And now things keep getting worse While staying so eerily the same
— Привет, Ёсан, — как всегда дружелюбно поздоровался Юнхо, расплывшись в улыбке. Кан тщетно постарался разделить чужой энтузиазм. Даже извечная эмоциональная заразительность парня сегодня, казалось, была не в силах рассеять воображаемые тучи над головой молодого человека. — Выглядишь паршиво. — Плохо спал… — даже не пытался оправдаться Ёсан, пропуская Юнхо внутрь и следуя на кухню. Вернувшись в коттедж, он предпринял попытку немного остудить свой гнев — парой бокалов виски и уборкой, однако эта сомнительная комбинация едва ли дала плоды: Кан лишь размазал грязь по полу и чуть не вызвал короткое замыкание моющим средством. Юнхо застал творящийся на кухне хаос во всём его великолепии и не удержался от насмешливой ремарки: — Тебя, как ребёнка, нельзя оставлять одного — зашибёшься! — Я вообще-то делом занимался, — буркнул Кан, всё же признавая за собой толику разгильдяйства. По крайней мере, едва не напоровшись на ведро, он решил убрать его от греха подальше. Однако грех оказался ближе, чем казалось: Юнхо подошёл слишком близко, когда Ёсан предпринимал маневр по перенесению ведра в более безопасное место. — Твою мать! — только и успел выругаться парень перед тем, как его окатили чистящим средством. Впрочем, Ёсану в этом плане повезло не больше. Тот готов был проклясть себя за криворукость и просить у промокшего и теперь пахнущего химией Юнхо прощения, когда услышал чужой заразительный смех. Местного ситуация ни капли не смутила. — Ты просто ходячая катастрофа под мухой, — заметил он абсолютно беззлобно. Всё же Юнхо был невероятно отходчивым. Эта черта очень импонировала Кану. Может, как раз потому, что сам он отходчивым совсем не был. Поэтому сейчас, мокрый и вонючий, ядовито прошипел: — Я ходячая катастрофа всегда. Ёсан вперился глазами в ведро, на дне которого до сих пор бушевал шторм из остатков чистящего средства, и излился мысленным потоком нецензурщины. По крайней мере, после такого он точно протрезвел. — Хватит гипнотизировать несчастную посудину. Юнхо отнял ведро, поставил его в раковину и высказал вполне резонное предложение: — Сейчас мы идём в ванную смывать с себя эту гадость. У тебя же найдётся сменный верх? Кан вернулся из своего мирка негативных мыслей на бренную землю и принялся мозговать вопрос парня. Найти что-то на великана Юнхо в гардеробе было проблематично, но поискать стоило. Об этом он и поспешил сообщить, отправляясь в спальню. Раскрыв шкаф и любуюсь кучей неразложенного барахла, он наугад сунул руку в надежде выудить что-то достаточно растянуто-свободное. Из самого сердца всего этого тряпичного хаоса, как назло, вылез злосчастный тёмно-серый свёрток, пахнущий дурманяще-терпко, полынью и бергамотом. Сердце ответило на запах предательским толчком и учащённым биением. Это была его футболка. Как именно она попала в чемодан Ёсана, оставалось загадкой, не требующей долгих размышлений: молодой человек просто был в сомнамбулическом состоянии, когда собирал вещи. Слишком уж много плохих вестей свалилось на него разом, вот он и бросил её в чемодан по ошибке. Скрепя сердце, Кан развернул футболку и со скепсисом поглядел на узнаваемую эмблему — губы с высунутым языком. Он любил Rolling Stones. Пожалуй, это было единственным, в чём их музыкальные вкусы сходились. А вот его любовь в безразмерным вещам, в которых можно было утонуть, Ёсан не разделял. Впрочем, сейчас чужое пристрастие было очень кстати: Юнхо футболка будет как раз. Выхватив первую попавшуюся под руку кофту для себя, Кан последовал в ванную смывать с себя начинающие пощипывать кожу мыльные разводы. Звуки плещущейся воды были слышны ещё из коридора: дверь в ванную была предусмотрительно открыта в ожидании пришествия хозяина дома. Ёсан заглянул внутрь. Считалось ли это вуайеризмом или актом природного любопытства, так резко пробудившемся в нём только сейчас, но, так или иначе, он решил понаблюдать за происходящим, не привлекая к себе внимания Юнхо. Тот обтирал торс смоченной в воде тряпкой, наклонившись над раковиной. Теперь Кан мог вынести полноценный вердикт о том, что парень был удивительно ладно сложен: мощные мышцы рук и спины красиво играли, когда он наклонялся, чтобы смочить тряпку в воде, а затем протирал ей испачканную кожу. Только одно уродовало атлетичную фигуру. Это был причудливой