Сон бабочки

      Лютер и Мария Хэммик сумели воплотить в себя именно то, что и ожидал Эндрю. С того самого момента, как они перешли порог дома, все догадки о результатах вечера стали ясны, как день. Чопорные речи, лживая вежливость и сердобольность Марии были столь же неуместны, как и холодность Лютера, который добрые четыре минуты тщательно сканировал взглядом близнецов прежде, чем пожать им руки. Эндрю, не испытывая никаких угрызений совести, вытер ладонь о штанину почти сразу же, пристально глядя в глаза мужчине.       День Благодарения, прошедший на прошлой неделе, был просто раем, в сравнении с этим обедом. Хотя Эндрю думал, что любой праздник в семье Ваймак-Уинфилд можно приписать к раю. Эти двое слишком хорошо знали своих детей и сами по себе были не особо громкими людьми, чтобы делать что-то достаточно масштабное, теряющее свой уютный смысл. Но, к сожалению или к счастью, День благодарения был семейный праздник, именно поэтому вместе с Миньярдами в Балтимор приехал и Ники. Ни Аарон, ни Эндрю не могли сказать, когда или как именно он стал частью этой стороны их жизни. Когда Эндрю заметил, что Эбби, Дэвид и Натаниэль автоматически приписывали Николаса в их планы, он начал обращать больше внимания на то, как их кузен общается с ними. И это… было не так плохо, как успел себе надумать Эндрю. Он хотел поговорить об этом с Аароном — всё же когда они только-только налаживали общение с кузеном, у них было достаточно чёткое желание не смешивать эти две части своей жизни, — но брат его опередил. В один из их совместных обедов, включающих в себя только их двоих из-за окна в парах, Аарон рассказал, что ему нравится, как преображается Хэммик, когда они берут его в Балтимор. Как он раздражающе громко беседует с Эбби обо всём и ни о чём, как подшучивает над Натаниэлем и как робко подходит к Дэвиду за советом. Как Ники светится изнутри, когда ему предлагают принять участие в семейной готовке, которая теперь не обязательно прикреплена к определённому дню недели, а осуществляется каждый их приезд. И это было неплохо. Эндрю с удивлением отметил, что не имеет ничего против. Ему это даже нравится в каком-то смысле.       Единственным минусом слияния «семей» был факт того, что Ники по природе своей плохо держал язык за зубами. Он неплохо справлялся с тем, чтобы не трещать о личном при посторонних, но если он считал кого-то близким, все границы стирались.       Именно поэтому этот День благодарения был окрашен весьма неприятным разговором. Когда Хэммик взболтнул о своих родителях и о том, что Эндрю — и Аарон — согласились познакомиться с ними, Дэвид не смог пропустить это мимо ушей. Помнится, Натаниэль в этот момент тихо застонал, бросая на близнецов сочувственный взгляд. Это был долгий и достаточно неприятный разговор, в середине которого Эндрю потерял какой-либо интерес и хотел, чтобы всё просто закончилось. И оно закончилось. Не совсем так, как ему бы хотелось, но это было лучше, чем он изначально планировал.       Эндрю не знает, сколь долго и как громко возмущался Лютер на смену места чуть ли не в последний момент, Ники с кривым изгибом губ, которые он намеревался выдать за улыбку, не вдавался в подробности. И теперь они были здесь. На кухне их дома в Балтиморе с людьми, которые явно чувствовали себя также неуютно, как и все остальные.       Дэвид, встретивший гостей на пороге, всеми силами пытался оказать радушие и гостеприимство, но при этом не скрывая своей лёгкой неприязни. Он, как и все, не знал, что именно послужило тому, что Ники перестал общаться со своими родителями, но что-то подсказывало ему, что ещё один свалившийся на его голову подросток не был бы так травмирован, расти он в благоприятной среде.       Эбигейл же справлялась со своей задачей чуть лучше. Эндрю подозревал, что дело было в Марии. Обе женщины заканчивали накрывать на стол, в то время как все остальные дожидались их в гостиной. Натаниэль, который приготовил половину сегодняшних блюд, был весьма оскорблён, что его спровадили с кухни и дулся до сих пор, сидя на подлокотнике кресла Эндрю. Аарон сидел с другой стороны, в то время как двое мужчин и Ники занимали диван. Было забавно с того, как нервно выглядел парень. Его осанка была неестественно прямой, напряжённые плечи и кулаки на коленях выглядели также непривычно, как и потерянное, безэмоциональное лицо. Обычно на его губах играла улыбка. Она не всегда была яркой или широкой, но уголки губ всегда были чуть приподняты, будто сам факт жизни приносит ему удовольствие. Сейчас же этого не было.        — У вас хороший дом, — произносит Хэммик, но это не звучит, как комплимент. Обычная формальность, не более.       Дэвид следит за его взглядом, блуждающим по стенам, будто бы в поисках чего-то.        — Мы купили его, когда переехали в Балтимор, — кивает Дэвид. — Не помешало бы обновить ремонт, но руки всё как-то не доходят.       Лютер мерзко хмыкает, задерживая взгляд на стёртых в некоторых местах обоях. Эндрю уверен, что и Дэвид, и Эбби знают об этих бросающихся в глаза недостатках, но они никогда не смотрят на них так, как Хэммик. В их глазах нет осуждения или недовольства, они не считают их недостатком. В их глазах заметна нежность и лёгкая дымка ностальгии, вызванные воспоминаниями о том, как маленькие близнецы и Натаниэль упирались на стену в тех местах, отсчитывая до нуля для начала поиска в той или иной игре. Дэвид никогда не морщился, подобно Лютеру, когда замечал чёрточки на дереве рядом с дверью, отмечающие рост детей в том или ином возрасте. Он ворчал, когда замечал новые засечки, но обычно в его тоне было куда больше гордости и удовольствия, чем злости. Эндрю не раз замечал, как мужчина проводил пальцами по самым ранним отметкам с лёгкой улыбкой на губах.        — Понимаю, достаточно сложно находить время для чего-то подобного, когда у вас столько детей, — Лютер бросает взгляд в сторону кресла и чуть задерживается на Натаниэле. Эндрю не нравится, как он на него смотрит. — Похвально, что вы усыновили всех их.        — Мы оформляли опеку, — поправляет Дэвид, но Хэммик этого не замечает.        — Уверен, совмещать воспитание с работой и домашними делами достаточно трудно. Кем, вы говорили, вы работаете?       Дэвид и не говорил.        — Я офицер полиции, — он говорит это весьма спокойно и без какой-либо гордости. Что очень сильно отличается от того, как Лютер, чуть ли не с порога заявил о своей причастности к церкви. — Эбигейл детский хирург.        — Ваша жена работает? — в голосе Лютера проскальзывает возмущённое удивление.       Ники съёживается, но бросает на отца осуждающий взгляд.        — Она любит свою работу. Было бы чрезвычайно глупо и эгоистично требовать от неё бросить её. Эбби прекрасный врач, — в том, как говорит Дэвид есть неподдельное восхищение. Искреннее, убеждённое и подкреплённое многочисленными результатами практики.        — Она умеет ладить с детьми и знает, как сделать так, чтобы процесс лечения для них был как можно менее болезненным, — подтверждает Натаниэль и чуть соскальзывает на подлокотнике, упираясь локтем на плечо Эндрю. Тот фыркает, но не предпринимает попыток скинуть его.       Их взаимодействие привлекает внимание Лютера.        — Безусловно, она хороший специалист, — Лютер вновь умудряется произнести это не как комплимент. — Я просто удивлён тем, что с такими сложными профессиями вы смогли уделять должное внимание воспитанию. Когда у нас появился Николас, Мария ушла с работы, чтобы посвятить себя родительским обязанностям.       Ещё один раздражающий факт для Эндрю — Лютер продолжает называть Ники полным именем, будто он незнакомый человек. Это не было похоже на то, как они обращаются к Натаниэлю. Слишком много ненужной и холодной формальности для имени собственного сына.       Дэвид никак не реагирует на эту реплику, но по тому, как хмурятся его брови, становится понятно, что он не согласен. К счастью, Мария появляется как раз вовремя и зовёт их к столу.       Эндрю не спешит подниматься, наблюдает, как Дэвид и Лютер скрываются за частью стены и как Нат быстро ободряюще сжимает руку Ники по пути.       Их небольшой обеденный стол накрыт по всем мысленным и не мысленным правилам. Эндрю любит порядок, но то, как педантично расставлены тарелки и блюда, немного бесит. Он намерен нарушить это.       Лютер и Дэвид садятся с разных концов стола, будто в какой-то дурацкой пародии на исторический фильм. Эбигейл и Мария сидят рядом с ними, оставляя между собой пустое место, которое в конечном итоге занимает Натаниэль, когда Ники садится рядом с отцом. Эндрю выбирает место напротив Эбби, оставляя место рядом с Ники для Аарона. Из него выйдет лучшая поддержка, чем из самого Эндрю.       