дэвид прижался пахом к паху Томаса, тот впервые и правда запаниковал. Оторвался, потешно открывая рот и пытаясь набрать в легкие воздух, словно рыба, выброшенная на берег, ладонями уперся в грудь мужчины, отталкивая от себя и судорожно отрицательно замотал головой. Дэвид все понял — не мог не понять. Ведь в пах Томми упирался ответный стояк Дэвида, а это было уже настоящей угрозой. — Тихо-тихо, мальчик, — зашептал ему в губы Риддл, успокаивая его руками, но Томас уже почти не слушал, и только слабо подвывал каким-то неестественным глухим звуком, отводя глаза к потолку и пытаясь дернуться. Ему не мешали, скорее наоборот — Дэвид поразительно нежно гладил его по спине и локтям, вообще не удерживая. Страшно. Чужое возбуждение откликалось в сознании единственным чувством: опасностью. Угрозой. Сковывающим тело ужасом и знакомыми, неизбежными вспышками боли. Томас скулил, задрав голову он старался не смотреть на Дэвида, глаза стали влажными и тело словно окоченело: между «бей» и «беги» он снова выбрал замереть. Который раз… а ведь сколько лет над этим работали психологи? Истерика уверенной волной накатывала, плечи била крупная дрожь, дыхание стало сиплым и рваным, а слезы все-таки полились из уголков глаз к вискам. Нет, ну нет! Только не снова, только не сейчас! Почему? Он же не сделал ничего плохого, нельзя же его наказывать просто за то, что его тело отреагировало на чужую ласку! Нельзя, нельзя… с ним так нельзя! В сознании всплыли многократно повторенные слова психотерапевтов всех мастей о том, что в любой ситуации надо отстаивать личные границы, что он никогда не виноват в насилии и виктимблейминг это вообще неприемлемо, но переживший такой страшный травмирующий опыт в юности Томас так и не смог избавиться от неожиданно прикатывающего чувства вины в подобных ситуациях. Словно это он сам спровоцировал. Словно сделал что-то такое, что другой решил, что с ним так можно. Словно вот это все просто происходит потому, что он такой: глупый, доверчивый, слабый и ничтожный. Потому что с таким, как он, поломанным и неправильным, можно обращаться любым образом. Ведь когда-то человек, который был для него близок, сделал с ним то, от чего Томасу теперь никогда не избавиться. Сделал намеренно и жестоко, ломая не только тело, но и навсегда калеча душу и хрупкое, еще несформированное сознание. Сделал осознанно и от того еще более жестоко. Просто потому что мог, да? Как в замедленной съемке Томми увидел, как Дэвид подался к нему, глядя обеспокоенно и как-то мягко. Он что-то говорил монотонным голосом, поглаживая Томми по рукам, по гладкой и почему-то холодной коже. Что он говорил? Томас буквально силой воли заставил себя слушать этот знакомый, хрипловатый баритон. Слова пробивались сквозь пелену истерики с трудом: кажется, Дэвид просил его слушать голос, дышать, говорил о том, что они дома у Томми и он тут в безопасности, что сам Дэвид его больше никогда ни за что не обидит. Слова отрывочно доходили до воспаленного сознания Томаса, с трудом складываясь в предложения. Но этот взгляд напротив… Риддл и правда переживал. Иронично, да? Человек, с которым заново Томми пережил весь ужасающий спектр эмоций, которые бы предпочел вообще никогда не переживать, человек, что даже добавил чуточку дополнительных триггеров, которые теперь с парнем тоже на всю жизнь, в итоге стал тем единственным, кто смог его хоть немного стабилизировать. Раньше это удавалось только врачам: будь то докторам скорой неотложной помощи или просто психиатрам. Заметив малую осознанность во взгляде Тома, мужчина тут же прижал его к груди, но настолько осторожно и деликатно, что Томми только послушно повернул лицо, прижимаясь щекой к чуть помятой от их взаимодействий рубашке. И он даже слышал, как бешено бьется сердце Дэвида где-то у него под ухом. И как же он мягко гладил его по спине, продолжая