формы шрам на боку. Ёсан сказал бы, что он напоминал какую-то букву, то ли F, то ли E, но это казалось чем-то из ряда вон выходящим. Кому пришло в голову клеймить человека, как скотину? Инстинкт любопытства в который раз взял верх над Кановым благоразумием: он и сам не понял, какая сила заставила его выйти из укрытия, тихо подкрасться сзади и провести рукой по уродливо заросшему шраму. Реакция Юнхо была мгновенной: он развернулся, крепко перехватил чужую руку за запястье и вперился в Ёсана непонимающим взглядом. — Ты что делаешь? — У тебя рука теплая, — ответ получился невпопад, он и сам это понимал. Но какая-то странная, будто даже не его, мысль вдруг послала сигнал о том, что должна быть высказана. Кан опустил глаза на сжимающую его кисть ладонь, словно видел её в первый раз. Заметив это, Юнхо поспешил отдернуть руку и с ещё большим недоумением принялся сверлить Ёсана взглядом. — Ну да. У людей всегда руки тёплые. На то они и люди. Ёсан усмехнулся, не заботясь о том, насколько умалишённым выглядел в чужих глазах. Он-то знал, что это было вовсе не так. У него руки всегда были обжигающе-холодными, и он любил греть их о тёплого Кана. — Ладно, проехали, — поспешил перевести тему Юнхо. Он мотнул головой на клубок в чужих руках. — Ах, да, — Ёсан наконец вышел из транса и всучил парню футболку. — Думаю, по размеру будет в самый раз. Тот хмыкнул и, поблагодарив, принялся вытирать торс как ни в чём не бывало. Кажется, он уже отошёл от странной сцены. В отличие от Кана, который всё ещё пялился в пространство и мысленно пребывал где угодно, только не в доме. — Ты отмываться собираешься? — поинтересовался Юнхо, вновь хмыкнув. Он, как казалось, вообще любил воспроизводить этот звук в любой подходящей ситуации. А с Ёсаном «подходящие» ситуации возникали поразительно часто. Собрав себя в руки, Кан наконец смог ополоснуться, сменить футболку и даже, в знак извинений, взял на себя обязательства по очистке холодильника, пока Юнхо боролся с газовой плитой и расхлябанными дверцами шкафчиков. Сегодня атмосфера была совсем иной: тишина, повисшая после инцидента, уже не была уютно-приязненной, однако вовсе не потому, что Юнхо держал обиду на чужую криворукость. Как Ёсан понял, тот либо не умел обижаться вообще, либо быстро отходил от неприятных ситуаций, стараясь сфокусироваться на чём-то насущном. Всё дело было, скорее, в самом Кане. Его по-прежнему донимала какая-то странная чертинка — зудящее любопытство, приступ которого вчера был частично удовлетворён Юнхо. Молодой человек постарался абстрагироваться от этих мыслей: то, что он нанял местного, ещё не значило, что у него есть хоть какое-то право лезть в чужую жизнь. Да и с чего бы Юнхо доверяться сомнительному незнакомцу с иного конца света? Кажется, и вчерашние откровения были даже большим, на что Ёсан мог рассчитывать, но это не унимало его интереса. Можно было подумать, что любопытство стимулировалось алкоголем, но это было не так, потому что те же самые вопросы приходили и на трезвую голову. Чтобы хоть как-то уйти от сбивающих с толку мыслей и наконец придушить давящую на голову боль, Кан решил спросить: — У тебя есть какие-то пластинки? Откровенно говоря, время, проведённое в компании алкоголя и альбома Эриксона, было тягуче-утомляющим. Готическая музыка всё ещё была хороша, но она будто бы высасывала те малые крупицы энергии, что оставались после изматывающих дней. Необходимо было что-то новое, менее гнетущее и более энергичное. То, подо что можно было драить дом. — Есть парочка. — Приноси их завтра, — попросил Ёсан, тут же, однако, уточнив. — Ты же придёшь? — А сам как думаешь? Вопрос одновременно и с подвохом, и без него. Очень противоречиво. В этом, кажется, и весь Юнхо. Добряк, но изгнанник. Душа нараспашку, но со своими скелетами в шкафу. Кан многозначительно кивнул, не поскупившись на мимолётную улыбку, и вернулся к своему занятию с куда более лёгким сердцем.***