Они не успевают коснуться столовых приборов, как Лютер принимается зачитывать молитву. Эндрю бросает на него убийственный взгляд, но мужчина уже увлёкся, не замечая этого. То, как он всячески пытался перетянуть канат мнимой власти на себя, раздражало.       Ники вместе с матерью в полголоса вторят его словам, в то время, как остальные просто закрывают глаза. По растерянному взгляду Натаниэля, Эндрю понимает, что тот понятия не имеет, что следует делать. Что же, ладно, это действительно можно отнести к небольшому косяку со стороны Эбби и Дэвида. Они не были набожными людьми и не поднимали тему веры когда-либо, оставляя это тем, с чем каждый должен был разобраться сам. Аарон и Эндрю, в силу того, что не раз меняли семьи, знали банальные правила поведения, именно поэтому Аарон решил поддерживать правила приличия и сделал вид, будто тоже читает молитву. Эндрю же подобным не утруждался. Ухмыльнувшись Натаниэлю, он принялся отбивать ритм пальцами о стол. Весёлые огоньки в голубых глазах подсказали ему, что он делает всё правильно.       Когда молитва закончилась, Лютер неспешно поблагодарил Бога за еду и взял в руки приборы. Все последовали его примеру.        — Натаниэль, ты верующий? — это было впервые, когда мужчина обратился к нему.       Натаниэль, явно сбитый с толку, нахмурился.        — Нет.        — Почему?       Парень бросил быстрый взгляд в сторону и расправил плечи.        — Я не хотел бы обсуждать эту тему. Она может вызвать довольно много противоречивых мнений за этим столом, — уклончиво отвечает он, к лёгкому огорчению Эндрю.       Он помнил, как в свои двенадцать Натаниэль рассуждал на тему веры, искренне недоумевая, как можно восхвалять того, чьё существование даже не подтверждено. Подобные рассуждения сейчас были бы очень забавны.        — Мы придерживаемся мнения, что каждый сам рано или поздно приходит к вере. Или же считает, что его жизнь достаточно комфортна и полна без этого, — дружелюбно вклинивается Эбигейл, передавая тарелку салата Натаниэлю.       По тому, как мрачнеет лицо Лютера, видно, что он явно не согласен с заявлением. Мария не даёт мужу возможности высказаться.        — Николас, как твои успехи в учёбе? — на её губах лёгкая и слишком слабая улыбка.       Ники мгновенно преображается, услышав своё имя. Впервые с момента прихода родителей, в его глазах зажигается огонёк.        — Всё замечательно, мама. Иногда возникают трудности, но преподаватели всегда готовы помочь и объяснить ещё раз. Они более терпимы, так как понимают, что совмещать учёбу и спорт довольно тяжело.        — Спорт?       Эндрю слышит, как справа от него Ваймак скрипит вилкой по тарелке. Удивление в голосе Марии было слишком сильным.        — Да, мам, — Ники неловко смеётся. — Я говорил по телефону, помнишь? Мы с Аароном и Эндрю состоим в команде по лакроссу. У нас хорошая команда и иногда мы даже выигрываем.        — О, да, конечно. — Она украдкой смотрит на Лютера, что полностью сконцентрирован на еде, игнорируя их разговор. — Ты ведь учишься на?..        — PR-менеджер. У сестры Эрика есть своя фирма, она обещала помочь с трудоустройством после учёбы.        — Оу, так вы?.. — Мария вновь недоговаривает и смотрит на мужа, который теперь-таки обращает на них внимание.       Ники меркнет на глазах. Эндрю не может видеть его полностью, но по тому, как смещается Аарон и приободряющее сжимает бедро кузена, он понимает, что того это задело достаточно сильно. Эбигейл откладывает столовые приборы и по её взгляду видно, что она готова подорваться с места и подойти к Ники, укрыть его в своих объятьях.        — Да. Мы вместе. Я люблю его, он любит меня. Мы счастливы, — Ники говорит медленно, но решительно. — Я вернулся в Америку, потому как благодаря Эндрю и Аарону у меня появилась возможность получить образование, а так же провести с ними несколько лет бок о бок. Как только учёба закончится, я вернусь в Германию.       Лицо Марии знакомым образом меркнет. Она слегка прикусывает внутреннюю часть губы и пытается не показать ни грамма отвращения. Возможно, ей удаётся обмануть Дэвида или Эбби, но близнецы слишком хорошо знакомы с мимикой и привычками Ники, которые он, судя по всему, унаследовал от матери.        — Мы думали, ты перерос этот бунтарский период.       Ники возмущённо смотрит на отца.        — Бунтарский период? То есть вы считаете, что мои чувства — это попытка задеть вас?!        — Ты всегда любил внимание, — величественно кивает головой Лютер и качает головой. — У нас никогда не было сомнений в твоей вере, поэтому мы знаем, что ты бы никогда не стал уподобляться греху осознанно и самозабвенно. Твоё, якобы, мужеложство — желание вернуть к себе то внимание, которым ты был награждён в детстве.        — Ты себя слышишь?! — Ники откидывает вилку, которая неприятно звенит, катясь по столу. Он замолкает, погружая кухню в звенящую тишину, а потом сам же разрушает её, хрипло смеясь. — Ты действительно думаешь, что я бы стал придумывать это только для того, чтобы вернуть ваше внимание? Да я был рад, когда ты прекратил следить за каждым моим шагом! Я прожил четыре года с мыслью, что со мной что-то не так только из-за того, что не мог смотреть на девочек также, как смотрели мои одноклассники. Я действительно считал, что я неправильный и ненормальный, — он вновь рассмеялся, качая головой.       Взгляд Лютера то был полностью обращён к Ники, полон холодной злости и негодования, то метался к Дэвиду, будто извиняясь за устроенную сцену. Ваймаку же было наплевать. Он внимательно следил за Ники, держал Эбби за руку, не давая ей вмешаться. Приятного в происходящем было мало, однако Эндрю был солидарен с Дэвидом в этом вопросе — ему самому приходилось сдерживать Натаниэля взглядом и крепко сжимать руку брата. Ники должен был высказаться. Даже если всё примет фатальный оборот, он должен был разобраться. Они здесь просто зрители, которые при самом ужасном раскладе уберут весь беспорядок.        — По-твоему, конверсионный лагерь — это рай? Не думаешь, что будь моя гомосексуальность лишь притворством, я бы «исцелился» многим раньше? — злоба и боль Ники вырывались рваными выплюнутыми фразами. Он больше не смотрел на отца. Крепко сжимая кулаки, парень погрузился в оставшиеся воспоминания прошлых лет. — Я пробыл там практически год. Я пытался держаться. Я не слушал, стоял на своём. Надеялся, что меня услышат, — он рассмеялся, откидываясь на спинку стула и устремляя взгляд в потолок. — А потом решил, что притвориться проще… Вы так радовались, когда я вернулся «здоровый». Вы бы только видели свои лица.       Мария, бледная и пристыжённая, отчаянно смаргивала влагу с глаз. Её, в отличие от мужа, не особо волновала публика. Эндрю еле сдерживался от громкого хмыканья. Останавливало то, что отчасти он понимал её чувства. Только лишь отчасти. Видеть Ники, говорящего о прошлом, было странно. Видеть Ники, ковыряющего собственные раны на обозрение другим, было ново. Он всегда уклонялся от подробностей своих отношений с родителями, своего выхода из шкафа и последствий этого. И теперь становилось понятно, почему. Как и причина того, почему он так громко заявляет о себе. Он был сильнее, чем все считали.        — Я тогда так устал от всего этого… Притворяться, улыбаться, жить. Зачем я здесь? Почему просто быть собой так плохо? Почему мои родители так хотят видеть кого-то другого, а не меня настоящего? Я думал… — голос хрипит, Ники пришлось прочистить горло, прежде чем продолжить. — Я хотел закончить со всем этим.       С губ Марии срывается заглушённый всхлип.        — Самоубийство наистрашнейший грех. Я не поверю, что ты действительно собирался это сделать. Ты бы не посмел. Ты всегда хорошо манипулировал другими и играл на чувствах. Прекрати устраивать сцену перед всеми этими людьми.        — Господи, пап, — выплёвывает Ники, злобно глядя на отца, — ты только это услышал? Я ненавидел себя так сильно, что вообще не понимал, зачем вы завели сына. Зачем дали мне жизнь, и для чего я был вам нужен. И к твоему сведению, я знаю, что это грех. И я верующий. Не так как ты, — презрение, сочившееся из его губ, заставило Лютера нахмуриться. Он хотел оборвать речь сына, но ему не дали возможности. — Я верил, что это, — он провёл пальцем между Лютером и Марией, — не то, ради чего я живу. Не моя семья. И я ждал, надеялся, что рано или поздно появятся те, кто примут меня. И знаешь, они появились. Германия, Эрик, его чудесные родители, которые не повели меня замаливать грехи, когда я сказал о своей ориентации. Они стали моей семьёй. Они, Аарон, Эндрю и эти чудесные люди, которые никогда не жаловались на мои эмоции, хотя зачастую я и навязывался.        — Как ты смеешь…        — Родство не делает нас семьёй, папа. Никогда не делало, — впервые за долгое время на губах Ники появилась искренняя улыбка, пусть грустная и слабая, но это было лучше, чем ничего. — Зачем вы вообще приехали? Разве вы не хотели помириться и познакомиться с Аароном и Эндрю? Или это был лишь предлог, чтобы прочитать мне очередную лекцию о моей ненормальности? А, я понял. Вы хотели узнать, не прекратил ли я притворяться.        — Семья должна знать друг друга. Я не мог помешать Тильде отдать детей в приют, но я могу дать им действительно хороший пример.        — А тебе не кажется, что как-то поздно? — впервые за вечер подаёт голос Аарон, чем привлекает всеобщее внимание. — Типа, реально поздно. Ники узнал про нас, кажется, лет пять назад? — получив кивок Эндрю, он вновь вернулся к Лютеру. — Тебя и твоего «хорошего примера» на радаре не было. Ты подал на нас в суд, помнишь? Из-за её наследства. Мы, кстати, выиграли. Даже в суд ехать не пришлось. Но наш адвокат говорил, что ты был в ярости. «Мелкие беспризорники не достойны ни копейки». Твои слова?        — Я раскаялся за этот поступок.        — Что-то не похоже. Мы прекрасно жили без вас уже тогда. Когда же мы были моложе и ещё надеялись, что кто-то спасёт нас, объявится потерянный родственник, вас не было. Как там говорится?..        — «Господь не допустит испытаний, которые были бы вам не по силам, и к тому же во всяком испытании Он даст и выход из него, и силы для его преодоления», — Эндрю лениво подсказывает, игнорируя удивление Хэммиков.        — Верно, — кивает Аарон и фыркает. — Как думаешь, пятилетнему ребёнку по силам выдержать ночь на морозе в одной пижаме? Я вот считаю, что нет. И мы бы замёрзли насмерть, но на нас наткнулся бездомный, который отдал свою куртку. Прихожане церкви, у которой нас оставили, просто проходили мимо. О, а как тебе эта, про наставление на путь истинный?        — «Так радуйтесь этому, даже если теперь и приходится, совсем ненадолго, погоревать от разных испытаний. Ведь и золото испытывают огнем, хотя огонь может его и разрушить, а ваша вера драгоценнее золота, и истинность ее должна быть испытана и доказана, чтобы получить похвалу, славу и честь в День, когда явит себя Иисус Христос»?        — Да. Ты знаешь, что ни одна из приёмных семей до двенадцати лет не относилась к нам хорошо? Или это вписывается в твоё понятие трудностей на пути? Типа та награда за всё это дерьмо — Эбби и Дэвид? Если так, то твой Бог может идти нахуй. Они приняли нас потому, что Дэвид — сердобольный чудак, а Эбигейл — переполненная любовью, пережившая на своей работе кучу смертей таких, как мы. Они не врали, когда сказали, что им нас жалко. И мы ненавидели их за это. Но сейчас я отдам им всё за то, что они тогда просто пожалели двух идиотов-подростков. Они взяли нас к себе. Они дали нам дом, семью, воспитание и любовь. Они, а не твой Бог. У нас есть прекрасная мать и хороший отец. У Ники они теперь есть. Не потому, что так решил Бог или потому, что ты в какой-то момент решил отказаться от резинки. А потому что Ники нашёл нас, провёл целые поиски по всей стране. Потому что Ники решил, что хочет общаться с двумя кузенами, которые вообще не понимают, что им с ним делать. Потому что он терпел всё дерьмо от нас и потому, что он решил, что Эбби и Дэвид, принимающие и любящие его, достойны быть его семьёй. Это всё сделали люди, а не твой сраный Бог.        — Следи за языком!        — Мои дети могут выражаться так, как им заблагорассудится, — спокойно, но весомо произнёс Дэвид, заставляя Лютера до хруста сжать челюсть. — Так же прошу больше не оправдывать свою некомпетентность родителя божьими заповедями и прочим.        — Нам казалось, вы хотели познакомиться, — вмешивается Эбигейл. На её губах играет так хорошо знакомая, но не терпящая никаких возражений улыбка. — Так почему же вместо того, чтобы узнать, как дела у вашего сына; узнать Аарона и Эндрю поближе, вы дискредитируете Ники? Если это реальная причина твоего приезда, Лютер, я попрошу тебя покинуть наш дом. Хотя нет. У меня нет желания продолжать какой-либо разговор. Обед окончен, — она со скрежетом отодвигает свой стул, поднимаясь. — Мы не желаем видеть вас. Никогда больше. Не смейте приближаться к нашим мальчикам, если они не выявят желания в обратном. Всего доброго.