что-то монотонно шептать. Сколько они так стояли — Томми даже предположить не мог, но он лишь пришел в себя окончательно, поняв, что сам обнимает Дэвида за талию, уткнувшись носом ему в грудь. И вот в этот момент снова распахнул глаза, удивленно и резко задрал голову, чуть не врезавшись темечком в подбородок Дэвида. А у них всегда была такая удобная разница в росте? Так, чтобы идеально носом в ключицу утыкаться, а лбом под подборок упираться. Томми понимал, что пережил слишком много эмоций для одного дня. Организм отчаянно требовал покоя, а рядом с Дэвидом успокоиться не удавалось. Или удавалось? Ведь именно он вывел малыша Томми из истерики, смог стабилизировать и помочь прийти в себя. Ведь именно его сейчас парень обнимал практически всем телом, как-то открыто и доверчиво прижавшись к бывшему врагу. Наверное, это была какая-то разновидность Стокгольмского синдрома, и на самом деле Том просто пытался сам себя обезопасить, осознанно или нет начав проникаться симпатией к агрессору. Но с другой стороны, Дэвид и правда не раз пытался показать свою симпатию и заботу по отношению к парню. Были ли объективные основания ему доверять? Ну, нет. Мог ли как-то прямо сейчас Томас адекватно оценить окружающую обстановку? Тоже нет. Так и стоял, задрав голову к лицу Риддла, обнимая того за талию, пока сам мужчина слегка сжимал и гладил плечи парня, молча глядя в ответ. — Пойду я, — тихо сказал Дэвид, сместив руки с плеч на затылок и мягко разминая напряженные мышцы. — Слишком много для тебя сегодня, — он что, мысли читает? Но Томас только упрямо мотнул головой и чуть дернул руками, жестом обозначая, что отпускать мужчину не намерен. Телефона в руках не было, он вообще был непонятно где, но словно и не требовался им переводчик. Руки Дэвида, такие удивительно мягкие, продолжали гладить стройное тело парня, и их движения становились все более и более плавными. Он успокаивал мальчика, желая хоть как-то откомфортить его, не зная, чем может еще помочь. А у Томаса уже который раз все мысли спутались. Он сам обнимал Дэвида и совершенно не думал переставать это делать: не отпрыгнул в ужасе, не попытался его выставить сходу, еще и не позволил уйти минутой ранее. Ему так хотелось этих прикосновений, объятий, так они нужны были этому измученному парню, что он не мог никак сейчас от них отказаться. Носом несмело по подбородку, и пусть щетина чуть царапает, но это такие мелочи. И руки дрожат снова, но теперь не в страхе: просто тревожно немножко первый раз человека другого трогать. Пробовать его несмелыми прикосновениями, запоминать его движения и собственную реакцию на них, ощущать то, как откликается чужое тело. Как Дэвид гладит по спине мягче, медленней, все более и более ощутимо. Как его движения становятся не просто поглаживаниями, а переходят в ласку. Как взгляд Дэвида теплеет, снова оживая и переставая быть столь встревоженным. Его тело, раскаленное под робкими руками Томаса, тем не менее откликалось, реагировало на осторожные прикосновения. На мягкий поцелуй в щеку, такой нежный и благодарный, что Дэвид улыбнулся, подхватив парня легонько под подбородок, поглаживая большим пальцем по коже. — Я тебя больше никогда не обижу, — так уверенно и глядя глаза в глаза, что Томми замер, распахнуто глядя на него. — Я знаю, что испугал тебя и не раз. Что сделал больно, что почти предал твое хрупкое доверие. Но я больше никогда не буду представлять для тебя угрозы. Ох, если бы его слова имели шанс быть реальностью! Нет, шанс-то они точно имели, но Томми даже боялся просто надеяться на что-то подобное. Да и надо ли? Организм, переживший сильный стресс, перешел в стадию «отката» и почему-то реагировал совсем непривычно: активно тянулся к источнику того самого стресса. Вот уже руки Томми осторожно трогают талию мужчины, сжимая на ней рубашку и ощущая твердость