Когда Юнхо ушёл, скомкано бросив что-то про очередные дела на ферме, Ёсан вновь оказался застигнут врасплох странной аурой дома. Без местного внутри коттеджа словно воцарялся какой-то невидимый дух, не желающий давать новому хозяину покоя. Странные мысли, одна другой замысловатей, набрасывались на Кана стаей изголодавшихся хищных птиц. Это изматывало. Даже больше физического труда, если, конечно, потуги молодого человека в помощь Юнхо вообще можно было назвать физическим трудом. Так или иначе, стоило Ёсану подняться на второй этаж в свою комнату (мысленно он всё же отвоевал её у поддельного Джеймса Дина), как остатки сил покинули его. Он плюхнулся на кровать, перевернулся на бок и сжался в позу эмбриона. Голова болела. Хотелось одновременно всего и ничего. Таковы были признаки хандры. Эта гостья давненько не навещала Ёсана. В последний раз они виделись в Лондоне. Хандрил тогда молодой человек часто и долго, терзая не только себя, но и других. Однако его это будто и не касалось вовсе. Он знал, как встретить невидимого противника во всеоружии. Трудно было признаваться себе в этом, но, кажется, чужой совет сейчас был бы кстати. По крайней мере, стоило хотя бы попробовать. — Как можно побороть хандру? — риторический вопрос он задаёт тоном профессора, готовящегося читать свою коронную лекцию. Ёсана злит эта манерность: ему и так чертовски хреново, а тут ещё и он со своими нотациями. — Если собираешься морализаторствовать, то сразу иди нахуй. — Мыслишь в верном направлении, — он усмехается и щурится, всем своим видом намекая, что игра слов словно бы и не случайна. Ёсан закатывает глаза. — Так идиотски на секс меня ещё не разводили. — Ты, я вижу, не очень высокого мнения о моих познаниях в области психологии, — он продолжает гнуть свою линию с привычной самоуверенностью. — Однако я сейчас вообще-то раскошеливаюсь на бесценный совет, так что не перебивай. Кан не удерживается от тяжёлого вздоха, но всё же выдаёт: — Я весь внимание. — Так вот, от хандры отлично помогают избавиться… эротические фантазии. — Теперь я понимаю, почему твой совет бесценный, — Ёсан выдерживает драматическую паузу, чтобы усилить эффект. — Грош ему цена. — Не обесценивай труд других, — если он и обижается, то лишь в шутку. — Лучше просто попробуй. — Попробовать что? — Ложись поудобнее. Закрывай глаза. И… представляй. Удивлённо повести бровью — у Ёсана хватает выдержки лишь на это. — Ты настолько обленился, что даже трахаться не хочешь? — Я делаю это из исключительно альтруистических побуждений, — выдаёт он, прекрасно понимая абсурдность фразы: где он, а где альтруизм? — чтобы убедиться, что в будущем ты сможешь справиться с хандрой сам. Кан долгое время пилит его взглядом, всё надеясь услышать признание в том, что это всё плохая шутка, но он, кажется, вовсе не думает отступать. Неужто весь этот фарс разыгрывается на полном серьёзе? — Чёрт с тобой, засранец! Только потом даже не думай лезть ко мне. Он смеётся, не особо веря грозному тону, но Ёсан скидывает его с дивана на ковёр. — Смотреть можно. Трогать нельзя, — заявляет Кан, бросая контрольный взгляд и прикрывая глаза по чужому совету. Так представить что-то действительно проще. Он начинает с лёгкого: прокручивает в голове самые яркие моменты их секса. Они оба были своего рода фетишистами: он обожал, когда Ёсан кусался и говорил гадости, тогда как Ёсану сносило крышу от прикосновения чужих холодных рук. Воображать себе эти ощущения куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, но ему в конце концов удаётся: возбуждение накатывает сначала небольшими волнами, затем набирает силу — и вот уже он удовлетворённо хмыкает, видя, как рука Кана ныряет под верёвку штанов. — Ты отлично справляешься и без меня. — Не сбивай настрой. — Молчу, молчу, — он вновь хмыкает и действительно замолкает. Ёсан обхватывает возбуждённый член ладонью и прогибает спину с шумным вздохом. Он начинает двигаться, поначалу немного лениво и размеренно, растягивая удовольствие. Перед глазами вновь проносятся красочно-размытые картинки, на которых он выглядит так притягательно-развратно, что сил контролировать себя уже нет. Движения кисти становятся резкими, стихийными. Кан глушит вздохи, но когда он просит не сдерживаться, даёт волю и не стесняется уже, кажется, ничего. Пик блаженства совсем близко, Ёсан чувствует. Когда он кончает, без зазрений совести пачкая домашние штаны, голова становится потрясающе пустой. Ни следа былой хандры. Только окутывающее с ног до головы послеоргазменное состояние — и больше ничего. Ёсан не спешил открыть глаза. Он глубоко и медленно дышал, не желая отпускать этого чувства экстатической полудрёмы, сквозь дымку которой ему грезились чужие нежные касания. Только вот касания эти были не привычно-холодные, а странно-тёплые.