мужского тела под пальцами. Настоящий, крепкий, красивый мужчина в его руках! Томас неверяще вскинул глаза, не особо понимая, как подобное могло вообще быть реальностью, и снова увидел теплую улыбку Дэвида. Мужские руки скользили по стройной талии и шее, и когда Дэвид вновь приподнял подбородок парня, он потянулся к его губам и замер. Томми показалось, что он рискует оглохнуть: до того громко бился пульс в ушах, вообще подавив все остальные звуки в помещении. Дыхание сперло, его рука яростно сжимала запястье мужчины, а тот совсем не давил. Замер в ожидании, приблизившись именно настолько, чтобы Томасу оставалось сделать лишь один, последний шаг. Бегая взглядом от чужих глаз к губам, ощущая уверенную руку у себя на пояснице, Томми сам не понял, как зажмурился и нелепо влип губами в губы мужчины. Но ощутил только то, как Дэвид улыбнулся в ответ на это мягкое глупое прикосновение, а потом ответил, уже сам целуя Томми. И это было так… по-настоящему! Чужие руки крепко, но не грубо притягивали к себе, чужие губы медленно, но уверенно ласкали, а потом и язык осторожно проник между губ, вырывая из горла парня первый звук, который в нормальном состоянии должен был бы быть стоном, но вышло что-то невнятное. Казалось, Дэвида это совсем не смущало и даже наоборот: он словно провоцировал язык Томми, дразня его и вовлекая в более глубокий поцелуй. И малыш Томми поплыл. Сам не понял, в какой момент обхватил шею Дэвида, прижался всем телом к его и отдался моменту. Это было так сладко, так по-настоящему, так круто, что даже внутри все дрожало и на месте стоять не удавалось. Дэвид словно что-то понял и перестал торопиться и давить. Он гладит Томми мягко и нарочито медленно, позволял мальчику проявлять инициативу и самому тянуться. Вкусный, нежный, испуганный звереныш с еще припухшими от слез глазами был на удивление чутким, и Дэвид даже подумал, что это мог быть его первый поцелуй. От этой мысли возбуждение начало больно давить в паху, отбирая все мысли кроме той, насколько сильно хотелось открыть для Томми мир ласк и удовольствий. Аккуратно, чтобы не спугнуть, пальцы мужчины скользнули под футболку Томаса и погладили нежную кожу на пояснице. Вздрогнув больше от неожиданности, чем от страха, парень забавно развернулся посмотреть, чего это его там на спине тронуло, а когда понял, вскинул смущенный взгляд на Дэвида. В голове у мужчины что-то взорвалось. Буквально усилием воли он подавил в себе порыв вжать снова мальчишку в стену, просунуть колено ему между ног, вжимая в пах, и жадно метить тонкую шею, оставляя синяки от зубов и губ. Доводить его до дрожи и скулежа, до того, что он позорно спустит себе в штанишки, но… Это был не тот случай и не тот человек. Как бы Дэвид не любил жесткий и спонтанный секс, за все время общения с Томми он прекрасно понял, что с ним надо, как с побитой уличной собакой: долго и старательно выстраивать доверие и раппорт. Ебанутый характер Дэвида, который немало помогал ему в бизнесе и давал достигать намеченных целей, иногда быстрее, чем он даже сам рассчитывал, играл с ним сейчас злую шутку: прижатый к земле внезапными чувствами к раненому нездоровому мальчишке, он совершенно не мог справиться с тем, что привычные ему методы достижения результатов сейчас работали только против него. Любое ускорение рисковало привести его или к истерике Томаса, или к его отдалению. А в то же время именно Дэвид из них двоих мог как-либо форсировать события. Не было вообще никакой надежды на то, что Томми предпримет какие-то попытки к сближению. Ну не было никакой мотивации у Томаса делать нечто подобное. Кроме… может быть, интереса. Правда, увидев сейчас с какой отдачей этот нежный парень тянется к его рукам, к ласке, Дэвид даже призадумался, точно ли он правильно считывал сигналы немого парня. Томми буквально плавился в руках, двигаясь нежно навстречу поглаживаниям, подставляя губы под поцелуи и робко отвечая на них, сам пробовал даже погладить Дэвида, пока еще осторожно — по груди и шее. Первый раз. Дэвида словно молнией пронзила эта мысль. Он даже на секунду оторвался от Томаса, чтобы увидеть, как тот мило покраснел скулами и стоит, забавно вытянув вперед припухшие от поцелуев губы, прикрыв глаза и даже не сразу поняв, что сам поцелуй-то прервался. И когда ресницы задрожали, открывая льдисто-серые глаза, Дэвид заулыбался, обняв парня за шею и поглаживая большими пальцами по скулам. У него первый поцелуй. От того такой важный и суетливый, такой страстный и дурной, такой эмоциональный для самого Томми. Дэвид сам не заметил, как подтолкнул Томаса к стене, запоздало поняв, что для того это может быть стрессом: и тогда, в первый раз, он его вжимал в стену, и сегодня вечером, будучи пьяным или опьяненным — делал то же самое. — Я не угроза, — шепнул он в губы, зацеловывая мелькнувший в глазах страх, а потом медленно скользнул губами к шее, целуя мягкую, пахнущую каким-то сладковатым лосьоном для тела кожу. Это был явно не парфюм — что-то совсем тонкое, едва слышное… ваниль? Дэвид не спешил, давая Томми привыкнуть к своему присутствию. Губы на шее, руки по пояснице и спине, иногда слегка забирались под футболку на пояснице, целомудренно не опускаясь ниже пояса, хотя какая же это была пытка для Дэвида! Как ему хотелось сорвать с парня джинсы и рухнуть на колени, забирая в рот его возбужденный член, вообще не думая о том, насколько он выглядит нелепо в таком положении. У каждого из них сегодня мог быть свой первый раз, но мужчина внезапно протрезвевшим сознанием понимал, что подобные действия могут иметь такие последствия, с которыми не справится ни Томми, ни сам Дэвид. Поэтому приходилось наступать на горло собственным желаниям, даже таким неожиданным и вульгарным, как чей-то член в собственному рту. Что это за помешательство на больной льдинке с прозрачными глазами? Какого хуя его улыбка и комфорт стали важнее, чем собственные желания? Еще бы, блять! Мог ли Дэвид Риддл вообще когда-либо подумать, что у него аж тело будет ныть и зудеть, до того ему хотелось сделать кому-то минет? Не то чтобы он был ханжой, скорее даже наоборот, блядью первосортной, но удовлетворять ртом другого мужчину… это было что-то из области «та ну нахуй». Не брезгливо, не мерзко, просто странно и совершенно не в масть. А теперь он стоит посреди маленькой квартирки запуганного паренька, чуть не изнасилованного им же, забитого и затравленного, и он почти готов умолять о разрешении, но держится на каких-то последних морально-волевых усилиях. Или не держится уже? — Я хочу тебя потрогать, — не вопрос — утверждение. Дэвид не мог решить за двоих, но мог показать намерение. Рука с поясницы плавно перетекла на живот, пока Томми поднимал расфокусированный взгляд и смотрел не испуганно, но как-то недоверчиво. Его руки сползли с плеч Дэвида и замерли в каком-то нелепом положении, словно он не знал: потянуться навстречу или оттолкнуть? Они смотрели друг другу в глаза, и один ждал ответа, а второй пытался оценить его риски. Дэвид выжидал. Плавно гладил тыльной стороной руки по кромке джинс парня, заново приучая к собственному присутствию и прикосновению, заодно восхищаясь собственной выдержкой: вот он, в твоих руках, такой чуткий, возбужденный, просто бери и лапай в удовольствие, выбирая изо рта незнакомые звуки и дрожь. Но нет, блять, нет. Нельзя. Никогда нельзя. С ним никогда нельзя действовать напролом, никогда нельзя выбирать себя, всегда надо знать, что его не сломает, что он согласен и сам хочет. Никогда. Нельзя. Не спросив. И это противоречило напористому характеру Дэвида, так отчаянно душило привычную натуру, что в голове происходил бой разрозненного сознания, впервые, кажется, почувствовавшего реальную симпатию к кому-то. Нельзя — хочется. Нужно — потерпи. Возьми свое — жди и не смей. Робкий неуверенный кивок, и парень откидывается на дверь, почему-то подняв руки на манер «сдаюсь». Дэвид тихо засмеялся, подавшись к парню и медленно проводя языком по горячей, покрасневшей нижней губе. — Я тебя только поглажу… тебя трогал кто-то? — его пальцы скользнули с пояса по ширинке, пока кончики не уперлись в бугорок на джинсах. Недоверчивый взгляд, а потом всхлип и отчаянное мотание головой. Томми тоже боролся с собой: боролся, чтобы не зажмуриться, не заплакать неуверенно и стыдливо. Дэвид гладил его и от этого эмоции через край. Спрашивал разрешения, касался и держал дикого зверя не просто в ошейнике, но и на поводке за железными прутьями персональной клетки. Томми то хотел во все глаза смотреть на него, чтобы попытаться уловить малейший виток измененного настроения, то отчаянно хотел зажмуриться. Непонятно, как именно он сделал выбор, но в итоге он кинулся на шею к Дэвиду, притягивая его к себе к двери, и спрятал лицо в его плечо. Вот так. Надежнее всего. И смотреть в глаза не надо, и спрятаться можно. Так себе безопасное место, конечно, но ему нужна была какая-то опора, какая-то надежда, какая-то уверенность. Сам себя ею он подпитать никак не мог, поэтому оставалось поддаться искушению. Тем более… он же говорит, что только погладит и ничего больше! Надо было с Дэвида расписку взять, конечно, но как-то не вовремя. Большая мужская ладонь обхватила его пах, заставив конвульсивно сжать в руках ворот его рубашки и ощутить теплые губы у уха. Дэвид шептал что-то мягкое и успокаивающее, и Томми пытался слушать, разобрать эти слова, в которых наверняка было что-то важное, но слышал просто голос… мягкий, низкий, какой-то уютный. Он обволакивал и окутывал как большое теплое одеяло, ему хотелось довериться, хотелось подставить тело и умолять в голос не обижать больше никогда. — Ты такой красивый… так вкусно пахнешь. Я думал о тебе так долго, что чуть не упустил снова, — губы на мочке ушка, шепот словно в сам мозг проникает, звон расстегнутой пряжки ремня, шорох пуговицы, вынимаемой из петлицы, а потом и звук расстегиваемой ширинки. Слишком много для одного Томаса. — Ты такой сладкий и даже не осознаешь, насколько ты мне нравишься. Как меня к тебе тянет, что я творю хуйню, срываюсь, накидываюсь, не понимая, что тебе страшно и больно. Я привык получать все быстро и напором. А ты другой. Ты — хрустальный, уязвимый. И я пиздец как боюсь тебя разбить. Томми схватил плечи Дэвида ровно в тот момент, когда его рука накрыла возбужденный член через белье. Страшно-страшно-страшно! А от его слов так тепло внутри. И взгляд Томаса, почти жалобный, почти раненый, но так отчаянно просящий. Умоляющий о касаниях, о том, чтобы решили за него, чтобы преодолели его хрупкие барьеры, но не снесли их. Теплые губы Дэвида на его губах, а потом крепкая ладонь скользит в белье, обхватывая шелковистый член, и глушит поцелуем испуганный или радостный возглас. Медленно. Нежно и почти ласково, уверенно и не спеша чужая рука обхватывает член Томми, не грубо массируя и скользя вверх-вниз. Ориентируясь только на порно, Томми немного стеснялся своих размеров, не зная совершенно, как настоящие-то члены выглядят. И не рискнул посмотреть вниз, потому что вдруг там… вдруг у Дэвида кулак вдвое больше члена? Да и не мог посмотреть, на деле: сам Дэвид не отпускал его губы, целуя с такой жадностью, что Томми совсем терялся в укрывшем его с головой удовольствии. Движения руки немного ускорились, но ровно настолько, чтобы удовольствие стало более ярким и заставило Томаса поджать даже пальчики на ногах. Неспособный сопротивляться волне наслаждения, он сам откинулся головой на дверь, прикрывая глаза и рвано дыша. Стоны, срывающиеся с его губ, были такими сладкими, что Дэвид рыкнул, едва сдерживаясь, чтобы не достать свой член и не дрочить его также. Но нельзя. Не сейчас. Когда Томми открыл глаза, он чуть не взвизгнул от смущения: Дэвид, медленно облизывая губы, смотрел, как его собственная рука дрочит член парня. И этот розовый кончик языка так с нажимом скользил по верхней губе мужчины, что Том сам подался и провел языком по нему, оторвавшись и тут же глядя в глаза: «я все правильно сделал?». — Наслаждаюсь тобой, — голос Дэвида, внезапно охрипший, пустил волну дрожи вдоль позвоночника у парня, и он так открыто застонал, что даже прикрыл себе рот рукой, чтобы не быть таким шумным. — Не замолкай. Ты… блять, Томми. Я дурею с тебя, — свободная рука Дэвида обхватила затылок парня, а сам он прижался лбом ко лбу, глядя вниз. Наблюдая за тем, как его рука ласкает чужой член, как большой палец дразнит уздечку и мягко давит на скользкую головку, пока остальные пальцы обхватывают ствол. Сладкий стон. Чей? Однозначно Томми. Его милый румянец, всхлип и еще какие-то рваные звуки. Его ладони тянутся и хватают предплечье руки, что так бесстыже ласкает его член. Он не пытается остановить Дэвида, скорее в этом нервном жесте смесь удовольствия и желания хоть как-то контролировать ситуацию, минимально унять дрожь в коленях. Выходит плохо, но удовольствие накатывает яркими волнами, концентрируясь горячим шаром в паху. Риддл довольно цокает языком, надрачивая горячий, влажный от смазки член, заставляя Томми кусать губу чуть ли не до капелек крови, но до явных следов от зубов. Его рука все быстрее и он жадно смотрит за тем, как кулак скользит по чужой плоти. Как раскаленная головка исчезает в кулаке и как бьет током самого Томми. Конечно, шансов на то, что он выдержит долго — вообще никаких. Спасибо, что не кончил от первого прикосновения, ведь когда тебя впервые касается чужая рука, то все так остро и концентрированно, что еще удивительно, что парень продержался уже не меньше пяти минут. Но и не сильно больше. Задергавшись и зажмурившись до слез, Томми почти больно сжал предплечье Дэвида, засучив ногами и откинув голову до глухого удара о дверь, он кончил в кулак мужчине, который довольно зашипел «да-а-а-а», тем самым вынудив Томаса еще и заскулить. Ярко, вспышками перед глазами, судорогой тела, белесой спермой, заливающей чужой кулак, малыш кончил, а потом уронил лицо в плечо мужчине. Свободная рука Дэвида уже вовсю нежила его влажный затылок, а губы скользили по щеке. Кажется, он улыбался. И шептал снова что-то нежное. Томми вообще не понял, обо что Дэвид вытер руку, но он однозначно уже сухой рукой помог парню надеть белье, а потом застегнуться. И снова губы в губы, снова поцелуи сладкие, горячие, разгоняющие кровь. И снова общие стоны, где не различишь, кто больше шумит, да и разницы никакой. Томми влипал в чужое тело с какой-то отчаянной благодарностью, хватал за одежду, а потом, осмелев, прижал к себе за талию. Дэвид так искренне и приятно засмеялся, обнимая хрупкого парнишу, целуя его в носик и припухшие губы, что Том впервые почувствовал себя рядом с Дэвидом максимально расслабленно и счастливо. Словно все на месте. — Я пойду, — шепот Дэвида в губы совсем неправильный. Он не должен такого говорить! — Я сорвусь, хочу тебя до боли, — его пальцы в шевелюре Томми, его глаза так близко и губы в губы. И отпускать не хочется, и оставлять рядом страшно. — Я буду думать о тебе, малыш Томми. Когда я буду себя ласкать той же рукой, я буду думать о тебе… Томми плохо помнил, как он проводил Дэвида. Плохо помнил, сколько они целовались, прежде чем отлипнуть друг от друга, прежде чем Дэвид, не стесняясь мятой рубашки и растрепанных волос, покинул скромную квартирку парня. Плохо помнил, как добрался до кровати через душ, обнимая собак, но отлично помнил, как с улыбкой прижимал к груди телефон с коротким сообщением: «Ты невозможно сладкий. Я завтра напишу».